Истории про Маленького Краснопольца и Большое Краснополье я впервые написал лет сорок назад. Написал на белорусском языке и отдал в издательство «Юнацтва», где перед этим вышла у меня книга сказок «Гайшинские истории». Истории про Маленького Краснопольца были как побратимы Гайшинским. Первые мне рассказывала бабушка, почему-то всегда говоря, что в Гайшине жили её какие-то дальние родственники. А про Маленького Краснопольца первую историю рассказал мне папа, сказав, что не только в Гайшине есть свои истории, но и в нашем Краснополье есть свой Маленький Краснополец.
– Напиши про него, – сказал папа и, подмигнув, добавил: – Он и тебе в жизни поможет! Ведь и ты из Краснополья!

Внутреннею рецензию в издательстве на истории про Маленького Краснопольца написал Кастусь Тарасов. Его слова о том, что он завидует мне белой завистью, что сам не написал подобную книгу, запомнились мне своей неожиданностью, что редко встречается во внутренних рецензиях издательств. Я, обрадованный, стал ждать выхода книги, но тут закрутилась на горизонте Америка. И я, отъезжая, решил забрать рукопись из издательства. И это при том, что сказки были уже включены в план и должны были войти в сборник историко-краеведческих произведений. В издательстве отговаривали забирать рукопись, но на меня что-то нашло, и я забрал. Я думаю, что забрал, потому что каким-то образом получилось, что в издательстве был единственный экземпляр, а мой домашний потерялся, и до отъезда оставалось два дня. Я побоялся, что потеряю рукопись навсегда. В Америке предложил сказки журналу «Полацак», который выходил в Кливленде и куда мне посоветовал обратиться Янка Запрудник. Журнал напечатал три истории и… закрылся. И я забросил рукопись, подумав, что её судьба на этом закончилась. Ибо я, ища возможность печататься, перешёл на русский язык. Стал писать про еврейское Краснополье. И белорусский язык остался в письмах друзьям и в белорусских книгах, которые я продолжаю читать. Пролежала рукопись в старых бумагах много лет, пока я, перебирая старые бумаги на предмет освобождения от лишней макулатуры, а в нашей маленькой квартирке бумаг ненужных хватает, не наткнулся на неё. И прилип к ней. Маленький Краснополец вернулся в мою жизнь. Перечитав рукопись, вспомнил слова и папины, и Кастуся Тарасова, и решил переписать эти истории. Именно, не перевести, а переписать, ибо к этому времени я был совсем другой писатель. Переписывал я их где-то год, ибо приходили новые мысли и новые решения. Маленький Краснополец не стал другим. Он остался прежним.
Только мой рассказ о нём стал немножко другим. Ибо я стал другим.

Слышал я истории про Маленького Краснопольца, и когда под столом ходил, и когда за стол сел. Разные истории от разных людей. Рассказывали эти истории и белорусы, и евреи, и даже цыгане, которые жили в местечке. Для всех Маленький Краснополец был своим. Всем всегда помогал. У одних он был в свитке да соломенной шляпе, у других – в капелюше и с пейсами, а у третьих – в красной рубашке и с цыганской трубкой в зубах…
То ли он каждому в разной одежке являлся, то ли каждый хотел его похожим на себя видеть…

МАЛЕНЬКИЙ КРАСНОПОЛЕЦ И МОНЯ

– Сам я Маленького Краснопольца не встречал, – рассказывал папа. – И мой папа, твой дедушка, его не видел. А дедушкиному дедушке Моне довелось видеть. Было в то время Моне лет чуть-чуть больше, чем тебе сейчас. Было это зимой. Зима в тот год выдалась морозная и снежная. Мороз такой, что плюнешь, и слюна прямо у рта замерзает. А снега намело выше окон. Добрый хозяин собаку из дома не выпустит. Все по домам сидят, печки топят. Год тот был нелёгкий: летом мор гулял, полместечка забрал, и отца и маму Монину в одну неделю прибрал. Остался Моня сиротой. Забрал его к себе троюродный брат Мониного отца реб Иосл – шинкарь. Раньше и не знался он с бедной роднёй, а тут нашёлся: забрал Моню вместе с домом и всем добром, что нажили Монины родители. Дом на продажу выставил, а Моню в работника превратил. Как Моня ни старается угодить, всё Иослу плохо.
– То, что от твоих родителей осталось, ты за месяц проел, а от тебя пользы никакой!
И Иосла жена Двойра добавляет:
– Своих детей кормить нечем, а тут ещё счастье подвалило: чужого выходить! Два вершка от горшка, а ест за троих!
Такие разговоры ведут да думают, как от Мони избавится.
Вот в ту злую зиму и надумались. Выбрали день, когда метелица разгулялась, за шаг человека не видать, и послали Моню в лес за дровами.
– Замёрзнет Моня в лесу, а соседям скажу, что не послушался племянник, в лес сам пошёл! – своей придумкой Иосл с Двойрой поделился.
Дал ему ржавый топор, санки старые, что в печке собирался спалить, рукавицы дырявые: чего добро переводить, всё равно Моня замёрзнет в лесу.
До ворот провёл и предупредил, чтобы без дров не возвращался.
Двери за Моней закрыл, да на крючок, чтобы кто ненароком в дом не заглянул, и за завтрак сел. Моне же на дорогу и кусочка хлеба не дал.
