22 апреля 1823 года в г. Велиже у солдата Емельяна Иванова и его жены Агафьи пропал малолетний сын Фёдор. Спустя 10 дней в полуверсте от города, в лесу, был обнаружен труп исчезнувшего мальчика, «чем-то в нескольких местах пронзённого». Началось следствие, которое моментально пришло к феноменальному выводу: убийство совершено «велижскими евреями с ритуальной целью добавления крови христианского ребёнка в мацу» (1). Несмотря на то, что дело было закрыто в соответствии с Указом Александра I «О запрете возведения на евреев кровавых наветов», через два года его возобновили.
А далее... Далее Страхов, чиновник для особых поручений при белорусском генерал-губернаторе Хованском, начал прилагать максимальные усилия для фальсификации доказательств и фабрикации ложных свидетельств. В результате было арестовано 42 человека, некоторых из них заковали в кандалы. Невинные люди, мужчины и женщины разных возрастов, на протяжении многих лет испытывали в заключении моральные и физические муки, болели, умирали. Рушились семьи.

Однако среди жертв «Велижского дела» были не только евреи. 23 апреля 1828 года Иван Чернявский – жандарм, охранявший арестанток, – перерезал себе горло бритвой. Это происшествие породило многочисленные слухи. На фоне крайнего недоверия к следствию еврейские депутаты обратились к полицейским властям с жалобой на бедственное положение заключённых и противоправные действия по отношению к ним. Ложные доносы, циничная подтасовка ответов в допросах свидетелей, явная несправедливость стали обыденностью в ведении дела, и это до глубины души возмущало всех, кто понимал происходящее.
К таким евреи отнесли и несчастного жандарма.
В «Прошении жандармскому полковнику Мердеру» (2), поданном 27 апреля 1828 года, велижские мещане Меер Шубинский и Иосел Беляев изложили свою версию последовательности событий, предшествовавших трагедии, и привели показания свидетелей. Из их письма выходило следующее: полицейскому стало невтерпеж от преследований Страхова, который неоднократно наказывал его за поиски правды и попытки доложить наверх (в частности, генерал-майору Шкурину) о незаконных методах ведения следствия и предвзятом отношении к подследственным. В момент отчаяния полицейский совершил попытку самоубийства, но ему оказали необходимую медицинскую помощь, и уже «слух носился, что опасности в жизни сего жандарма не предвидится». Однако вскоре он скончался при загадочных обстоятельствах.
Согласно подозрению, высказанному просителями, жизнь Чернявского оборвалась в результате преступного сговора между Страховым и штабс-лекарем фон Ливеном (3), которые, чтобы уничтожить следы злодеяния, поспешно предали тело земле без осмотра экспертом, без провода и без присутствия священника.
В ответ на это Прошение было назначено служебное расследование, о результатах которого полковник Мердер доложил в рапорте шефу жандармов Бенкендорфу (4).
Список из краткой выписки из рапорта Мердера 2-го о деле жандарма Ивана Чернявского, цитаты из которого публикуются с сохранённой орфографией, даёт совсем иное представление об обстоятельствах самоубийства, отвечая вместе с тем на все вопросы еврейских депутатов. Из официального донесения следует, что покойный не претендовал ни на какое правдоискательство, а пытался сменить место службы, в то время как его начальник Страхов этому препятствовал. Что касается наказаний, то речь шла об арестах на несколько дней. Причина их была в незаконной связи с заключённой под стражу М. Желновой – дочерью А. Максимовой (обе женщины проходили по делу как соучастницы преступления): «Генерал-майору Шкурину жандарм жаловался на Страхова только в том, что его посадил он за арестантку, с которою он относительно связи нимало не отрекался, объясняясь, что преодолеть таковой не в силах, и просил, чтобы его приказано было освободить».
Это подтвердил и десятник (5) Филимонов, сосед Чернявского по квартире: «Страхов никогда того жандарма телесно ничем другим не наказывал, кроме только что запирал пред рождеством недели на три, на святой неделе одни сутки и на последний день пред смертию за тесную связь и сообщение с одною замужнею арестанткою».
Сама же арестантка Маланья Желнова показала, что «в связи с покойным и в прижитии даже с ним ребёнка во время её заключения нисколько не отрекается, каковую, однако, в последнее время имеет весьма редко».

