В самом центре Москвы на Мясницкой (название улица Кирова так и не прижилось), прямо напротив Главпочтамта, в огромном доме на первом этаже размещалась редакция единственного еврейского журнала.
Название на табличке у входа было написано по-русски: «Советиш Геймланд» – Советская Родина!

За тяжеленной дверью с тёмным прохладным тамбуром в большой приёмной, отгороженной от улицы огромными окнами с толстенными, вечно запылёнными снаружи, витринными стёклами, казалось, был совсем другой мир. Что больше всего поразило меня – это шкаф, стоящий у окна, в котором красовался полный энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона, но, главное, точно в таких же корочках и с таким же золотым тиснением Полная Еврейская Энциклопедия! И её можно было вынуть и читать!

Первый раз я пришёл сюда по рекомендации поэта Матвея Грубияна и композитора Зиновия Компанейца, устные рассказы которого воистину – летопись России, начиная с десятых годов двадцатого века, когда он сам, ещё совсем мальчик (шести лет), был принят в Петербургскую консерваторию её ректором, замечательным композитором и педагогом Александром Константиновичем Глазуновым, а потом учился уже юношей в Московской консерватории у Рейнгольда Морицевича Глиэра и был знаком с гением двадцатого столетия Сергеем Сергеевичем Прокофьевым.

Много замечательных песен написал Зиновий Компанеец, но чтобы подтвердить это, достаточно напомнить одну, которая звучала ежедневно в течение многих десятилетий по утрам по первой программе Всесоюзного радио перед «Пионерской зорькой», когда начинался обязательный для всего Советского Союза «Урок утренней гимнастики» – правительство радело о здоровье народа. И все поколения детей и взрослых слышали: «На зарядку, на зарядку, / На зарядку, на зарядку становись»! В памяти сразу возникает любимая знакомая мелодия…

Мы с Зиновием Компанейцем написали немало популярных детских песен, и он как-то обратился ко мне от имени журнала с просьбой сделать очерк о нём и его творчестве. Я возразил Зиновию Львовичу, что рад бы, но… только читаю и говорю на идиш, а писать не могу... Он легко опроверг меня: «Они сами переведут»!

Так я попал в редакцию, где всем заправлял заместитель главного редактора Хаим Бейдер – его все так и звали по фамилии: Бейдер! Он знал всё – что пойдёт, что не пойдёт, а что – в следующий номер... Кто сегодня где? Как попасть к главному редактору?

Он и повёл меня в кабинет «главного» – поэта Арона Вергелиса, по отечески подтолкнув в спину и пропуская вперёд... С порога без паузы он стал представлять меня, говоря на идише, но вскоре Вергелис прервал его, конечно, тоже на еврейском: «Аза вейлер ят! – обратился он к Бейдеру. – Неудобно, он же ничего не понимает!». – И я, страшно смущаясь, тут же запротестовал: «Их форштей алц! Их форштей!..»

Вергелис вскочил из кресла, всплеснул руками, снова уселся и стал расспрашивать, как это так получилось, что я такой молодой и понимаю... Это было для него, может быть, чем-то знаковым: ведь он издавал журнал на идише, и ему всё время задавали каверзный вопрос: «Для кого? Ведь нет же читателя! Нет молодёжи с языком! Нет будущего». А тут!..

Я написал очерк и стал сотрудничать с журналом, но, конечно, мечтал о большем: мне очень хотелось, чтобы в еврейском журнале напечатали мои стихи. Да кто их переведёт?.. И ещё я понимал, что для поэтов, пишущих на идише, это единственная в стране возможность опубликовать в периодике свои произведения. Получалось поэтому, что я, вроде бы, претендую на их место... Мне было очень неловко, но...

– Знаешь что? – сказал мне как-то Бейдер. – Сходи к Аврому!

– К Аврому? – переспросил я.

– Да. К Гонтарю. Он теперь возглавляет отдел поэзии вместо Мойше Тейфа, – мне стало не по себе. Я даже не знал, что нет уже Мойше Тейфа... Редко, значит, бывал в редакции. Бейдер, видя, что я загрустил, не понял, отчего, решил, потому что не знаком с Авромом Гонтарём, и повёл меня к нему сам.

Гонтарь был в галстуке, белоснежной рубашке, с изумительно красивой головой и такими еврейскими глазами!.. Из короткого разговора я понял, что дело со стихами «швах»... «Оставьте, конечно»,.. – грустно произнёс зав. отделом и замолчал. Я уже собрался уходить, но он не отпускал меня, стал расспрашивать, кто, откуда, где печатался... И когда узнал, что у меня вышло уже несколько сборников стихов для детей и даже в неприступном «Детгизе», вдруг выудил из-под груд скользящих бумаг на столе листочки с еврейской вязью и начал читать свои изумительные стихи! А когда понял, что мне не нужен подстрочник, просто загорелся: «Сможете перевести»? Ну как я мог усомниться в своих способностях в такой ситуации?!

– Конечно, да! Смогу!

Я схватил его стихи и помчался к своей маме, Басе Моисеевне Голуш, человеку необычайно талантливому и высокообразованному, с несколькими европейскими языками, одной из первых кандидатов биологических наук в Советском Союзе, учившейся в аспирантуре у знаменитого академика Алексея Николаевича Баха. Но первым её, родным языком был идиш, на котором она воспитывалась и говорила в захолустном еврейском местечке Клецке в Беларуси до того, как стала учиться в столичном университете. Это она открыла мне аромат и прелесть идиш, это она читала мне в подлиннике Изи Харика и Льва Квитко и пела своим изумительным голосом старые еврейские народные песни...

Мама воистину мой соавтор в этой работе над переводами! Мы читали с ней вместе вслух стихи Гонтаря, а потом вперемешку: она строфу на идише – я перевод, она строфу на идише – я перевод... И обсуждали, обсуждали все тонкости и тысячу раз подправляли перед тем, как мне идти к Гонтарю с готовым материалом...

В редакции, как мне показалось, – все поэты! Мы обсуждали переводы вместе, и тут уж не жди пощады: не понравится – разнесут на клочки, живого места не оставят... Но я был уверен, что это все свои, и перед «чужими» – твоя верная и праведная защита... Читал Гонтарь, читал, конечно, Бейдер, и, разумеется, я читал и внутренне трясся от страха и ещё, на самом деле, потаённого, нетерпеливого ожидания одобрения своей работы...

А переводы... Переводы действительно понравились Аврому Гонтарю. Но это было полдела, и он пожелал мне удачи в сражении на журнально-издательском поле...

Начал я с «Детгиза», автором которого уже состоял! Что для меня самого и окружающих казалось невероятным, но там первая моя книжка вышла в 1968 году, а потом были и другие...

Однако этим стихам не повезло: предлогов не печатать их нашлось много. Даже такой, что, может быть, лучше издать свои оригинальные стихи, зачем переводы... Но ещё больше было трусости и вранья, отведённых взглядов и уверений, что качество переводов и, конечно, стихов тут ни при чём.

Были попытки на радио, в других издательствах, «Мурзилке»... – это были попытки в Советской России, в которой слово еврей оказалось если не ругательным, то зазорным, позорным и горьким на вкус.

Я прекратил хождения – не выдержал. Отступил. Не одолел стену...

Не стало замечательного поэта Аврома Гонтаря... А стихи остались, и они не портятся от времени... Если настоящие...

Вот и всё.

А дальше – стихи.

Михаил САДОВСКИЙ