Долго ли, коротко Моня до леса шёл, но пришёл. Снега намело, деревьев невидно. Ветер пальтишко, как парус надувает, каждую дырочку, как иголка, по три раза проходит, а дырок тех в пальто не сосчитать, в сите и то меньше. Валенки ещё отец делал: износились, насквозь пятки видны, а заплатки некому ставить. Начал Моня ветки на деревьях рубить, только топор по дереву, как по льду, скользит, от дерева отпрыгивает. Шум на весь лес идёт, а санки, как стояли порожние, так и стоят.
Понял Моня, что таким топором дров не нарубить, а как наострить топор, не знает. Сел под деревом, задумался. А мороз пошёл вокруг него хоровод водить, колыбельную петь. Глаза сами собой закрываются, голова тяжёлая становится. Вспомнил Моня слова отца, что ласки от мороза нельзя принимать. Начал он головой вертеть, чтобы сон отогнать, из последних сил поднялся и начал вокруг дерева скакать, будто танец водить: с ноги на ногу перепрыгнет, присядет да опять кругом пойдёт. Долго так танцевал или нет, да только слышит вдруг голос:
– Хорошо танцуешь! Давно я таких танцоров не встречал!
Обернулся Моня – никого не увидел. Подумал, что почудилось, что мороз его одолевает, быстрей начал танцевать.
Только опять голос слышит:
– Остановись! Силы побереги!
– Хитрый ты, Мороз! – Моня отвечает. – Но меня не обманешь! Не остановлюсь!
– Обернись да посмотри! Не Мороз я, а Маленький Краснополец!
Слышал Моня про Маленького Краснопольца от отца, да только видеть не приходилось. Обернулся Моня, осмотрелся по сторонам и видит: стоит на сугробе маленький старичок. С виду, как все краснопольцы, только такой маленький, что на ладонь ляжет, ещё место останется. Борода рыжая, как у ребе Зусла, тросточка в руке, как у реб Хаима и торбочка за плечами, как у реб Боруха.
– День добрый, ребе! – Моня говорит.
– Я не ребе, – засмеялся старичок. – Если уж хочешь ко мне с почтением, то можешь звать меня просто реб, как у вас старших зовут! А вообще меня лучше просто дедушкой звать. Я сам не знаю, какого я роду, с какого огорода. Всем краснопольцам я родня! Да разговор хочу повести не про себя, – поправил старичок капелюш, присмотрелся к Моне, и спрашивает: – А не сын ли ты Мордуха-балаголы?
– Я, – Моня удивляется, откуда старичок его отца знает.
– Кто тебя в такой мороз за дровами послал? – нахмурил брови старичок. – Неужели твой отец реб Мордух заболел? Давно я у него не был, давно рыбу фаршированную не кушал, что твоя мама Перла готовила. Ох, и вкусная рыба была! Сколько лет прошло, я её вкус помню!
– Уже полгода, как их в живых нет, – сказал Моня и слезу вытер, – а живу я сейчас у реб Иосла.
– Это который шинок в местечке держит? – спросил старичок.
– Он, – кивнул Моня. – Послал меня за дровами, да только топор тупой, никак у меня не получается дров нарубить. А без них мне домой возвращаться нельзя!
– Да, дела так дела, – вздохнул старичок, – давно не бывал я в ваших краях. Давно! Ну не унывай! Помогу тебе!
Развязал старичок свою торбочку и вынул из неё маленький топорик.
– Ой, дедушка, таким маленьким топориком дерево не срубить, – вздохнул Моня.
– Он маленький да удаленький, – улыбнулся старичок, – не такие деревья валил, не в таких передрягах был.
Взмахнул старичок тросточкой – начал топор расти. А как вырос, побежал сам к деревьям. И пошёл рубить сучья. Щепки в сторону летят, дрова сами складываются. Смотрит на такое диво Моня, глазам не верит.
А старичок вынул из торбочки скатерть, расстелил её на снегу и говорит:
– Пока топор трудится, садись, Моня, к моему столу, чем есть, угощу. Еда у меня простая: картошки чугунок да молока горшок.
Только старичок эти слова промолвил, чугунок с горячей картошкой на скатерти появился. А рядом с чугунком горшочек примостился. Не успели старичок с Моней позавтракать, а топор уже дров нарубил целый воз.
– Ох, спасибо дедушка, – Моня говорит, – мне столько дров дня три возить – не перевезти!
Засмеялся старичок, опять тросточкой взмахнул, и санки в огромные розвальни превратились. И дрова сами на них сложились и сами верёвкой перевязались.
– А воз без коня – что дом без печки, – сказал старичок и вынул из торбочки деревянного коня.
Поставил его перед санями, взмахнул тросточкой – и ожил конь. Гривой машет, глазами сверкает. Сам в сани запрёгся, стоит, копытами бьёт, хозяина ждёт.
– Ну прощай, Моня, – говорит старичок. – Времени у меня нет лясы точить. В такую погоду ни тебе одному моя помощь требуется. Мороз разгулялся: за ним глаз да глаз нужен!
Помахал рукой старичок и исчез, будто и не было его никогда. Только сани, полные дров, стоят, и конь копытами перебирает, снег под собою подминает.
