МАЛЬЧИК
С ТРУБОЙ И ДРУГИЕ
Александр
Баршай
|
Памяти моей мамы – Мары – и дяди – Бенциона
Они
будто чувствовали, что ровно через семьдесят лет начнет выходить журнал
“Мишпоха”, и, дождавшись своего часа, их семейная фотография появится
на страницах журнала. Появится, чтобы не исчезла, не ушла в небытие память
еще об одной простой и доброй еврейской семье из Беларуси – семье Хаима
Баршая из местечка Свислочи Могилевской области.
1.
Да, сфотографироваться всей семьей в небольшом белорусском местечке в
далеком 1925 году – это было не рядовое событие. Вон как все они – мои
родные дяди, мама и бабушка – серьезны и торжественны, как празднично
одеты и причесаны. Мама (на снимке ей всего 13 лет) вспоминала, что платье
для себя и трубу для младшего брата Бенциона она выпросила по этому случаю
у своей подруги-соседки. Семья и так была не богатой, а к тому времени,
когда была сделана эта фотография, ей было совсем тяжело. Дело в том,
что глава семьи – мой дедушка – Хаим Баршай был в то время на заработках
в Америке, и все заботы о немалом семействе легли на плечи бабушки – Сары-Хьены
Геллер-Баршай – женщины, по воспоминаниям ее детей, во многих отношениях
замечательной и незаурядной. К бабушке я еще вернусь, а пока начну с дедушки,
которого, к сожалению, нет на этой фотографии.
Итак, глава семьи – Хаим Беньяминович Баршай, 1869 года рождения, столяр.
У него были (насколько я знаю по воспоминаниям мамы) брат Мотл и две сестры
– Ита (в замужестве – Рабинович) и Черна (Мазлина) и, кажется, еще несколько
братьев и сестер. Дедушка мой дважды уезжал в Америку на заработки, пробыл
там в общей сложности восемь лет, но так и не смог прижиться в «стране
желтого дьявола» и дважды возвращался в родные Свислочи. Как вспоминала
мама, дедушке не понравилось в Америке отношение к рабочему человеку и
к евреям. Как бы там ни было, он не решился вызвать семью в Соединенные
Штаты, не решился пустить там корни. Хотя как минимум один его брат и
одна сестра уехали в США и остались там навсегда.
Не знаю, как в Америке, но вот то, как советская власть отнеслась к еврейскому
пролетарию-столяру, нам хорошо известно из семейной хроники. Вернувшись
из второй своей поездки за океан, дедушка решил спрятать под стрехой сверток
с деньгами, заработанными тяжелым трудом в далеких Штатах. Спрятать, так
сказать, на черный день. И вроде кто-то из соседей подсмотрел эту тайную
операцию деда и донес на него властям. “Органы” забрали Хаима и посадили
в каталажку. Там серьезные люди серьезно внушали ему, что он как сознательный
советский гражданин обязан передать заработанные у буржуев деньги в фонд
развития социалистической индустрии. Дедушка три дня и три ночи мужественно
держал круговую оборону, но, в конце концов, не выдержал и сдался. Так
советская власть реквизировала у Хаима Баршая почти все, что ему удалось
заработать в Америке. Больше он уже туда, понятное дело, не ездил. Надо
сказать, что дедушка, скорей всего, не обладал деловой хваткой, не был,
что называется, гешефтмахером. Это был прямодушный и честный трудяга,
добросовестно соблюдавший еврейские традиции, добрый семьянин, хороший
муж и отец восьмерых детей. Была еще девятая – дочка Хана, но она умерла,
когда ей было три или четыре года.
На этом снимке, кроме деда Хаима, отсутствуют еще двое его детей – сын
Исаак (мне кажется, он в это время служил в армии) и старшая дочь Фаня
(она уже была замужем и жила в Пологах).
2.
А
теперь коротко о тех, кто запечатлен на этом семейном снимке. В “центре
композиции”, естественно, мама – Сара-Хьена, моя бабушка. Она умерла в
апреле 1941 года, ровно за месяц до моего рождения, и меня назвали в память
о ней именем Саша. Бабушка была дочерью лесника, но рано лишилась родителей
и воспитывалась у родственников на каком-то лесном хуторе. Поэтому она
с детства очень хорошо знала лес, все его тайны, ориентировалась в нем
как рыба в воде. Бабушка часто ходила со своими детьми по ягоды и грибы,
и всегда они возвращались с полными корзинками. Не было случая, чтобы
они заблудились, бабушка всегда находила дорогу к дому. Кроме того, она
прекрасно разбиралась в целебных травах и растениях и слыла очень хорошей
целительницей. Бабы и мужики со своими хворями шли к ней не только из
Свислочи, но также из соседних местечек.
Целыми днями бабушка возилась по хозяйству – у плиты, у корыта, в огороде,
в хлеву. Все-таки это не шутка – десять ртов надо было накормить, напоить,
обстирать. Женщина она была мудрая и очень добрая, хотя и волевая. Никогда
на детей не кричала, а всего добивалась добрым разумным словом. “Не вздыхай,
сынок, чего нема, то нехай”, – помню, говаривала мне моя мама, но мнится
мне, что это были бабушкины слова.
Дядя Беня – это тот, что на снимке стоит с трубой – рассказывал мне, что
бабушка, слушая радиопередачи из Берлина и прекрасно понимая немецкий
(она знала еще польский, белорусский, русский и, конечно, идиш) говорила
с печальной убежденностью, что скоро обязательно начнется война, а у нее
шесть сыновей и значит, кого-то из них она потеряет. Слушать это было
невыносимо, и ей никто не верил. Но, увы, она оказалась права. Бабушка
потеряла на войне с Гитлером двух своих сыновей – самого старшего – Израиля
(он на снимке стоит за бабушкой справа) и Аарона (слева от бабушки, положил
руку ей на плечо).
Израиль Баршай успел окончить Вильнюсскую ешиву и даже получил “смиху”
раввина, но после революции знания его стали неактуальны, и он переучился
на бухгалтера. До войны Израиль с женой и тремя детьми жил в Харькове.
Работал главным бухгалтером какого-то крупного треста. С первых же дней
войны ушел на фронт и сгинул в мясорубке боев. А вся семья его, не успевшая
эвакуироваться, была расстреляна в Дробицком яру.
Аарон ушел на войну из Ленинграда, где работал инженером-гидрологом. У
него осталась жена Галя (кстати, она была его двоюродной сестрой) и дочь
Полина. В начале 90-х годов Полина с мамой переехала в Израиль.
Меиру Баршаю тоже пришлось участвовать в войне – вначале в трудармии,
а потом – в действующей, в зенитных войсках. Войну закончил в предместье
Варшавы Праге. Вернувшись с фронта в родное местечко, работал счетоводом
в лесосплавной конторе и прожил в Свислочи до конца жизни в 67-м году.
У него осталось двое сыновей – Лева, который живет сейчас в Иерусалиме,
и Миша. Миша, многие годы работавший конструктором на “Гомсельмаше”, живет
сейчас в Нью-Йорке.
Семен Баршай (на снимке он – крайний справа) до войны успел окончить Белорусскую
сельскохозяйственную академию, а также аспирантуру по специальности “геодезия”.
Наверное, поэтому в армии он был офицером-артиллеристом. Дядя Сеня прошел
всю войну и закончил ее в звании капитана. Был награжден многими боевыми
орденами и медалями. Демобилизовавшись, Семен Ефимович Баршай стал работать
преподавателем геодезии в Минском лесотехническом институте. Позже он
защитил кандидатскую диссертацию и возглавил там же кафедру геодезии.
Многие выпускники института с большим уважением вспоминают этого всегда
подтянутого, доброжелательного и умного ветерана войны, до конца своих
дней возглавлявшего кафедру. У дяди Сени осталось трое детей – дочь Лариса
и два сына – Борис и Олег. Борис с семьей живет в Израиле, в Хайфе, Лариса
– в Минске, а Олег – в… Японии. Самостоятельно и блестяще овладев японским
языком (и, кроме того, хорошо зная английский), Олег Баршай нашел работу
в Стране восходящего солнца и вот уже несколько лет живет и работает на
севере Японии.
Самому младшему из Баршаев, запечатленному на снимке, – Бенциону – не
было на тот момент и 10 лет. Дядя Беня, как мы его называли, прожил большую
и достойную жизнь и ушел из нее совсем недавно – в начале 2001 года. Было
это в израильском городе Ашкелоне, где дядя Беня жил последние годы со
своей женой Симой и семьей старшей дочери Лены. Перед самой войной Бенцион
Баршай успел окончить строительный институт и работал прорабом на стройке
в Минске.
Здесь, в Израиле, мы очень сдружились с дядей Беней, и он успел рассказать
мне немало интересного о старшем поколении нашей семьи, а также о том,
как он сам воевал с немцами. Кое-что из его рассказов я и хочу здесь привести…
3.
Начал
он с пожара. В конце мая 1937 года в огне пожара дотла сгорело семейное
гнездо Баршаев в Свислочи – тот самый деревянный дом, у стены которого
и сделана эта семейная фотография 1925 года. «Как же это случилось?»–
спросил я у дяди Бени. Он ответил мне кратко:
– Соседи смолили кабана. Напились… Забыли… И огонь пошел гулять по деревянным
крышам. Тринадцать домов сгорело в тот день в местечке…
Короче говоря, осталось от дома одно пепелище. Мой двоюродный брат Лева,
который в тот день был в доме у бабушки с дедушкой (ему самому в ту пору
не было еще и семи лет), вспомнил, что когда начался пожар, он почему-то
схватил железный циркуль и выскочил во двор. Бабушка же, как всегда, самая
решительная и собранная, успела выбросить через окно кое-что из белья,
одежды. Все остальные вещи сгорели вместе с домом. Пришлось бабушке Саре
и деду Хаиму поселиться на время у сына Меира, который вместе с женой,
ее родителями и двумя своими детьми жил в другом доме на соседней улице.
– Встал вопрос: как быть с родителями, куда их пристроить? – говорит дядя
Беня. – Исаак, Фаня, Мара – в Киеве, Израиль – в Харькове, это все далеко
и не очень реально. Сеня – заканчивает аспирантуру в Горецкой сельхозакадемии,
ему надо двигать науку. Я решил, что как самый младший из детей должен
позаботиться о родителях. Я был еще не женат, заканчивал вечерний институт
и работал прорабом на стройке. Зарабатывал хорошо, на работе пользовался
уважением – как-нибудь справимся, думал я. Стал искать жилье для родителей
и приметил недостроенных полдома. Договорился с мужиком – хозяином дома
о том, что я своими силами доделываю полдома, а он бесплатно сдает его
мне на четыре года. Месяца за два довел дом до ума – настелил полы, вставил
рамы оконные, двери, побелил, покрасил, печку русскую ребята мне сложили
– и получились три небольшие комнатки. И вот мы с Аароном, который тогда
тоже в Минске учился в том же институте, что и я, только на дневном отделении,
поехали в Свислочи за родителями. Привезли их, разместили, купили мебель,
кровати я сделал, и зажили хорошо, хоть и скромно, конечно. Отец с мамой
в одной комнате, мы с Аароном – в другой, на одной кровати спали. И еще
небольшая столовая была с русской печью, на которой мама все готовила,
пекла, варила.
Я
днем работал, вечером учился, а по ночам шабашку делал – сметы разные
составлял, проекты чертил. Так, веришь ли, мой отец – дед твой Хаим –
уже старик был и практически неграмотный, бывало, иной раз ошибки находил
и в сметах моих, и в чертежах. Весь дом держался, конечно, на маме, Саре-Хьене.
