ЖУРНАЛ "МИШПОХА" №12 2002год

Журнал Мишпоха
№ 12 (2) 2002 год

Дневник моей мамы

Гинда КОЛЕСНИКОВА

Память

До войны мои родители жили в Вилейке. Были молоды и счастливы. Любили друг друга. Потом началась война. Как память о том страшном времени пожелтевшие, с потрепавшимися краями, листы, написанные моей мамой. Ее дневник – самая дорогая для меня реликвия.

…Пять недель назад я родила девочку, белокурую, самую красивую на свете. Дети должны рождаться для счастья, радости – мы об этом мечтали. А вместо этого под гул немецких самолетов с новорожденной на руках возвращаюсь из больницы. Ноги не идут, в теле – слабость после тяжелых родов. В голове шум, страх, что будет с нашей крошкой. Об эвакуации думать поздно.
26 июня. Немцы заняли Вилейку. За два дня город опустел – два дня безвластия. Улицы мертвы, только кое-где валяются трупы.
28 июня. Вывешен указ гебитскомиссара, что все жители еврейской национальности обязаны перейти в специально отведенное для нас место. Это бывшее общежитие ФЗУ. Деревянный дом размером 45 на 18 метров, окруженный колючей проволокой. Крыша течет, печка дымит, окна разбиты, пол гнилой, мыши, крысы – наши постоянные соседи – гуляют свободно среди бела дня, живет нас 9 человек в одной маленькой комнате.
Наш ежедневный паек: 250 граммов хлеба, 120 граммов крупы и 10 граммов соли на каждого. Но находятся добрые люди из близлежащих домов, пробираются ночью и делятся с нами своим скудным пайком – приносят молоко для детей.
С 7 утра начинается работа – роем колодцы, канавы, строим землянки, чистим уборные.
Молодых девушек немцы заставляют отмывать пол от туши, которую специально разливают. Следов не должно оставаться!
Возвращаемся после работы грязные, изнуренные – нас встречает плач голодных детей.
Молодых девушек насилуют. Нашу соседку, 15-летнюю Ш., изнасиловали и мучили за то, что партизаны накануне пустили под откос эшелон.
Меня, с трехмесячным ребенком на руках, заставили бежать на высоких каблуках три раза вокруг лагеря. Под аплодисменты этих извергов бежала.

Решила выйти тайком в город, чтобы посоветоваться с нашим другом, как жить дальше.
Вернувшись в лагерь, приняли с мужем решение: бежим к партизанам. Но как поступить с ребенком? Связались с нашим соседом, начальником городского радиоузла Шелихом, известным в городе человеком. Решили раскрыть перед ним свои планы, многие русские сочувствуют и помогают евреям. Договориться с Шелихом не сложно, за плату он согласился взять нашу дочку на “хранение” до конца войны.
- У меня двое детей, а где двое, будет третий. Сначала поживет в деревне у моих родных, потом возьмем ее в Вилейку. А кончится война, останетесь жить – заберете девочку назад.
Передали Шелиху кое-что из сохранившихся у нас драгоценностей и последние деньги. Только бы спасти ребенку жизнь! Да и самим погибать не хотелось.

В тот же день с ребенком на руках и небольшим свертком детских вещей вышли из лагеря. Чтобы не было подозрений, вышли порознь. Сначала я с ребенком, потом через некоторое время вышел муж. Зашли к Шелиху, оставили там спящую дочку и почти в полуобморочном состоянии отправились дальше.
Шли в деревню Цинкевичи к Сергею и Ульяне Волынцам. Сергей, 70-летний сторож мясокомбината, человек, который иногда навещал нас (встречи состоялись за воротами лагеря) и советовал бежать, так как слышал, что всех евреев убьют.
Худощавый и глуховатый дедушка Сергей и бабушка Ульяна – низенькая старушка с добродушным лицом – встретили нас радушно, но с нескрываемой тревогой на лицах.
Первые их слова:
- Мы постараемся вас спасти. Побудете несколько дней у нас, отдохнете, окрепнете, а наш сын Коля свяжет вас с партизанами.
Нас отвели в большой сарай во дворе около дома, где хранилось свежее сено, и муж тут же уснул крепким сном. Мне долго не спалось, перед глазами стояла дочь. Что с ней? Где она? Встретимся ли когда-нибудь? Какой она будет при встрече и что скажет, когда вырастет, узнав, что мы ее оставили? С этими мыслями уснула. Не знаю, сколько удалось поспать, в 5 часов утра открывается дверь сарая, перед нами испуганное лицо Коли:
- Не выходите, не издавайте ни одного звука, закопайтесь в сено поглубже, вас ищут немцы, их много, все на велосипедах.
Вдруг слышен гортанный громкий голос с немецким акцентом:
- Здесь жиды не проходили? Не заметили, в какую сторону пошли?
Сергей ответил:
- Я старый человек, ложусь рано, тем более, что сегодня рано вставать, дрова пилить надо.
Они поверили… и уехали. Необходимо скорее связаться с партизанами. Коля обещал это сделать.

Партизанские отряды в стадии организации, им нужны люди с оружием. Нас принять отказались. Что делать дальше?

Дед Сергей сказал:
- Уходить вам нельзя, вас поймают немцы, погибнете вы и погибнем мы. Единственный выход – оставаться здесь, но для этого нужно надежное укрытие.

Два дня вместе с Колей сооружаем помещение: часть подвала отгородили досками, засыпали это сооружение картошкой, а внутри, как в клетке, устроили жилище: пол выстелили соломой, взяли одну подушку на двоих и старенькое одеяло. Размер нашего “жилища” 2,5 на 1,5 метра. Встать невозможно, потолок низкий, только сидеть или лежать. Маленькая скамеечка, несколько гвоздей на стене.

Струя свежего воздуха проникает в наше жилище дважды в день, вместе с тарелкой какого-нибудь супа, картошки, сваренной в “лупинах”, одновременно меняется старая ржавая кастрюля, служащая нам туалетом. Раз в несколько дней приносят воду для умывания. Бабушка Ульяна боится лишний раз общаться с нами, могут заметить соседи, и тогда всем нам и им конец.
Мы в “ловушке”. Выйти опасно и некуда, оставаться – невозможно. Чувствуешь, что и наши спасители нервничают, не знают, что с нами делать.
От слабости и темноты у меня закрываются глаза, опускаются веки, у мужа начался фурункулез. Но больше всего думаю о ребенке. Если я ослепну совсем, как я увижу свою дочь? Какая она? Я выйду из этого плена, обязательно выйду из плена и увижу свою дочь.

Написали письмо командиру партизанского отряда “За Советскую Беларусь” Волынцу Андрею Ивановичу и передали его через Колю.

По-видимому, письмо дошло до командира. Через 2 недели к нам приехали какие-то люди, сказали, что послал их Волынец. Не верю своим ушам, неужели это правда? Неужели мое письмо с описанием наших мытарств в подвале на протяжении 17 месяцев повлияло на командира отряда? Неужели мы освободим от своего присутствия этих бескорыстных и бесстрашных людей, Сергея и Ульяну?
Поехал нас сопровождать Коля. Одних, с чужими людьми, отпускать Ульяна и Сергей не хотели. С поддержкой еле дошли до телеги, ноги не слушались, не хотели идти, несмотря на огромное желание. Ехали в темноте, через лес. Впервые за 17 месяцев дышали свежим воздухом. Почему-то вспомнились 140 евреев из Вилейки, которых забрали якобы на работу, копать ямы. Обратно они не вернулись. Фамилию Граве – начальника СД Вилейки, я никогда не забуду. Когда его жена училась стрелять – мишенью были живые люди… После удачного попадания громко смеялась…

Мы проехали 7 километров. Оказались в деревенской избе: 3 окна, 2 кровати, покрытый соломой стол, табуретки, маленький шкафчик. Всю ночь прождали в этой избе, глаз не сомкнули.
Пришли несколько человек. Потом нам сказали, что это были начальник особого отдела, командир взвода, два разведчика. Перед ними стояли мы, два измученных еврея с серыми лицами, запавшими глазами, опущенными веками, торчащими скулами и тусклым взглядом, на вид – глубокие старики. На самом деле мы с ними ровесники!
Я прочитала в их взгляде недоумение: зачем вы здесь нужны? какая от вас польза?

Нас накормили, напоили.
Командир взвода Шефир вдруг спросил:
- Дети у вас есть?
Рассказали ему всю историю нашей жизни от начала войны. О судьбе нашего ребенка нам ничего не было известно. Но вдруг услышанное нами свалилось как гром с ясного неба и не сразу дошло до нашего сознания: наш ребенок жив и находится на расстоянии одного километра от этого места.
Я увижу свою дочку! Она выросла за эти месяцы разлуки с нами. Узнает нас и пойдет ли к нам? Как она попала в эти места? Ведь ее обещал воспитывать Шелих?