***

Таким образом, причина трагедии прояснилась: запретная любовь, тяжёлая жизненная ситуация. Остались подозрения по поводу обстоятельств смерти и захоронения. Но и тут по расспросам складывалась достаточно ясная и последовательная картина. Часовой Кирей Васильев показал, что «когда услышал стук, и, посмотря в окошко, увидел лежавшего жандарма и кровь, текущую у него из горла, то закричал, чтоб дали знать комиссии. На каковой крик прибежал Страхов и приказал ломать замок, но дверь была изнутри заперта, которую также должно было выломать, что учинено. Нашли жандарма распростёртым на полу в крови и в сильных конвульсиях; и дабы ему помочь, тотчас послали за подлекарем, по небытности уездного лекаря Ливена».
Подлекарь еврей Арон Дервиц, содержащийся под стражей в числе оговорённых в убийстве ребёнка, зашил жандарму горло. При этом «Священнику Котовичу, у которого по зашитии горла жандарм исповедовался, прежде ещё оной, на общий вопрос не сказал никакой настоящей причины, но объяснялся ему о сновидениях при исступлении и помешательстве рассудка, ему представлявшимися и побудивших к окончанию жизни». При этом в показаниях всех опрошенных уточняется: жандарм на притеснения не жаловался, а сетовал на то, что не может перейти на другую службу. На вопрос, что препятствовало переводу Чернявского из комиссии, Страхов ответил: «Штрафовал же его действительно три раза, запирая в отдельную комнату за преступную связь, замеченную им с замужнею арестанткою. Но как ему вверяемы были некоторые секретные обстоятельства по делу евреев велижских, то и не мог он решиться, дабы его отпустить в команду и на место его потребовать другого».
Что касается подозрения на роковое участие фон Ливена в «лечении» усопшего, то выяснилось, что «Уездный лекарь Ливен, прибыв пред смертию жандарма часу в 6-м пополудни, нашёл его с перерезанным горлом, препятствующим свободному дыханию и без всякой надежды к жизни. После чего он тогда же почти помер».
Итак, судя по результатам допроса, никакой вины за смерть жандарма на Страхове нет. Что же тогда он старался скрыть захоронением? Почему так скоропалительно и без свидетелей? На этот счёт «Священник Котович удостоверил, что не Страхов и не генерал Шкурин просили его, но по религии некоторые из христиан спрашивали, можно ли его, как исповедавшегося, похоронить с проводом, на что и отвечал он, что без формальной бумаги того исполнить не может». Также выяснилось, что фон Ливен, болевший в день похорон, не только не способствовал «скрытию» признаков насильственной смерти, но настоял на эксгумации для осмотра трупа: «секретарь Грамоницкий удостоверил, что тогда он также был в уезде по делам службы, и вообще чиновник сей, полицмейстер, уездный лекарь и начальник инвалида, составлявшие для освидетельствования зарезанного комиссию, подтвердили, что никаких боевых знаков на теле не оказалось, равно как не было и давних никаких приметно, кроме одной глубокой раны по горлу бритвою – но почему тело покойного,
24-го апреля земле преданное, было опять отрыто 25-го числа, помянутые все чиновники удостоверили, что из них лекарь Ливен при первоначальном свидетельствовании тела по болезни своей не находился, для чего они и положили похоронить мёртвого. Но когда при подписании свидетельства Ливен не соглашался до тех пор, пока не увидит собственными глазами, нет ли каких знаков у него на теле, то они принуждены были приказать вторично отрывать и его лекарю показывать, которым после того и было свидетельство тотчас подписано, что боевых на теле знаков никаких не имеется».
На этом расследование трагического происшествия было закончено: «Итак, из сих расспросов и притом по общему удостоверению, открывается, что жандарм Чернявский перерезал себе бритвою горло 23-го апреля в
4-м часу пополудни, быв запертым в особом покое при квартире следователя Страхова, где спустя часов около двух и помер, не объяснив настоящей причины, к тому его побудившей, кроме сновидений, пересказанных священнику, и не жалуясь никому на личные чьи-либо притеснения.
Полковник Мердер 2-й».

***

Дело о нелепой смерти жандарма было закрыто. Но основная часть Прошения была посвящена «неформальным» методам следствия, на которые обращали внимание родственники арестованных евреев. Неужели власти прошли мимо вопиющих процедуральных нарушений?
В своём «Всеподданейшем докладе» императору Николаю I от 13.06.1828 г. (6) генерал-адъютант Бенкендорф отметил: «Начальник 1-го Отделения 3-го округа Корпуса жандармов Полковник Мердер по Высочайшему повелению лично им в Витебске полученному производил следствие в городе Велиж. <…> Полковник Мердер старался узнать какие главные причины жалоб Евреев, на притеснении Колежского Советника Страхова, одного только из членов следственной Комиссии на которого приходят жалобы и собрал сведения что общая жалоба Евреев Велижских состоит в том что, от них отбираются допросы в Комиссии без депутатов от их сословий и подписываются вместо их христианами без их просьбы; содержащимся под арестом в длинные зимние ночи не позволяют освещать свою комнату, даже на свой щетъ, к умирающим и отчаянно больным не допускают по их закону духовников для покаяния, что заповеди отобраны из всех домов и школ, в установленные по обряду праздники не дозволяют собираться для молитвы, кроме как каждому в своём доме, когда по закону хоть десять человек должны молиться вместе, что забираемые по обговору томились в кандалах до Сентября 1824 года и что чрез забранных под караул 40 человек разорено безвинно до 35-ти семейств.
Видя отступление от общих правил при производстве дела Полковник Мердер старался узнать не было ли для чего особого исключения, на что Генерал Майор Шкурин отозвался, что Комиссия в таком случае поступает согласно Высочайшей воле (подчеркнуто мной – И. Л.). После чего Полковник Мердер не щитал себя в праве делать дальнейшие разведывания, которые в протчем иначе сделать не возможно как подробной поверкой всех действий комиссии в деле столь обширном производящемся уже третий год».

***

Как видно из приведённых документов, дело было под прямым контролем императора, что лишало всякой возможности искать правду. Лишь в 1834 году велижских евреев, обвиняемых в ритуальном убийстве ребёнка, оправдали с формулировкой «за отсутствием улик» (никто в юриспруденции того времени и не подумал опровергать саму возможность ритуального убийства христианского ребёнка евреями) и освободили от суда и следствия. Но к тому времени в заключении уже умерли Шмерка Берлин, его зять Гирша Аронсон и невестка Шифра, а также Поселенный. Неведома судьба Абрама Везменского и Рывки Нихимовской, жены Ицки Нихимовского – скорее всего, они тоже не выжили.

***

Автор выражает глубокую благодарность за помощь Вениамину Лукину, сотруднику Центрального архива истории еврейского народа (CAHJP, Иерусалим).
________________________
(1) Интерес к «Велижскому делу» у меня личный, поскольку одним из фигурантов по нему проходил Ицка Вульфович Вульфсон (род. 1793 г.) – родной брат моего прапра-прадеда Ниссона.
(2) ГАРФ, Ф. 109, 4 эксп., д. 91, 1826
(3) Врач, производивший вскрытие малолетнего Фёдора Иванова в 1823 году и высказавший подозрение о ритуальном характере убийства.
(4) Главный начальник III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии (1826 – 1844) – высшего органа политической полиции Российской империи в правление Николая I и Александра II (с 1826 по 1880 год).
(5) Низшее должностное лицо городской полиции в Российской империи.
(6) ГАРФ. Ф. 109, оп. 221, N11, 1828, Т. 6 – CAHJP, RU/636-652.

Илья ЛИСНЯНСКИЙ