Она готовила, кормила, обстирывала нас, шила, штопала – короче, без дела
не сидела. И вот однажды зимой, развешивая белье на улице, она сильно
простыла и заболела. Мы положили ее в больницу, хотя она просила оставить
ее дома. А там, после того, как ее искупали в ванне, у нее началось двустороннее
крупозное воспаление легких. Я вызвал Фаню. Она недели две побыла, за
мамой ухаживала, дома нам помогала. Но пришлось ей домой в Киев возвратиться
– двое маленьких детей как никак на руках оставались. А маме становилось
все хуже и хуже, и в конце апреля 1941 года она умерла.
А через два месяца началась война…
Отец сразу же сказал:
– Беня, надо уходить. Они нас не пощадят…
А напротив нас жил мой двоюродный брат – Ефим Мазлин с семьей. Он был
главным инженером крупного деревообрабатывающего предприятия, первоклассный
специалист, жил хорошо, богато. Он женился на девушке из богатой еврейской
семьи. В доме у него была полная чаша. Я ему и говорю: “Ефим, забирай
деньги, ценные вещи и пошли с нами”. А он отвечает: “Нет, мне боятся нечего,
я не член партии, немцы цивилизованный народ, нас не тронут. Это ты коммунист,
тебе надо бежать”. Так он с семьей и остался. Потом, после войны, соседи
рассказывали, что все они в гетто сгинули, только маленький сынишка Мазлиных
еще несколько месяцев появлялся: из гетто убегал, просил хлеба.
А мы с отцом ушли. Я взял свой велосипед. Повесил на него чемодан, куда
мы сложили самые необходимые вещи, документы. Книжку взял сберегательную
– там тысяч семь было. Еще хорошо помню, что взяли мы пачек двадцать “Беломорканала”
– и я, и отец были заядлыми курильщиками.
В Орше – а это большая узловая станция была – я решил: куда первый поезд
будет – в Харьков, Киев или Ленинград, туда отца и отправлю. Ему – старику
– делать здесь нечего, а нам, молодым парням, надо идти в армию. И вот
на мое счастье подошел поезд на Киев. Я отца посадил, отдал ему чемодан,
денег дал, и он поехал. Ну, думаю, слава Богу. А его в Киеве на вокзале
случайно Фаня и Исаак встретили. Вот так бывает. И уж потом Фаня взяла
его с собой в Киргизию, во Фрунзе, где реб Хаим, твой дед, и дожил благополучно
до 86 лет.
Проводил
я отца, и тут ко мне двое военных подходят, просят предъявить документы
и пройти с ними в комендатуру. А я в Орше решил переодеться после нашего
путешествия из Минска. На мне были хорошие новые ботинки, костюм, кожаное
пальто, шляпа, не помню, был ли галстук. Ну, в общем, вырядился франтом.
Приводят меня в комендатуру вокзальную и в комнату за решеткой помещают.
Я возмущаюсь: в чем дело, вот мои документы – паспорт, партийный билет,
я инженер-строитель из Минска, коммунист. А они мне: знаем, мол, много
вас таких тут ходит. Немцы кучу шпиков и диверсантов в этот район забросили,
они тут по ночам фонариками и ракетами сигнализируют, куда бомбить. А
документы делают – не придерешься…
Тут в комендатуру заходит полковник какой-то со свитой. И вдруг я узнаю
его: это же бывший мэр Минска, председатель горисполкома Ванеев, как сейчас
помню. Он на меня глянул и тоже, вижу, узнал. Я к нему: “Товарищ Ванеев…”.
“А ты что тут делаешь?” – спрашивает. “А вы у капитана спросите,– говорю,–
он меня, видно, за шпика немецкого держит”. “Вы чего дурака валяете, –
обратился Ванеев к вытянувшемуся перед ним капитану. – Это же наш человек
– коммунист, строитель минский, мы его хорошо знаем. Освободить немедленно!”.