Как заехал Моня во двор, реб Иосл глазам не поверил: старые санки давал – новые розвальни стоят! Думал, что Моня в лесу замёрзнет, а он коня привёл, что и губернатору не снился.
Начал Иосл Моню расспрашивать, как такое чудо произошло. Моня всё рассказал, ничего не утаил.
– Везёт дармоеду, – забурчал Иосл. – Ты почему у Маленького Краснопольца чего-нибудь лучшего не попросил? Дров и так у меня хватает. В сарае на четыре года этого добра лежит. А ну скидай дрова с саней. Сам поеду в лес, знаю, что попросить!
В шубу бобровую завернулся Иосл, малахай на голову надел, валенки овечьей шкурой обернул и поехал в лес Маленького Краснопольца искать.
А в лесу метель ещё больше разошлась. Крутит между деревьями, как лиса хвостом. Следы заметает, сугробы наметает. Сбился с дороги Иосл, мечется по лесу, а ни Маленького Краснопольца найти не может, ни дороги отыскать. От злости коня бьёт. Вздыбился конь и на колени упал. Соскочил Иосл с розвальней, к коню с плёткой кинулся. Да едва на ногах устоял: был конь-огонь, а стал деревянной игрушкой. Пнул его ногой Иосл, к розвальням повернулся, а вместо них его старые санки стоят. Испугался Иосл, побежал прочь, да только метель всё сильней, снег под ногами проваливается…. Больше Иосла в Краснополье не видели.
А у Мони с той встречи всё на лад пошло: в отцовский дом перебрался, стал жить-поживать, добро наживать. Балаголой, как отец, стал. Женился. Каждый день его жена фаршированную рыбу готовила. Вдруг Маленький Краснополец на огонёк заглянет, будет чем угостить.

МАЛЕНЬКИЙ КРАСНОПОЛЕЦ И ЯНКА

– Сам я Маленького Краснопольца не встречал, – рассказывал пастух Микита, когда вокруг него собирались дети.
Коров пасли недалеко от местечка на лугу, сразу за последним домом. И мы, местная ребятня, любили приходить на этот лужок. Микита разжигал костёр, мы варили в нём картошку и слушали его истории о пастушьей жизни, рассказывать которые он был мастер.
– Все в нашем роду были пастухи. И батя мой пастухом всю жизнь был, и дед. И дедов батя. Вот он и встречался с Маленьким Краснопольцем. Мы с отцом коровьими пастухами числимся, а деды лошадей пасли. А лошадей пасти – это не коров. Кони днём работают, а пасти их надо ночью. А ночью всякого лиха хватает: и волки набегают, и разбойники, да и всякие волколаки бегают. Дедов батя с малолетства пастушил. И хочу сказать, что пастух он был не мне чета. У кого ни спроси, а лучшим пастухом Янку назовут. Его ещё сейчас в местечке помнят. Каждого коня он по имени знал, с каждым конём, как с человеком, разговаривал. Коровы – они умные, но конь умнее. Было ему в ту пору, как вам, лет. А уже в пастухах ходил. Его батю, моего прадедушку, хворь со свету сжила, а маманю его до того сухота съела. Остался он с сестричкой. Только хлеб не пошёл по дворам просить, сестру в наймички не отдал, а нанялся пастухом.
Все краснопольцы не нарадуются, что такого хорошего пастуха заимели: кони все в теле, досмотрены, пастуха любят: как на дудке заиграет, сами к нему бегут.
Только Язеп-мельник пастуху не рад: то ли потому, что Янка ко всем коням одинаков: с богатого они двора или с бедного. А Язеп был в местечке богатым человеком: семь лошадей держал. А может, потому что не отдал Янка свою сестричку Язепу в наймички, а она ему приглянулась.
Как услышит Язеп что-нибудь хорошее про Янку, лицом меняется, говорит, что мясо ещё не мясо, пока на овечке бегает, пастух – от года неделя, а вы его хвалите, всем доводит, что с пастухом беды наберётесь. Долго так говорил, да беду и накликал. Повадился в табун конокрад. Четырёх лошадей за неделю украл. Под волчьей шкурой лицо спрятал, волчьими тропинками от погони ушёл.
Собрались мужики, начали думать, что делать, как от злодея коней спасти.
– Одному пастуху с конокрадом не справиться, – Степан говорит.
– А может, конокраду сам пастух помогает, – влез в разговор Язеп.
Но все мужики на него зашумели:
– Нечего на Янку поклёп возводить, – говорят. – Лучше давайте по очереди пастуху помогать за табуном смотреть! Быстрее вора схватим!
Как решили, так и сделали. Да конокрад будто слышал всё. Два раза каждый свою очередь отбыл, а вор не появился. Подумали, что залётный. В другие края подался, не вернётся больше. Правда, Язеп опять слова добавил:
– Когда самим пасти, то для чего пастуха держать? А если снова злодей появится, то, говорю вам, пастух наш у него в помощниках! Скоро в Пропойске ярмарка: туда наших коней и погонят! Поверьте моему слову!
Стал Янка снова сам коней пасти. Первая ночь спокойно прошла. А на вторую утром коней пересчитал и сразу двоих не досчитался! И оба коня Язепа!