В отряде я чистила картошку и помогала повару, мужа отправили в лес строить землянки для партизан.

Пришло сообщение: погиб врач, партизаны остались без медицинской помощи. Командир отряда предложил мне занять должность начальника санчасти (до войны я окончила курсы для медсестер в Белостоке). Приходится делать все: и перевязки, и уколы, и мелкие операции. Получаю благодарности от людей.
Через несколько дней вижу телегу с двумя пожилыми людьми и ребенком на руках у женщины. Иногда приходится оказывать медицинскую помощь и населению близлежащих деревень, и я решила, что это один из этих случаев. Откуда ни возьмись, вдруг рядом с телегой командир отряда.
- Узнаешь пациентку?
- Нет, я не знаю этих людей, – ответ мой был краток.
Вся эта сцена почему-то насторожила меня, все молчали. Показалось мне знакомым одеяльце, в которое был закручен ребенок: точно такое же было у меня в студенческие годы, в красную клетку. Вдруг показалась белокурая кудрявая головка с живыми карими глазками.
- Дусенька, – закричала я, – доченька моя.
- Нет, я не твоя доченька, вот моя мама, – испуганно ответила маленькая девочка и указала ручкой на худощавую пожилую женщину с прямо зачесанными волосами, морщинистым лицом, с явно озабоченным взглядом. Рядом сидел ее муж, мужчина с буденовскими усами, крепкого телосложения, с крупным добродушным лицом. Вокруг собрались партизаны, не было слов, не знала к кому обратиться, кого просить о помощи. Кто эти люди, кто этот ребенок? Но сердцем чуяла, что это моя дочь, хотелось прижать ее к сердцу и бежать, бежать… Сил хватит на все.
- Чем вы докажете, что это ваша дочь? Мы к ней привыкли, любим ее, любит ее вся деревня, это наша Леля-знайда (“знайда” по-белорусски “подкидыш”). Мы ее крестили в церкви, есть на то справка, она нас зовет “мама” и “папа”, у нее три сестры – Нина, Шура и Валя, наши дочери. Оставьте ее нам.

Родимое пятнышко на бедре подтвердило: это наш ребенок. Время военное, законы жестокие. Население это хорошо знает. Приказ командира отряда – закон. Людям пришлось смириться, с болью в сердце, со слезами на глазах согласиться отдать ребенка мне, законной матери. Решено было остаться им на ночь, чтобы не травмировать ребенка, чтобы постепенно привыкала ко мне.
Девочка немного освоилась в моем присутствии, разглядывая меня, спросила:
- Хочешь послушать, как я умею петь?..
Концерт окончился, ребенок уснул, а я с этими людьми просидела до глубокой ночи и узнала историю жизни моей дочки. Семья Садовских – Александр, Агата и две дочки, Нина и Шура, жили в доме отца, третья – Валя – работала в городе бухгалтером. Жила семья в деревне Войдени, бедствовала. Дом их был крайний со стороны леса. 7 октября 1942 года Александр по привычке встал рано утром, было уже холодно, осень началась рано, решил обойти свое жилище. Вдруг, видит: неподалеку в лесу лежит какой-то предмет, закрытый чем-то ярко-красным. Подошел, закашлялся, вдруг этот предмет начал двигаться и послышался плач ребенка. Растерявшись, пошел звать соседей, сам не решился подойти. Собрал несколько человек, подошел – лежит ребенок, посиневший от холода. Быстро занесли в дом, напоили, накормили, согрели, чем могли: в хате тоже холод, еще не успели затопить печь. И только тогда ребенок пришел в себя, перестал плакать, еда, тепло и присутствие людей исправили настроение девочки. Что это за ребенок? Откуда он взялся около нашего дома? Не еврейский ли? Ведь страшно брать еврейского ребенка: может всех погубить, если немцы узнают. Но девочка беленькая, ничем не напоминает евреев. Соседка, служившая много лет в еврейской семье, знала несколько слов на идиш, обратилась к девочке на идиш, та не реагировала на вопросы. На вопросы по-польски (как зовут?) стала отвечать. “Ляля” – был ее ответ. Значит, Леля – польский ребенок. Еленой крестили в церкви, зарегистрировали в сельсовете. Так Леля-“знайда” стала всеми любимой, известной во всей округе, в том числе среди партизан. Ходила в церковь, много времени проводила со своей старшей “сестрой” Ниной – младшей в семье Садовских. Часто “знайду” навещали партизаны, всегда с гостинцем. Леля знала их всех, знала их прозвища. Все жители деревни носили ей подкрепление: яйца, молоко, незатейливые игрушки, сделанные своими руками.

