Окончил Вильнюсский университет, преподавал русский язык и литературу в средней школе, теперь уже много лет живу в Израиле. Когда-то окончил начальную школу на идиш, на этом же языке разговаривал дома. Пару лет назад мой роман «Посланники» разделил в очень престижном (700 участников) международном конкурсе им. Э. Хемингуэя (Канада) второе и третье места. В 2011 году мой роман «На последнем сеансе» был признан лучшей русскоязычной книгой года в Израиле. Он также опубликован в журнале «Сибирские огни» (№ 9). На международном конкурсе «Её величество книга» в Болгарии книге «У-у-у-х-х-х» присудили золотую медаль, а профессор Ивайло Петров переводит книгу на болгарский язык. Международная гильдия писателей «Её величество книга» в 2019 году вручила Серебряный диплом за книгу «Другой барабан». В журнале «Мишпоха» публикуется впервые.
ДАМА ПРИГЛАШАЕТ КАВАЛЕРА
Ты сжимаешь в руке телеграмму и вдруг говоришь:
– Я…
И добавляешь:
– Приглашаю…
Два месяца назад, укрываясь от обрушившегося на Тель-Авив ливня, мы оказались под навесом здания филармонии.
Почему-то я улыбнулся.
Ты почему-то ответила улыбкой.
Тогда я сказал:
– Вон тот «Опель», который дожидается меня у обочины дороги, охотно заберёт к себе нас обоих.
– Вы всегда такой любезный? – спросила ты.
– Не всегда, – ответил я, – но обычно – да!
Проезжая площадь Рабина, ты вдруг указала на крохотное кафе и проговорила:
– Я приглашаю!
Мы пили тёплое какао, в то время как за окном метался дождь. Ты спросила, о чём я думаю, и взяла мою руку. Закрыв глаза, я проговорил: – Не забуду ни игру в филармонии Погорелича, ни этот дождь, ни мой бедный «Опель» под обезумевшим небом, ни твоё «я приглашаю!»
А потом ты привела меня в незнакомый дом, и мы, слушая шум дождя, пили вино.
Постелив на диване, ты задумчиво заглянула в мои глаза.
И вдруг дождь умолк.
Я целовал твои ладони.
Два месяца назад…
– Я приглашаю вас… – говоришь ты сейчас.
Вздрагиваю. Два месяца я слышал «ты»… Ежедневно – «ты»…
Ты держишь телеграмму так, словно в твоих руках судьба. О телеграмме не спрашиваю, потому что давно усвоил: вопросы ничего не меняют… Приглашает дама – какие могут быть возражения?
– Я приглашаю вас уйти… – говоришь ты, комкая телеграмму.
У тебя потерянное лицо, и я знаю, что отныне оно не моё…
Я должен уйти.
Осталось узнать, куда…
«Опель».
Включаю мотор.
ПРИ УТРЕННЕМ СВЕТЕ
Если видеть женщину голой достаточно долго,
Опять начинаешь обращать
внимание на её лицо
Генри Миллер
– Хочу заказать портрет, – сказала девушка.
Художник откинулся на спинку кресла, сложил на груди руки и грустно улыбнулся. У него были седые брови и усталое лицо.
– Мне сказали, что вы самый опытный.
– Это верно.
– Мне сказали, что вы лучший.
– Это правда.
– Так я могу надеяться, что вы…
Художник выбрался из кресла и, отступив в глубь студии, пытливо оглядел девушку.
– Денег у меня достаточно, – торопливо проговорила девушка и прикусила губу.
Художник сложил на груди руки и сухо проговорил:
– Присядь-ка вон на тот табурет.
Девушка послушалась.
– Головку чуть вправо.
Девушка послушалась.
– Чуть влево.
Девушка послушалась.
– Нет, – произнёс художник, – не то…
Девушка застыла.
– У меня неправильное лицо?
Художник бросил взгляд на окно.
– Свет… – сказал он. – Небо отвернулось…
Изумилась девушка:
– Разве небо отворачивается?
Художник задумался.
Потом произнёс:
– Приди в полдень.
***
В полдень художник смотрел на девушку, нахмурив брови.
– Не то? – упавшим голосом спросила девушка.
– Свет… – загадочно проговорил художник. – Приди с утренним светом.
***
Она пришла в тот час, когда в студию пробивался утренний свет. Опустив голову, художник сидел в широком кресле и растирал себе глаза.
– В постель! – велел художник. – Ляг, барышня, в постель.
Девушка зажмурила глаза.
– Мне раздеться?
– Раз в постель, то…
Не поднимая головы, художник прислушался к шороху снимаемой одежды.