– Опять от злодея лошадей не уберёг. Как мужикам в лицо посмотрю? – на сердце у Янки кошки скребут, что делать, не знает. – Сам пойду к Язепу в работники, за коней отработаю. Пока за коней мужикам деньги не верну, не смогу жить спокойно, – сам себе доводит.
Опустил голову Янка, глаза руками закрыл, чтобы кони слёз не увидели. Долго так сидел или коротко, только вдруг слышит, зовёт его кто-то:
– Эй, пастушок, чего голову опустил? Чего на дудке не играешь, солнце не встречаешь? Сон заморил, или беда какая осилила?
Открыл глаза Янка и видит: стоит возле него мужичок, как все краснопольцы, только маленький, на ладони ляжет – ещё место останется. Шляпа соломенная на голове, как у Микиты-столяра, торбочка за плечами, как у Степана-печника, киёк дорожный с загогулиной, как у Силивона-землемера. Слышал Янка про Маленького Краснопольца, а видеть не доводилась до этого.
– Беда, дедушка, беда, – говорит, – злодей двух лошадей угнал! Ни на минуту не заснул! А лошади пропали! Как я людям в глаза посмотрю? Не до дудки мне!
– Эта беда – не беда, – мужичок говорит, – голову вниз не клони, нос не вешай! Найдём мы на злодея управу! Когда он к табуну волком прокрался, волком он и останется! Так и передай краснопольцам! Видел я лошадей, что злодей украл. И тех, что месяц назад увели, и тех, что сегодня украли. Стоят они в Макаровой лощине, далековато будет, почти у Брянских лесов. Там в загоне их злодей держит. Ото всех дорог вдалеке, не на пути страннику. Да только я не проторенными дорожками хожу, глядишь, что-нибудь и усмотрю.
– Цыгане украли? – заволновался Янка.
– На цыган не греши! Своих воров хватает! А кто он, скоро сам узнаешь, недолго ждать осталось, – мужичок усмехнулся. – Злодея по
волчьей шерсти узнаешь! – добавил. – Передай от меня краснопольцам, что пошёл я в иные края! Не одно ваше Краснополье на белом свете, в разных краях своё имеется, в каждом меня ждут, всюду мне побывать надо! – поправил мужичок шляпу, хитро посмотрел на Янку и спрашивает: – А ты знаешь, от кого привет передать?
– Как же не знать, – Янка говорит, – от Маленького Краснопольца! Вас, дедушка, каждый в местечке знает: кто на свои глаза не видел, тот о вас слышал!
– Спасибо, сынок, за добрые слова, – обрадовался мужичок, – хорошо, что не забывают меня! Передай всем: от беды не сгибаться надо, а с бедой бороться надо! Сильное зло, а добро сильней!
Сказал так мужичок взмахнул кийком, и исчез, будто и не было его.
Как и поведал Маленький Краснополец, нашли краснопольцы коней в лощине. Все коней своих разобрали, да тут заметили, что Язеповых лошадей забирать некому. Удивились краснопольцы: всегда Язеп первый везде, а здесь за своим добром не пришёл. Поговорили меж собой про такое диво, взяли соседских коней и к дому Язепа повели.
Подошли к дому, а у ворот Язепиха стоит, что-то бормочет, а понять мужики не могут. Спросили про хозяина, а она молча на сарай показывает. Поняли, мол, там, хозяин. Зашли в сарай мужики. Да у дверей так и замерли. Волк в углу стоит. Глазами сверкает, зубами щёлкает. Растерялись мужики, расступились, а волк между ними проскочил, через забор перепрыгнул и к лесу побежал.
Говорили, что после того дня часто волколак к своему дому прибегал среди ночи. Станет у крыльца и воет. А зимою исчез куда-то, то ли охотники застрелили, то ли в другой лес подался.
А Маленького Краснопольца после этого долго в Краснополье никто не встречал. Только про него не забыли. Когда кто нос высоко задерёт, не по-людски жить начнёт, то ему сразу про Маленького Краснопольца напомнят:
– Смотри не вверх, а то носом облака зацепишь, смотри вниз – Маленького Краснопольца увидишь! Может, тогда поумнеешь!

МАЛЕНЬКИЙ КРАСНОПОЛЕЦ И СТЕПАН С АЛЁНКОЙ

– Сама я Маленького Краснопольца не видела, – рассказывала мама, – а слышала про него от бабушки, когда я маленькой была. Давно это было. Жили в нашем местечке на нашей улице дядя Матей и тётя Акулина. Добрые и трудолюбивые они были: солнце первыми встречают, последними провожают. Ни минуты без работы не сидят, что бы ещё сделать, глаза глядят.
Двое детей у них было: сынок Стёпка и дочка Алёнка.
– Чтобы наш сыночек богатырём стал, – дядя Матей мечтает.
– Чтобы наша дочка красавицей выросла, – тётя Акулина приговаривает.
Долго они так приговаривали или нет, только время на месте не стоит: сынок Стёпка настоящим богатырём стал: быка по лугу на плечах носит, дубы с конями из земли вырывает да в небо бросает. Только от этого богатыря никакой помощи отцу: Матей и за плугом сам, и с косою сам. А Стёпка посмотрит, как отец работает, сладко зевнёт да весь день в борозде проспит.
– Для чего мне в поле силу тратить?! – плечами богатырскими пожимает. – Мне бы дуб в небо забросить, быка повалить, а поле вспахать и без меня есть кому, лучше я ещё посплю.
Дочка Алёнка настоящей красавицей стала: много в Краснополье девчат, а таких голубых глаз, как у Алёнки, ни у кого нет. Брови – будто птицы на снегу, косы длинные, дно в колодце достают. Сидит Алёнка на завалинке возле дома, как цветок на лугу. Только Акулина дочку стороной обходит, зацепить нечаянно боится: и то мать не так сделала, и это не так сказала. Всё Алёнке не по нраву, на всех злится, собой любуется, наглядеться не может.
– Я красавицей родилась, чтобы все меня слушались, чтобы все мне угождали. Красивее меня никого нет! – говорит. – Слёзы глазам вредят, улыбка губы кривит, работа ручки белые загубит.
Целый день сидит на завалинке, ни разу не улыбнётся, доброго слова никому не скажет, пальцем не шевельнёт.
Дети вверх растут, старики книзу клонятся. Уставать стал Матей, и Акулина не молодица! Весь день они не присядут, а работа не убавляется. А детки будто и не замечают этого. Стёпка, как спал на лугу, так и спит, Алёнка, как сидела без дела, так и сидит. Нет, кому помочь, хоть детки и выросли.
Вышел в поле Матей, взялся за плуг, а сил его с места тронуть нет. Сел он возле плуга, голову опустил, так до обеда и просидел, пока в поле Акулина не пришла. Сели они рядом, на неубранное поле глядят, а из глаз слёзы текут: поле небольшое, молодому работы на час, а старику и за неделю не управиться.
Долго они так сидели или нет, только вдруг Акулина глаза стала протирать и Матея в бок толкать: не чудится ли ей? Посмотрел Матей и глазами заморгал: видит, идёт к ним межой мужичок, с виду – как все краснопольцы, только такой маленький, что ляжет на ладони – место ещё останется. Кий подорожный в руке, шляпа соломенная на голове. Подошёл мужичок, поздоровался, торбу с плеча снял.
– Ой! – в один голос Матей с Акулиной воскликнули. – Неужели с самим Маленьким Краснопольцем встретиться довелось?!
– Довелось, – усмехнулся мужичок. – Издалека вижу, невесело Матей глядишь. И Акулина слезу вытирает? Как могу мимо пройти, не подойти, – говорит. – Что случилось? С чего пригорюнились?
– Что сказать? – Акулина голову опустила. – Постарели мы, руки не то делают, что глаза хотят. Двое деток у нас: Степан-богатырь да Алёна-красавица, а поле вспахать некому.
Посмотрел мужичок на Матея с Акулиной, вздохнул:
– Хотел ты, Матей, чтобы сынок богатырём стал. А надо было, чтобы трудолюбивым вырос. От одной силы пользы мало! Хотела ты, Акулина, чтобы дочка красавицей стала, а надо было желать, чтобы доброй выросла. От одной красы пользы немного! Что растили, то и получили! – развёл руками мужичок.
– И что нам теперь делать? – Матей спросил. С надеждой на мужичка посмотрёл.
Ничего не ответил Краснополец, торбу на спину забросил, шляпу поправил, кийком взмахнул и исчез, будто и не было его.
– Обиделся он на нас, – Матей вздохнул, – не напрасно сказал, что растили, то и получили.
– Без наших дел у него полная торба забот, – Акулина кивнула.
Только Маленький Краснополец не забыл про Матееву просьбу. Свернул с большой дороги да пошёл к лужку, где Стёпка спал. Будить не стал. Торбу с плеча снял, косу из торбы вынул, оселком по лезвию провёл, пальцем остроту попробовал, на руки поплевал и косить начал.
Три раза Степан с боку на бок перевернулся, слышит – звенит коса где-то, спать мешает. Лопух от глаз отвёл, присмотрелся, глазам не поверил: идёт по лугу мужичок, из травы не виден, а трава за ним кладётся.
– Эй, муравей! – Степан от смеха зашёлся. – Сколько косить будешь?
– Мне и часа хватит, чтобы лужок скосить, – мужичок говорит. – Хоть с виду ты и богатырь, а за мной не угонишься в работе!
– Мне шаг ступить – тебе день ползти, – засмеялся Степан.
– А ты не хвались, косу в руки не взявши, – мужичок говорит.
– А чем мне косить? – Степан спрашивает. – Домой за косой идти лень!
– А коса возле тебя лежит, – мужичок
усмехнулся. – И точить не надо: остра, как бритва у брадобрея.
Посмотрел Степан под ноги. И вправду коса лежит, лезвием сверкает.
Взял косу Степан, на краю луга возле мужичка стал.
– Смотри, чтобы пятки не подрезал, – говорит.
– А их ещё догнать надо, – мужичок отвечает.
Взмахнёт Степан косой – тропинка сзади. Взмахнёт мужичок – дорога сзади!
Степан половину луга прошёл, а мужичок уже навстречу ему идёт. И часа не поработали, утомился Степан: пот по лицу бежит, рука болит. А мужичок будто только косить начал.
Не выдержал Степан, на краю поля сел. А мужичок всё поле скосил, косу травой вытер, к Степану подошёл.