4.
… 6 декабря 1941 года в бою за станцию Хитрово Орловской области мой дядя
Беня, младший лейтенант Бенцион Баршай, был тяжело ранен – пуля навылет
прошла грудную клетку, задев верхушку легкого. С километр еще бежал он
к своим, зажав хлещущую кровью рану, пока, наконец, не потерял сознание
у полевого медпункта. Когда очнулся, дали ему выпить полстакана спирта
и пистолетным шомполом, намотанным на вату, стали прочищать рану. И врачи
еще очень удивлялись, что раненый только охал и стонал, а не орал, как
все прочие при подобной “процедуре”. Полгода провалялся дядя Беня в полевых
и стационарных госпиталях и был выписан с “белым билетом”, то есть негодным
к строевой службе.
Так из боевой цепи был выбит еще один из наших Баршаев.
5.
А потом была довольно романтическая история знакомства и женитьбы дяди
Бени на Симе Ратнер, красивой еврейской девушке-студентке из Саратова.
Дело было так. Моя мама – Мара Ефимовна Баршай – работала на Киевском
паровозо-вагоноремонтном заводе (КПВРЗ) секретарем директора и начальником
военно-учетного стола. В начале весны 1941 года моего отца – Бравермана
Зузю Евсеевича взяли на резервистские сборы, которые проходили где-то
под Ленинградом. В конце мая мама родила меня. А еще через месяц – “Киев
бомбили, нам объявили, что началася война…”. Завод срочно эвакуировался
в Саратов. Так мама вместе со мной, трехмесячным, оказалась в Саратове,
где нас в качестве уплотнения подселили в квартиру очень милой и доброй
еврейской семьи Ратнер. У Бориса Наумовича и Дарьи Семеновны была дочь
Сима – студентка Саратовского мединститута. Все трое, они вначале приняли
маму настороженно, но потом очень полюбили ее за спокойный веселый уживчивый
характер, за всегдашнюю готовность помочь. Особенно нежные чувства были
у них ко мне, которого они считали почти что своим родным внуком и братом.
Может быть, потому, что к тому времени я уже успел потерять отца – он
так и сгинул под Ленинградом, а их старший сын и брат Симы Борис тоже
воевал на фронте и тоже вскоре погиб.
Дядя Беня же, находясь на излечении в пензенском госпитале, узнал, что
киевский завод КПВРЗ эвакуировался в Саратов и, значит, Мара должна находиться
там. И когда после выписки ему предложили на выбор службу в инженерных
частях Московского или Саратовского военных округов, он выбрал последний.
Приехав рано утром в Саратов – стриженый, похудевший, с одним вещевым
мешком – дядя Беня первым делом нашел эвакуированный из Киева завод и
вызвал к воротам маму. Какая это была встреча, можно себе только представить.
Мама отпросилась с работы и повела брата к себе домой, то есть, к Ратнерам,
на улицу Восьмого марта. Там-то он узнал, наконец, обо всех семейных новостях.
И о том, что мама осталась одна с маленьким сыном на руках, и о том, что
погибли Израиль и Аарон, и о том, что отец благополучно добрался до Киева,
а потом Фаня забрала его с собой во Фрунзе.
Там
же, у мамы дядя Беня познакомился с Симой Ратнер, и как только он увидел
ее, стрела Амура угодила прямо в сердце молодого фронтовика-лейтенанта.
Молодые люди полюбили друг друга, и это обстоятельство стало, естественно,
дополнительным стимулом частых визитов дяди Бени в дом на улицу Восьмого
марта. Он сразу же отдал маме свой офицерский аттестат и помогал ей и
Ратнерам всем, чем мог. Вскоре его отправили на строительство оборонительных
сооружений под Воронеж. Уезжая, он сказал, что, если будет жив, через
год обязательно вернется и женится на Симе. Дядя Беня сдержал свое слово.