Чей это ребенок – ни семья Садовских, ни жители деревни не знали, но командиру отряда Андрею Ивановичу Волынцу известно было все.
Вот что я узнала от Волынца.
Шелих, которому мы доверили жизнь нашего ребенка, испугавшись своего решения, решил избавиться от девочки. Но как? Утопить не решился. Лучше оставить на окраине деревни: кто-нибудь подберет. Запряг телегу, завернул ребенка в клетчатое одеяло и поздно вечером отвез в лес, положил под деревом. Впоследствии этот Шелих вместе с женой вступили в партизанский отряд Волынца. Вскоре выяснилось, что они, работая с партизанами, передавали немцам данные о расположении отряда. Партизанский суд за предательство приговорил Шелиха и его жену к расстрелу. В свое оправдание на суде он сказал: “Как я не ваш человек, если я спас еврейского ребенка, забрав его из гетто?”. И рассказал всю историю. Но это ни его, ни жену не спасло.
Все это рассказал мне Волынец, сидя со мной на большом камне у входа в избу, где спала Леля рядом с ее любимой мамой Агатой.
Наступило утро, ребенок проснулся, и, как будто чуя что-то неладное, настороженно косился в мою сторону, не отпуская юбку мамы Агаты.
- Ты моя мама, она чужая, – периодически нашептывала Леля.

Вернулся мой муж, он был в лесу на строительных работах. Слезы выступили на его глазах, когда он увидел дочку. Ребенок с любопытством посмотрел на него, девочку очень заинтересовали очки, которых, как видно, она до сих пор не видела.
Агате было приказано оставить ребенка родителям. Она плакала.
- Не та мать, что рожает, а та, что воспитывает, – говорила она.
Но пришлось подчиниться. Девочка кричала:
- Мама, Нина, Шура, хочу к вам.
Крик, плач, слезы продолжались всю дорогу. Ребенок горел. Видимо поднялась температура. Наконец, доченька уснула. По пути следования заехали в деревню Принта в семью Богдановича. Эти люди знали Лелю-подкидыша, как и вся округа. Приняли нас радушно, накормили, подарили Леле куклу и рубашечку.

Ребенок стал спокойнее, немного привыкает, ждем только окончания войны.

В отряде тиф. Приказ: изолировать ребенка. Нам подыскали в деревне Лески семью сторожихи школы Зины с тремя детьми, которая согласилась на время взять ребенка. Как видно, трудности жизни военного времени обозлили эту женщину. Зло изгоняла на приемном ребенке. Оставляла ее на целый день на улице в жаркое время, сама уходила на работу. Я, навещая доченьку, заставала ее под палящим солнцем на крылечке с собакой Негусом – ее единственным другом в этой семье. Зина использовала девочку для выпрашивания самогонки, табака и хлеба у навещавших ее партизан. Я хожу к ней каждый день.
Несмотря на большое расстояние, усталости не чувствую.
Муж находился во второй бригаде. Мы с ним видимся очень редко. Ребенка он навещает реже, у него нет такой возможности.

Второго июля 1944 года город Вилейка освобожден. Мы возвращаемся в свою родную Вилейку, руины встречают нас. К счастью, наша квартира уцелела. В полном составе: я, муж и наша доченька начали новую жизнь.

Трудно было нашей дочке привыкать, но час за часом, день за днем, месяц за месяцем – наше тепло, внимание сделали свое дело, мы, наконец, услышали долгожданные слова “мама” и “папа”.
На протяжении долгих лет после войны Агата и Александр были желанными гостями в нашем доме – вторая мама и второй папа для нашей дочери...

На этом кончаются воспоминания моей мамы. Она коснулась истории нашей маленькой семьи, не упоминая об одиннадцати братьях и сестрах, погибших в Варшавском гетто. Об этом ей стало известно уже после войны.
Мама умерла в 1981 году, папа – в 1969 году. На все последующие послевоенные годы в моей памяти осталась наша дружная, достаточно благополучная, семья. Родители до выхода на пенсию работали, я окончила школу, институт, стала врачом. С 1990 года моя семья живет в Израиле.
Мамины воспоминания храню, как самую дорогую реликвию.

Гинда КОЛЕСНИКОВА

© журнал Мишпоха