– От работы силы прибавляются, а без работы теряются, – говорит. – Много лет ты, сынок, косу в руках не держал, за плугом не ходил, вот силу и сгубил. Да ты ещё не дед с бородой, можешь силу вернуть. Надо только от работы не бежать, а работу искать! Смотри, не зевай, всю силу не растеряй! Отец тебя в поле ждёт, силу для тебя бережёт, – сказал так мужичок, косу в торбу положил, киёк в руки взял и исчез, будто не было его.
Подивился Степан разговору, пот с лица утёр да к отцу побежал. Чего время зря терять, надо силу набирать.
А Маленький Краснополец от Степана к Алёнке пошёл.
Сидит Алёнка на бережке, гребешком косы расчёсывает, собой любуется.
– Добрый день, дочушка! – слышит, кто-то с ней здоровается.
Обернулась. Видит, стоит мужичок маленький, на ладошку положишь – место останется.
– Кто со мной здоровается, красавицей меня называет. А ты что мою красоту не заметил? – отвечает.
– Может, ты когда-то красавицей и была, – мужичок говорит, – только красу твою сейчас не видят мои глаза! Может, брови твои, как птицы были, только птицы те к другой улетели. Может, губки твои и алели, только они уже побелели. Если мне старику не веришь, в воду посмотри, речка рядом. Твои глаза тебе лучше меня всё скажут!
Ойкнула Алёнка да заплакала, когда в воду посмотрела: себя узнать не может.
– Ты чего опечалилась? – мужичок успокаивает. – Ты ещё не старая бабка, есть ещё время красоту вернуть! От злости да от гнева красота теряется, а от добра возвращается! Вспомни, дочушка, когда матери последний раз доброе слово сказала, когда с девчатами в последний раз в хороводе ходила. Так что время не теряй, домой беги, доброе слово неси! По сторонам не смотри. Кому руками помочь надо, кому словами! Сама не заметишь, как краса вернётся! – сказал мужичок, шляпу на голове поправил и исчез, будто и не было его.
Побежала Алёнка домой, во двор зашла, глазам не поверила: Степан дрова колет, мать с отцом на крылечке сидят, на сына смотрят. Стала Алёнка дрова складывать, Степану помогать.
Дальше в лес – больше дров: одно дело сделали Степан с Алёнкой, за другое взялись, ни минуты без работы не сидят. Всё под силу им, всем помочь рады.
С каждым днём Степан всё сильней, с каждым часом Алёна все красивее!
Смотрят Матей с Акулиной на детей да радуются! И только одно их мучает: как за такое счастье Маленького Краснопольца отблагодарить? Да только никто его в жизни два раза не встречал: и одного раза для счастья хватает.

МАЛЕНЬКИЙ КРАСНОПОЛЕЦ И МАРИУЛА

– Мало кто из цыган Маленького Краснопольца видел, но какой табор через местечко ни пройдёт, его добрым словом вспомнит, – рассказывал местный цыган, гармонист нашего клуба.
Жил в местечке Семён-шорник. Лучше него сбрую для лошадей никто во всей Могилёвской губернии не делал. На ярмарках все его сбрую искали. Все цыгане его знали. Был он бобылём, жил один-одинёшенек на краю местечка, там, где шлях начинается. Остановится табор в поле возле местечка, и сам вожак к Семёну идёт: сбрую прикупить, поговорить. А особенно Семён дружил с вожаком Мирко. Известный был вожак во всём цыганском мире. Только редко он в наши края заглядывал. Тупиковое наше местечко, той дорогой, что вошёл, выйти надо, а такая дорога непривычная для цыган. Раз в четыре года появлялся в местечке Мирко, и то по одной причине – друга повидать.
Заглянул как-то его табор в наши края. Шатры у речки поставили, а Мирко к Семёну-шорнику пошёл. Подошёл к избе, удивился: калитка быльём заросла, ворота от ветра скрипят, будто давно не смазывали. Вошёл Мирко во двор, а там пуще беспорядок, чем перед домом. Всё заросло колючками да осокой, под самое крыльцо трава подбирается. Постучал в двери Мирко, никто не ответил. Толкнул дверь – открылась. Вошёл Мирко в дом, видит, лежит на кровати Семён, еле дышит, хворь его вовсю одолела. Увидал он вожака, руку хотел протянуть, да силы нет. Слово хотел сказать, да только глазами повёл. Понял Мирко, что совсем плохо с другом.
– Хоть табору надо двигаться в иные края, зовут на Карпаты цыгане, большая цыганская толока будет, – сказал Мирко, – оставлю я у тебя мою дочку Мариулу. Она травы всякие знает, руки у неё золотые и душа добрая. Выходит она тебя! А я на следующий год вернусь.
Как сказал, так и сделал. Ушёл табор из местечка, а Мариула осталась у Семёна. Через неделю он глаза открыл. Через две на ноги встал. А через три за работу взялся. Смотрит на Мариулу – не нарадуется. Дивится, как до тридцати годков один жил. Долго история сказывается, да любовь быстрее приходит. Ждёт Семён, когда в местечко Мирко вернётся, чтобы к дочке его посвататься. А пока живут, как брат и сестра, да радуются.
Только чужая радость иному соседу глаза колет, спать не даёт. Был в местечке ещё один шорник – Кузьма. Сбруи у него похуже были, чем у Семёна. Но на всякий товар свой купец находится. Да и Семён много сбруй не делал, чтобы и Кузьма мог свой товар продать. Да только Кузьма от зависти весь исходит. А как увидел во дворе Семёна Мариулу, совсем взбесился: всё думает, чем Семёну насолить, чем извести. Какая напасть в местечке ни случится, Кузьма всем доводит, что это цыганка порчу наводит. Бредёт слушок от избы до избы. В одни уши войдёт, в другие заползёт. А в то лето мор зашёл в местечке. И раньше такие напасти были, да винить было некого. А тут все на Мариулу глядят. А Кузьма всё больше свои сети плетёт. Правда, мужики не верят его словам, да бабы слушают.
А тут как раз ярмарка в Пропойске. Сбруя – товар штучный, без ярмарки не продашь. Хоть дорога в Пропойск неблизкая, а ехать надо. Оставил Семён Мариулу дома за хозяйством смотреть, а сам поехал. Все мастеровые поехали, а Кузьма прикинулся, что заболел, да остался.
Остались в местечке одни бабы да больные. Только Семён за порог, помчался Кузьма по домам, начал всех страшить, что ещё больший мор в местечко придёт, если от цыганки не избавятся. Три раза обежал всё местечко и поднял баб идти Мариулу убить. Все беды вспомнил: у кого корова молоко давать перестала, у кого свекровь ногу сломала, у кого свояк с печки свалился, у кого сосед в реке утопился… Набежала толпа, и повёл её Кузьма к дому Степана. Хотели бабы сначала цыганку из местечка прогнать, но Кузьма стал доводить, что убить надо. Сам первый камень бросил. И второй тоже…. Как увидели бабы, что убили цыганку, испугались, по домам разбежались. А Кузьма ещё ногой пнул убитую.
Пришёл домой, велел жене праздничный обед готовить.
– От цыганки местечко избавил, – перед женой хвастается. – Была у Семёна радость, боком вышла! – смеётся. – Уйдёт из местечка Семён, я лучшим шорником буду!
– Крыса тоже думала, что на неё кот не найдётся! – слышит, что кто-то говорит.
Подумал, что это жена осмелела.
– Ты чего говоришь? – вскипел и кружку в неё бросил. Еле она увернулась.
Пододвинул Кузьма бутыль с самогоном, огурец вилкой подцепил.
– Не человек ты, а крыса! Нет тебе места среди людей! – опять слышит Кузьма.
Поднял голову, на жену посмотрел, а она вся дрожит, рукой на стол показывает. Мычит, слова сказать не может. Глядит Кузьма, прямо возле тарелки с борщом стоит маленький мужичок, на ладонь положишь – ещё место останется. Красная рубашка на нём ремнём цыганским подпоясана, в руках плётка цыганская с узлом в конце.
– Что это за букашка здесь? – забормотал Кузьма. Встать со стола хочет, да не может, ноги не слушаются.
– Опоздал я Мариулу спасти, – мужичок говорит, – но тебе от меня не уйти! Крысиная у тебя душа и тело крысиным станет! – взмахнул плёткой мужичок, и сжался Кузьма, шерстью покрылся и крысой стал. Сидит крыса на лавке, по сторонам головой водит.
Кот Кузьмы, притаившийся у стола, прыгнул на лавку и схватил крысу. А мужичок ещё раз взмахнул плёткой и исчез, будто и не было его.
Может, об этом никто бы и не узнал, но жена Кузьмы всё рассказала. Кто верил ей, кто нет, да Кузьму больше в Краснополье не видели.
Семён, вернувшийся с ярмарки, похоронил Мариулу, заколотил дом и ушёл из местечка. Говорили, что пошёл табор Мирки искать.

МАЛЕНЬКИЙ КРАСНОПОЛЕЦ И ТИМОХ

– Сам я Маленького Краснопольца не видел, – рассказывал Воробей, который колодец на нашей улице копал, – но в моём роду брат моего деда встречался с ним.
Был мой родич, как и все мы, копателем колодцев. Это дело у нас семейное. Все Воробьи в нашем роду грабарями были, колодцы копали. И Тимох мастером этого дела был. Не мне чета: слава о его колодцах по всей Могилёвской губернии шла. Все его колодцы Воробьёвыми назывались. Такой чистой да вкусной воды, как в этих колодцах была, найти непросто, тут кроме умения надо нюх иметь. Говорят, у него петух был. Выпустит его на место, где колодец копать собираются, где загребёт он когтями, там и роют. А ещё сковорода у него была: поставит её с вечера там, где копать колодец собирается, да утром смотрит: если роса собралась в сковородке, значит, вода не глубока, а если сухая сковорода, то в этом месте делать нечего, другое место надо искать. Работаем мы, копачи, небольшими артелями: двух человек на это дело хватает. Тимох с сыном Авдеем работал.
Долго так работали или нет, не знаю. Но не захотел Авдей с отцом славу делить, своё имя захотел прославить. Всегда Воробьи вместе работали: один стареет, второй ума набирается, чтобы потом мастерство дальше продолжать. Как и я, с внуком. А Авдей своей очереди не хочет ждать, отца к своему колодцу не подпускает:
– Я один вырою колодец! Отец уже и лопату держать не может, с рук она у него валится! А славу пополам делить хочет! Не хочу копать Воробьёвы колодцы, хочу Авдеевы колодцы копать!