***
Она лежала в чужой кровати и ждала.
– Одевайся! – продолжая сидеть в кресле, потребовал художник.
Вздрогнула девушка, пролепетала:
– А как же с… Мой жених мечтает увидеть портрет.
Художник рассмеялся – громко, неистово, дико.
Глаза девушки наполнились страхом.
– У меня неправильное лицо, да?
Художник поднялся из кресла, приблизился к девушке.
Он смотрел на неё.
Долго смотрел.
Очень долго смотрел.
– Кажется, зря я… – прошептала девушка.
Художник рассмеялся – глухо, сдавленно.
И вдруг нетерпеливо буркнул:
– Я напишу твой портрет. Охотно…
Девушка торопливо оделась.
– Выходит, лицо у меня правильное, да? Пожалуйста, скажите, что я ошибалась.
Художник посмотрел на трепещущие ресницы девушки и проговорил:
– Мы оба… Мы ошибались оба...
ПРОГОЛОДАЛСЯ
Тогда он назвал её женой, и они сняли небольшую комнату на окраине Тель-Авива.
***
Тогда была осень, когда он заканчивал свою первую повесть.
***
Тогда жена, виновато пожав плечами, сказала:
– Хочу ребёнка.
Он пояснил:
– Сейчас я занят.
***
Тогда, когда повесть была закончена, жена захотела ребёнка ещё нестерпимее и стала ждать, что он что-нибудь скажет.
– Я проголодался, – сказал он.
Жена пояснила:
– Могу накормить грудью.
***
Однажды наступила их совместная сорок седьмая осень, и они купили себе серебристую машину «Ниссан».
***
Однажды он сказал:
– На твоей голове множество седых волос.
– А на твоей голове, – отозвалась жена, – волос вовсе нет.
***
Однажды ему присудили сразу две литературные премии, и они купили себе трёхкомнатную квартиру. На полке возле большого окна он расставил все свои двенадцать книг.
***
Однажды у него искривился позвоночник, а у жены сломалась шейка бедра.
***
Однажды доктор ему сказал: «У вашей жены…»
Они обратились к другому доктору.
«У вашей жены…» – сказал другой доктор, и тогда они заглянули в клинику профессора Штерна. Там сказали: «У вашей жены…»
И он подумал: «Придётся продать серебристый “Ниссан”.
«Да», – сказал профессор, принимая деньги.
***
Однажды жене стало не хватать дыхания, а потом его не стало вовсе.
***
Однажды в сердце жены заменили один из клапанов, а немного позже – второй…
***
Теперь, вечерами прохаживаясь по пустой квартире, он вспоминает и ту первую комнату, и ту осень, и тот вечер, когда он, закончив писать свою первую повесть, почувствовал, что проголодался. И ту грудь…
СЫНОВЬЯ ДАВИДА
Давид посмотрел на тяжело опущенные веки жены, на лежащий поверх одеяла свёрток с новой жизнью и подумал: «Теперь уж всё...»
– Это ваш новый брат… – сказал Давид столпившимся в дверях пятерым сыновьям. – Это же…
– Томер! – в один голос прокричали сыновья.
***
Старший сын, восьмилетний Бен, вывел братьев на веранду.
– Отделение, – скомандовал Давид, – смирно!
Привычно вскинув головки, братья затаили дыхание, и тогда Давид потрепал по щёчке каждого в отдельности, а двухлетнего Гришу поднял на руки.
– А что теперь? – спросил Лиор.
– Теперь – полный порядок! – ответил Давид и отвернулся…
***
…Он отвернулся и тогда, когда после долгих месяцев, проведённых в госпитале, его подвели к большому зеркалу и стали снимать с головы бинты. Вспомнился увиденный в детстве фильм, где на весь экран показали обгоревшее лицо солдата.
– А я себя узнаю?
– Глупый! – сказала медицинская сестра.
Давид приоткрыл один глаз.
Тело обдало жаром, пальцы потрогали лицо на зеркале, а губы прошептали какие-то имена.
– Это я? – спросил Давид, увидев перед собой лицо, похожее на высохшую кору.
– Глупый! – повторила сестра.
– Глупыми не бывают только мёртвые, – улыбнулся Давид и вдруг подумал, что когда осень, с моря прорываются к его дому холодные ветры, и деревья роняют с себя листья, зато весной, с первыми лучами солнца, листья возвращаются… Теперь весна…
– Пора, – проговорил Давид в зеркало, – пора и мне…
– Вас как зовут? – спросил он медицинскую сестру.
– Просто сестра!