Они поженились, родили и воспитали двоих детей, прожив долгую счастливую,
хотя и совсем не легкую жизнь. Многие годы Борис (Бенцион) Ефимович был
военным строителем. После скитаний по многим городам России они осели
в Саратове, где дядя Беня был главным инженером крупных строительных трестов,
а тетя Сима работала врачом. В 1990 году вслед за дочерью Леной они переехали
в Израиль…
Сегодня от старшего поколения «наших» Баршаев остались лишь две вдовы
– тетя Сима в Ашкелоне и в Минске – тетя Соня – жена дяди Сени. Представители
же следующих поколений Баршаев живут сегодня в Иерусалиме и Нью-Йорке,
в Чикаго и Хайфе, Торонто и Минске, Саратове и Санкт-Петербурге, а также
в Голландии, Японии и еще Бог знает где...
У читателей может возникнуть вопрос: а не является ли нашим родственником
известный дирижер и альтист Рудольф Баршай – создатель и бессменный руководитель
знаменитого Московского камерного оркестра, а ныне живущий где-то в Германии
и возглавляющий жюри международного конкурса молодых дирижеров. Скажу
так: это другая ветвь Баршаев. Отец Рудольфа Владимир Баршай был двоюродным
братом моей мамы.
Что же касается музыкальных талантов, то они были не чужды и нашей ветви.
Тот же дядя Беня не случайно запечатлен на снимке с трубой. Он очень любил
музыку и замечательно пел. А моя двоюродная сестра Тамара Виленчик с отличием
окончила Саратовскую консерваторию имени Собинова и пела в Киргизском
академическом театре оперы и балета. Но главным ее призванием было преподавание
вокала. Более четверти века она проработала заведующей вокальным отделением
Фрунзенского музыкально-хореографического училища имени М. Куренкеева.
Сейчас Тамара живет в Израиле.
Музыкальные способности есть и у наших детей, и внуков. Но разве в этом
дело? Главное, чтобы они не забывали о своих корнях, о своих предках.
О тех, кто застыл навечно на этой памятной фотографии 1925 года в маленьком
белорусско-еврейском местечке Свислочи на реке Березине…
Александр Баршай
Я,
Баршай Александр Зузьевич, родился 28 мая 1941 года в Киеве. Отец Браверман
Зузя Евсеевич был в это время на военных сборах, откуда уже не вернулся,
поскольку началась война, в которой он и погиб в 1942 году под Ленинградом.
Мама, которая работала на Киевском паровозо-вагоноремонтном заводе, вместе
с заводом (и со мной, естественно) эвакуировалась в Саратов. Там мы прожили
до 1943 или начала 1944 года и переехали в Киргизию.
Собственно, во Фрунзе (ныне Бишкек) прошла вся моя сознательная жизнь
– здесь я окончил школу, Киргизский госуниверситет (филфак), работал в
газетах: “Комсомолец Киргизии”, “Вечерний Фрунзе” и 17 лет в Киргизском
государственном информационном агентстве – КирТАГ, последние 9 лет – главным
редактором.
Осенью 1995 года вслед за взрослыми дочерью и сыном репатриировался в
Израиль. С первых же дней начал сотрудничать с израильскими русскими газетами:
“Вести” и “Новости недели”. Больше трех лет работал помощником геодезиста
– строили дороги, мосты, дома, объездил почти весь Израиль. В 2001 году
выпустил книжку очерков и интервью “Праотец Авраам любит их” – рассказы
о людях Израиля. Сейчас готовлю к печати новую книгу – “Гибель Ямита”–
о разрушении еврейского города Ямита на Синае, отданного Египту.
Я заслуженный деятель культуры Киргизии, награжден Почетной грамотой и
Грамотой Верховного Совета Киргизии. Был вице-президентом Общества дружбы
и культурных связей “Кыргызстан – Израиль”.
|