Забылся он, что и сам Воробей, что отец его научил колодцы копать. Хоть и не смотрит на отца Авдей, да душа у отца за сына болит. Знает он, что не все секреты работы сынок узнал, хоть и петуха ему своего отдал, и сковородку, что в роду передавалась от одного копателя к другому, дал. Да только кроме петуха да сковородки надо чувствовать воду, а чувство – это с последним дыханием отца сыну передаётся. Болит сердце у Тимоха – не попал бы сынок в беду из-за своей гордыни.
А беда уже в двери стучится: из Могилёва слуги губернатора приехали. Так, мол, и так, говорят, губернатор повелел доставить копателя в Могилёв, чтобы колодец выкопать в его поместье.
– Его светлости заморские лекари колодезную воду приписали от болезней, – объясняют. – Шубой соболиной со своего плеча его светлость наградит мастера, что колодец ему с родниковой водой выкопает! По всей губернии про копателей расспрашивали, все говорят, что лучше Воробья никто колодцев не копает! Кто здесь Воробей? – спрашивают.
Только услышал эти слова Авдей, с лавки соскочил, вперёд выступил:
– Я Воробей! Я копатель! Лучше меня никто губернатору колодец не выкопает.
Долго губернаторские слуги не разбирались: если ты Воробей, то садись в карету! Двери открыли, как перед графом!
Тимох хотел с сыном поехать:
– Славы мне не надо, – говорит, – помочь тебе хочу: Могилёв на горах стоит, непросто там место для колодца найти!
– Одну шубу на четыре плеча не надеть, – Авдей сказал.
В карету сел и дверь захлопнул.
Уехал сын, а отец ночами не спит: крылья б были, птицей полетел бы вслед, чувствует отцовское сердце, что непростая губернаторская ласка! Сколько ночей Тимох не спал, я не считал. Только как-то на минуту задремал и слышит, что кто-то его будит. Вскочил Тимох: может, сын вернулся. Глазами по комнате повёл и видит: стоит у дверей маленький мужичок, на ладонь ляжет – ещё место останется, картуз на голове, как у всех мастеровых, рубашка-вышиванка, какие на праздники надевают, и в руках киёк с веревочкой, как у копателей.
– Вижу, как извёлся ты, Тимох, – мужичок говорит, – не спишь, про сына думаешь. А он же тебя обидел! Отца обидеть – счастья не увидеть! Счастье от дома отвести – беду привести!
– Отец на сына обиды не держит, – заволновался Тимох. – Как пришла обида, так ушла! Болит у меня душа, как он там! Может, ты, Маленький Краснополец, что знаешь? – признал Тимох гостя.
– Дворец губернатора на горе стоит. Не мне тебе говорить, как на горе колодец копать. До твоего Авдея четыре копателя пробовали, не нашли воду. Трёх губернатор в Сибирь сослал, а четвёртого плетьми до смерти забили. Авдей уже в пять журавлей глубиной вкопался, а до воды ещё столько же копать. Губернатор объявил, что если к утру в колодце воды не будет, закопают мастера в той яме.
– Помоги Авдеюшке! – Тимох на колени перед мужичком опустился: – Прости ему! Он же от моего дерева листочек! Кровиночка моя! Крути – не верти, а в таком колодце воды не найти! – сказал Тимох и слезу утёр.
– Я не вельможа какой, чтобы мне в ноги кланяться. Не заглянул я к тебе, чтобы беду в котомке принести, а зашёл, чтобы горю твоему помочь. Будет вода в колодце! – сказал мужичок и добавил: – Сам ты её и найдёшь!
– Как так? – не понял Тимох последних слов мужичка.
Ничего не ответил мужичок, закрутил верёвочку на киёк и исчез, будто не было его.
Тимох стал глаза протирать: сон или явь увидел? Да вдруг закрутило его, завертело и куда-то понесло. Летит – сам не знает, куда. Руками за воздух хватается, ни за что зацепится не может. Летел, пока сыну на руки не упал.
– Ой, откуда ты тут? – Авдей глазам не верит. Может, сон напал?
– Это я, сыночек, – говорит Тимох. – Давай быстрее копать: вода близка.
– Нет здесь воды, – вздохнул Авдей, – и петух здесь не хотел клевать, и сковородка сухая была, будто на печи стояла! Да губернатор приказал, я и копать стал. Выбирайся домой, тата! Я тебе помогу. А не то завтра тебя вместе со мной закопают! Прости меня за всё плохое! Гордость глаза закрыла, языком ворочала. Не поминай меня лихом! Выбирайся быстрее, пока солнце не взошло! Наверху стражники стоят, смотрят, чтобы я не убежал! Ты здесь ни причём, тебя вытянут!
Хотел Авдей стражников кликнуть, но Тимох его остановил:
– Нет времени обиды считать, сыночек! Вода уже неглубоко: слышу, как журчит под нами!
…Утром сам губернатор пришёл к колодцу воды отведать. Попробовал, ус подкрутил и шубу с плеча снял. Авдею подал. А Авдей шубу отцу на плечи набросил:
– Его слава! – сказал.
– Не моя слава, а наша, – Тимох сына поправил. – Ещё один наш колодец появился!