– Просто сестра? А у меня сестры никогда не было. У меня никогда никого не было. Подкидыш я. Это потом, когда я стал сержантом, у меня появилось отделение: Бен, Коля, Лиор, Ран, Гриша и Томер. У меня вдруг появились шестеро братьев, но… Однажды наш бронетранспортёр подорвался на мине, и я, теряя сознание, успел заметить летящие в воздухе ненужные ноги, ненужные спины, ненужные глаза моих братьев… Я вновь осиротел…
– Поплачь! – сказала сестра и, уходя, добавила: – А потом живи!
Давид открыл кран и подставил голову под холодную струю. Вода стекала на шею, на госпитальную куртку, на потёртые шлёпанцы.
«Господи, – не понимал Давид, – зачем даёшь, если отбираешь? Зачем оставил меня без братьев? Зачем?»
А потом он вдруг зашептал быстро-быстро: «Господи, кажется, я знаю, зачем Ты оставил меня...»
***
…Кроме Давида и девушки по имени Рахель, в кафе возле моря никого не было.
– Вернуть моих братьев сможем лишь мы с тобой, – сказал Давид. – Вернуть моё отделение, если мы с тобой вместе…
– Мы с тобой?
– Если вместе…
– Всё твоё отделение?
– Всех моих бойцов, всех до единого… Поможешь?
Рахель опустила голову и вдруг сказала:
– Я бы хотела…
Давид закрыл глаза.
Облегчённо вздохнул.
Прикусил губу.
Представил себе, как в его дом входит девушка, присаживается на его кровать, и они учатся быть счастливыми.
– Ты чудо! – проговорил Давид.
Они бродили вдоль берега.
Шум моря не мешал девушке слушать то, о чём говорил Давид…
***
…То, о чём говорил Давид, одновременно и радовало, и пугало, и смущало, и влекло.
– Буду тебе женой! – сказала Рахель.
– В таком случае, мы их вернём…
– Конечно, – сказала Рахель, опустив глаза, – всех до единого!
***
…Ночью, после рождения Томера, Давиду снился сон, будто, бродя по небу, услышал: «Командир, мы все на месте!»
Давид рассмеялся. «Всё, – подумал он, – теперь уже всё!..»
КРАСНОЕ СОЛНЦЕ, СИНЕЕ ДЕРЕВО И ЖЁЛТЫЕ АПЕЛЬСИНЫ
В то утро, когда Малышу исполнилось четыре года, ему подарили альбом для рисования и коробку с цветными карандашами.
– Рисуй, Малыш, – сказал отец, – мир красив!
– Да, папа, мир красив! – согласился Малыш и, раскрыв альбом, нарисовал посередине белого листа большой красный круг.
– Ван Гог! – сказал отец.
– Почему Ван Гог? – насупился Малыш, опасаясь подвоха.
– Был такой художник, – сказал отец.
– Он тоже нарисовал солнце?
– Тоже!
– Так же красиво, как я?
– Ага! – засмеялся отец.
– Молодец Ван Гог! – похвалил художника Малыш и потом нарисовал синее дерево и на нём жёлтые апельсины.
Отец поднял Малыша на плечи и, шагая по комнате, громко восклицал:
– Красивый мир! Красивый мир! Красивый мир!
А после обеда началась война, и тогда отец и сосед-бухгалтер обули солдатские ботинки.
– Малыш, – попросил отец, – подари мне твой рисунок!
Малыш протянул листок из альбома, на котором было нарисовано красное солнце, синее дерево и жёлтые апельсины, а мама отошла к окну и там стояла весь день и всё следующее утро, и ещё день, и ещё утро…
Через несколько дней в дверях появился военный, и, увидев его, мама тихо вскрикнула. В руках он держал надорванный листок, на котором было нарисовано красное солнце, синее дерево и жёлтые апельсины.
– А где мой папа? – спросил Малыш.
Военный не ответил. Он встал рядом с мамой и стал тоже смотреть на улицу.
– Это я нарисовал! – сказал Малыш, забирая листок из рук военного.
– Да, – ответил военный, – я знаю!
– Мир красив, правда? – сказал Малыш.
– Очень! – голос военного был сухой и усталый.
И вдруг мама заплакала.
Малыш стоял в стороне и смотрел то на слезинки, застрявшие в маминых ресницах, то на бледное лицо военного.
– Мамочка, я нарисую ещё! – пообещал Малыш.
Мама молча кивнула головой и отвернулась, а Малыш поспешил к себе в комнату, чтобы нарисовать новый красивый мир, в котором красное солнце, синее дерево и жёлтые апельсины.
Рисунки «Израильский цикл» Галины ЛЕВИНОЙ:
