А

ЖУРНАЛ "МИШПОХА" №10 2001год

Журнал Мишпоха
№ 10 (2) 2001 год


© Журнал "МИШПОХА"

Близкое - далекое


Просматривая свои архивные материалы, я нашла несколько старых пожелтевших листов. Когда начала их читать, вспомнила август 1993 года, встречу в ульпане “Рабби Акива” в Нетании с людьми, чьи родители ещё в начале 20-х годов уехали из Бобруйска в Эрэц-Исраэль. Среди участников встречи было несколько человек, которые помнили отдельные русские слова и могли немного говорить на идиш. (В то время я ещё не говорила и не читала, хотя многое понимала, на этом прекрасном, но, к сожалению, уже полузабытом белорусскими евреями, языке). Ко мне подошла стройная, красивая, хотя уже немолодая женщина, Эстер Кацнельсон и с большим трудом, используя несложные (чтобы я поняла) слова на иврите, русском, которые она вспоминала, а в большей степени на идиш, которым владела несомненно лучше русского, объяснила мне, что в тетради, которую она держит в руках, записаны её воспоминания о детских годах в Бобруйске, сложном и долгом пути её семьи в Палестину. Отдельные листики, находящиеся здесь же, - очень ценная реликвия для их большой, дружной семьи - воспоминания бабушки Зельды Кацнельсон. Она с улыбкой протянула мне большую, исписанную тетрадь с малопонятными для меня ивритскими словами и отдельные листы, написанные на идиш. Я поблагодарила и пообещала передать это в еврейский музей Бобруйска, когда он будет создан.
Общаться с Эстер было приятно - каким-то образом мы понимали друг друга. Её обаятельная улыбка, изящные жесты, жизнерадостность не давали возможности определить возраст, чтобы понять во сколько лет она уехала из России и действительно ли эти воспоминания, которые я никогда не смогу прочесть (так я тогда с большим огорчением и сожалением думала), соответствуют действительности. Мои раздумья и арифметические подсчеты развеяла сама Эстер. На мой робкий вопрос:
- Сколько тебе лет?
- Мне 81 год, - спокойно ответила она.
Сказать, что я была изумлена, значит ничего не сказать - передо мной стояла женщина, возраст которой определялся по внешнему виду не более чем в 55-60 лет.
Так я познакомилась с Эстер Кацнельсон-Вайнберг, племяницей Рахель Шазар – Кацнельсон.
Я приношу искреннюю благодарность за помощь в переводе профессору Михаэлю Гельцеру (Хайфа) и кандидату исторических наук Дмитрию Шевелеву (Минск).


Инна Герасимова,
кандидат исторических наук.


Эстер Кацнельсон-Вайнберг
НА ВСЁМ ПУТИ
(Отрывки из воспоминаний)

О бабушке Енте.
В 17 лет бабушка вышла замуж за Кальмана Берковича. Он происходил из семьи раввинов. Отличался высоким ростом. Был хозяином процветающего дела в Бобруйске. В 25 лет остался вдовцом с 4 сыновьями.
У Кальмана и Енты родились 4 дочки: наша мама (Рода - И.Г.), Лея, Фейгл и Маня. После 10 лет брака, когда Кальману исполнилось 35 лет, он умер, оставив Енту с 8 детьми. Семья дедушки забрала на воспитание двух сыновей в другой город, а дома остались 2 сына - Яков, Моше и 4 дочери.
Бабушка Ента была сильной личностью и, оставшись без мужа, продолжала вести дела и воспитывать детей. Дочери учились в частной еврейской женской гимназии Анны Лазаревой1, где было лишь 8 классов. Для продолжения образования девочек из обеспеченных семей посылали учиться в другие города. Бабушка решила дать образование детям самостоятельно, без помощи благотворителей, дававших на это деньги. В Москве у бабушки была богатая сестра, которая хотела взять к себе нашу маму и Лею. Но бабушка не пошла и на это, по-прежнему стремясь дать образование детям своими силами.
Наша мама училась 4 года в Могилеве, там жили наши родственники, и вернулась со свидетельством учительницы. Она начала работать в школе, которую раньше закончила. Её сестра Фейгл также стала учительницей, Лея - медсестрой, а Маня, младшая, познакомилась с парнем, вышла замуж и уехала с ним в Харбин.
Бабушка Зельда Кацнельсон противилась женитьбе нашего отца с мамой. Ента была очень обижена этим и в течение всех лет не ходила в дом к своим мехатоным (сватам).
Я помню большой двор, на краю которого стоял дом. Бабушка скончалась от сыпного тифа в 1920 г. перед тем, как мы покинули Советский Союз. Я помню, как мама стояла у бельевого шкафа с пачкой простыней в руках и я спросила, куда она идет? “Я иду готовить проводы вашей бабушки”, - ответила она.
Дом деда Нисона и бабушки Зельды Кацнельсон.
Мы жили на улице Демидовской, 11. Наш дом был по соседству с домом деда и бабушки. Их большой, красивый дом был гордостью всех нас. Помню кухню с большой печью. Из неё выходили двери в просторную столовую, где также было много дверей. Одна из них вела в контору, там работали 2-3 приказчика и был телефон. Другая дверь вела в зал, где был расстелен по всему полу большой ковер, стояла богатая мебель, драпированная бархатом, и много красивых вещей. Одна боковая дверь вела в спальню дедушки и бабушки, другая - в детские комнаты. Я помню комнату Иосифа Кацнельсон2 - младшего сына в семье. Там было очень много книг. Однажды, к своему удивлению, я увидела голого мужчину - это было копия статуи Микеланджело.
Из рассказов мамы и Рахель я знала, что прежде бабушка командовала в семье.
Мы знали её другой, она была душой семьи и дома. Уважение и любовь, которую она испытывала к деду, создавали теплую атмосферу. Дом был открыт для нас всегда. Как я только появлялась на пороге, слышала вопрос: “Ты хочешь что-нибудь съесть?”. Помню, что однажды играла и запачкалась в грязи. Я сидела, стыдясь, на ступеньках дома бабушки, чувствуя, что получу от матери взбучку. Бабушка привела к себе в дом, умыла и отправила меня домой чистой.
Помню случай в ночь пасхального седера. Дедушка вел седер в большой комнате, были гости, и вдруг во время трапезы поднялся шум. Дедушка отодвинул тарелку и встал взволнованный, вышел в спальню и начал беседовать сам с собой. Все встали и начали спорить. Оказалось, что прислуга, не еврейка, чистила куриц и оставила перья, а это привело к тому, что на пасхальном столе оказался “хамец”3. Бабушка доверяла прислуге. Можно представить чувство еврея, который увидел “хамец” во время седера на своей тарелке.
Единственной, кто не волновался, была бабушка. Она соблюдала традиции, но была просвещенной и не смотрела на часы, когда кошеровала посуду4. Не раз я видела в субботу, как она, например, увеличивала или уменьшала огонь в лампе.

Наша семья.
Первые воспоминания моего детства связаны с мамой. Отец, Шмуэль Кацнельсон5, в доме был гостем. Весной, когда таял снег, он уезжал торговать лесом на юг и в течение всего лета иногда появлялся на короткое время. Но отсутствие его в доме не сказывалось на нашу жизнь, так как. мама непрерывно повторяла его слова, выражения и то, каким он хотел видеть наше поведение. Мы чувствовали, что отец всегда с нами и знает всё, что мы делаем - хорошее или плохое. Я боялась отца, хотя он никогда не подымал руку на нас, детей. Отец представлялся мне суровым и малоразговорчивым человеком. Зимой иногда он брал нас к его деду, нашему прадеду, Шаулю, которого я помню глубоким стариком. Туда приходили дед Нисон, его братья – Шая, Берл, Иоэль, чтобы был миньян в шаббат6. Дед Шауль звал каждого из детей и спрашивал: “Чей ты?” Я отвечала, что я дочь Шмулика, меня зовут Эстер-Михле, и он благословлял меня.
Последний раз я видела отца в 1918 г. на Рош-га-Шана7, мама тогда родила Цвию. Видела, как отец попрощался со всеми домашними, его сестрами, дедом Нисаном - они пришли утешать отца, что у него родилась четвертая дочь - и он ответил: “Кто говорит, что женщина - плохо?” Это были последние слова, которые я слышала из уст отца.
Папа познакомился с мамой в городской библиотеке, которая была создана интеллигенцией8. Работали там по вечерам молодые добровольцы, не получая за это денег. Папа и мама были среди них. Бабушка Зельда противилась женитьбе, но её сын женился, несмотря на то, что за невестой не было приданого. Мама не рассказывала нам никогда о сопротивлении бабушки, и об этом мы узнали от Фриды, папиной сестры. Через многие годы я спросила у мамы, почему мы не слышали от неё этого? Она не ответила, только пожала плечами. Я думаю, что она стерла эту историю из памяти, потому что. очень любила отца.
После знакомства с мамой, отец уехал продолжать изучать экономику в Лейпциг, а мама осталась в Бобруйске и по-прежнему работала в школе учительницей. Через некоторое время папа прислал ей деньги на дорогу, она приехала в Лейпциг, и там они поженились. Она вернулась домой, будучи беременной, и жила у своей матери. Кальман родился в доме у бабушки Енты. Бабушка Зельда продолжала игнорировать маму и после его рождения, они не были даже на брите9, но дедушка Шауль и бабушка Эстер пришли. Через годы дедушка Шауль сказал маме: “Не обращай на них внимания. Ты из более почтенной семьи. Ты, Рода, принадлежишь к шкловским раввинам”. Он считал, что мама была из потомков рабби из Шклова.

Мои школы.
В Бобруйске был хедер-метукан10, где учились еврейские мальчики и девочки в возрасте от 5 до 7 лет. Среди инициаторов создания его был наш отец, который считал, что прежде чем дети начнут учиться в школе на русском языке, они должны познакомиться с основами еврейских знаний, а главное, начать изучать иврит. Посещали этот хедер много детей, Кальман и Двора тоже учились там. Мне очень нравилось здесь учиться. Учитель Шапиро имел доброе сердце, и я приходила среди первых и уходила последней.
После окончания этого хедера я пошла в начальную школу А. Лазаревой. Это было еврейское учебное заведение, работающее по программе государственной школы, но в субботу мы не учились и первый урок, еврейский, как мы говорили, был дополнительным. Помню, как в первый раз я пошла в школу с мамой. Навстречу нам вышла старенькая заведующая с доброй улыбкой. После беседы её с мамой я пошла в класс. Дверь открылась, и произошла трогательная встреча мамы с моей учительницей Леей Ефимовной. На глазах удивленных учениц она давала очень лестные характеристики маме, рассказывая, как она учила её, и вдруг взяла мел и написала на доске песенку, которую сочинили девочки из 2-го класса: “Рода Кальмановна - душка, она мягкая подушка, нам мягко можно спать”. В этой школе я проучилась год, и только когда начались приготовления к отъезду из России, мы прекратили учиться. Между мной и старшей сестрой, Дворой, возрастная разница в 1 год и 8 месяцев. Она много читала, брала книгу в библиотеке и в тот же вечер прочитывала её. Кальман также много читал книг на русском языке и на иврите. Я же проучилась в школе всего год и не умела ещё читать книги на русском языке. Помню, как летом 1921 г. с Кальманом приехали в Барановичи и встретились там с мамой и Дворой. Первая забота - об учении. Дядя Абраша, папин брат, повел нас в школу “Тарбут”11. Иврит я к тому времени почти забыла и хорошо помню выражение лица учителя с черной бородой, который беседовал на иврите вначале с Дворой и Кальманом и был доволен, а потом обратился ко мне, и я не поняла его. Я стояла пристыженная, Двора опустила глаза и бросила на меня недовольный взгляд. Вопрос учителя был: “Я стою или сижу”? Когда я не ответила, он понял мою трудную ситуацию и показал на скамейку. Двору и Кальмана определили учиться в классы по возрасту, а меня - в начинающую группу. Но прошло немного времени, и я вспомнила то, что учила в хедере.

Бегство из России.
Мне было 6 лет в год смерти отца. Это была грустная зима - отца не было, известий от Рахели и Фриды из Палестины также. Абраша, военный врач, участвовал в войне на Кавказе, и мы не знали, что он уже сумел перебраться в Эрэц-Исраэль и сражался в батальоне “водителей муллов” под командованием И. Трумпельдора12. В один из дней 1919 г. Иосиф вернулся из Киева и мама, обняв его, вдруг разразилась плачем: “Где ты был, когда твой брат был болен?” Иосиф был студент, учился и не знал, что папа умер от сыпного тифа. Он стоял и плакал. Вечерами бабушка, мама и Иосиф обсуждали ситуацию, в которой оказалась семья. Из обрывков беседы мы понимали, что ждут возвращения деда, чтобы решить, что делать дальше.
Дедушка вернулся летом того же года, и к тому времени возобновились связи с другими членами семьи - прибыли от всех письма. Ясно было, что мы должны уехать из России, чтобы попасть в Эрэц-Исраэль и объединиться с теми членами семьи, которые живут там.
Приготовление, переход через границу России и объединение семьи продолжалось почти 2 года. Прошло много лет, но я до сих пор не освободилась от чувства напряжения и беспокойства, которыми мы были охвачены тогда. Мы, 9 человек - дед, бабушка. Иосиф, мама и 5 детей (Кальману было 11 лет во время смерти отца, Цви - 3 месяца), находились в Бобруйске. Там была новая власть, и нам оставаться было нельзя. Было решено разделиться и отправиться в путь группами - если кого-то задержат или поймают, то другие смогут помочь.
Первым, осенью 1920 г., начал путь дед. После недель переживаний стало известно, что он смог благополучно перейти границу и находится в Польше, в городе Клецке13. Там он ждет перехода второй группы - мамы с тремя дочерьми - Дворой, Ципорой и Цвией, которой было всего полтора года. Главным организатором этого перехода, в отсутствии деда, стал Иосиф, которому в то время было немногим больше 20 лет. Ему пришлось взять на себя всю ответственность за судьбы вдовы его брата и пятерых маленьких детей в этой сложной и непредсказуемой ситуации перехода границы и переезда в Палестину. Только став взрослой, я поняла ту тяжелую ношу, которая возложена была на юного Иосифа.
Приготовления проходили в тайне, боялись властей. Ежедневно мы узнавали плохие новости о действиях “новых хозяев”. Кроме того, опасались грабителей, которые делали засады на дорогах. Мы знали, что многие, которые пустились в путь, подобно нашему, не достигали цели. Когда приблизился день выезда мамы, все были очень серьёзны, в доме исчезли шутки и смех.
То утро было морозным и снежным, за окнами темно. Иосиф разбудил меня и Кальмана, сказав: “Пойдемте, ребята, попрощаемся с мамой”. Во дворе стояли сани, запряженные лошадьми, где сидели мама и три наши сестры. Цвия закричала во весь голос: “Я хочу домой!” Ципора, которой было три года, сидела серьёзная и на мой вопрос, куда она едет, ответила: “Мы едем в Палестину”. Мама заплакала и поцеловала Иосифа. Когда тронулась повозка, мне захотелось схватиться за сани и стать на выступ сзади, но Иосиф с силой потянул меня к себе. Мы стояли возле ворот, глядя вслед удаляющимся саням, пока они не исчезли. Только сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, как тяжело было тем, кто оставался последними. На Иосифа и бабушку выпала задача завершить всё в родном городе: разорвать нити, к которым были привязаны их души, бросить всё и бежать. Только два таких сильных человека смогли выполнить подобное поручение.
Иосиф Кацнельсон
Ежедневно выносилась из дома мебель и различная утварь; часть продавали по дешевке крестьянам из окрестных деревень, а часть отдавали друзьям и соседям. Помню, как бабушка, упаковывая несколько фарфоровых вещей в ведро, сказала мне, что поручает сберечь это сокровище. Это была посуда, подаренная бабушке и дедушке в день свадьбы. Этому ведру посчастливилось миновать все границы, и некоторые из вещей сохранились до сих пор у членов нашей семьи.
В один из дней мы получили известие, что мама и сестры благополучно перешли польскую границу и встретились с дедом в Клецке. Теперь начали и мы собираться: ночами паковались, под подкладку шуб прятали векселя, драгоценности, две золотые медали, которые получили Рахель и Абрам по окончанию гимназии. Это была весна 1921 года, ещё был снег, и в одну из ночей мы положили наши вещи на две подводы, запряженные лошадьми, и двинулись в Слуцк к польской границе.
В Слуцке было много беженцев. В учреждениях, занимавшихся помощью беженцам, царил абсолютный беспорядок, многие чиновники торговали паспортами и разрешениями на переход границы. Компании извозчиков-евреев конкурировали за возможность перевозить беженцев через границу. Они вымогали последние деньги, и мы не избежали этой участи.
Нас предупреждали, чтобы мы не ссорились с извозчиками, а принимали их условия, но Иосиф решил воспользоваться другой, конкурирующей компанией. На последней остановке перед переходом в Польшу, в местечке Тимковичи, когда мы ждали разрешения для перехода границы и служащий, наконец, разрешил ехать, внезапно появился извозчик из прежней компании и предупредил служащего, что если он нас пропустит, то будет иметь дело с вышестоящими органами, потому что у этих людей спрятан капитал, а Иосиф дезертировал из армии. Нас отвели в боковую комнату, и служащий сказал: “Вы арестованы”. Были долгие часы ожидания, и поздно ночью нас повели на допрос. Бабушке и нам, детям, дали возможность присесть, Иосиф же стоял несколько часов во время перекрестного допроса. Они нашли у нас в одежде банкноту в 50 фунтов стерлингов и спросили: “Что это”? Иосиф объяснил, что это банкнота английского банка. 10 дней мы были под арестом. Кальману и мне разрешили гулять, и мы смогли принести Иосифу ТАНАХ, из которого он учил наизусть притчи, вышагивая долгие часы по комнате.
Весенним, солнечным днем мы покинули Тимковичи и в сопровождении охраны двинулись назад, в Слуцк. Нас держали в тюрьме с уголовниками, дезертирами и другими сомнительными личностями в невыносимых условиях - грязь, теснота, ужасная пища и вши. Всё это делало нашу жизнь адом. Многие заключенные болели тифом, и их по несколько дней не забирали в больницу. Арестованные месяцами ждали суда.
Дедушка начал хлопотать за нас, подключил семьи своих друзей. Нам начали приносить пищу, мы получили мыло и полотенце, потом принесли летнюю одежду. В один из дней освободили меня и Кальмана.
Из Клецк приехал дядя Абрам, чтобы помочь нам в трудном путешествии в Палестину. Тем временем случилось худшее - Иосиф заболел тифом. Когда его захотели отправить в больницу, бабушка не дала это сделать и сама занималась его лечением. Она сидела возле него днями и ночами. Кальман и я приносили каждый день ту еду, которую велела бабушка. Она кормила Иосифа как ребенка. Тем временем начали действовать связи дяди Абрама.
Однажды в нашем тайном убежище появился человек и принёс письмо, подписанное дядей Абрамом. Там было сказано, что податель письма - человек верный и он проведет Кальмана и меня через границу. Мы разлучались с бабушкой и Иосифом. Когда мы пришли попрощаться с ними, то увидели, что Иосиф лежал бледный и грустный, а перед его кроватью стоял вооруженный солдат. Я ему прошептала на идиш, что мы едем к маме, его трясло, но по глазам было видно, что он понял смысл сказанного. Бабушка сидела и внешне никак не отреагировала на это известие. Учителя и ученицы еврейской школы
С мамой мы встретились в разгар лета в Барановичах. Город был переполнен беженцами, которые убегали от советской власти. Но почти в каждом доме можно было снять жильё. В комнате, где мы жили с мамой, нас было 5 человек, она казалась нам дворцом после тесной, грязной, кишащей насекомыми тюрьмы. Кроватей не было и все спали на полу. Я часто просыпалась ночами и не верила, что рядом со мной в комнате мама, брат, сестры и нет солдата с винтовкой. Через некоторое время выпустили бабушку. Дядя Абрам продолжал сложное, запутанное дело по освобождению Иосифа и его перехода через границу. В конце лета его выпустили из тюрьмы, и осенью 1921 года все трое прибыли в Барановичи и семья объединилась. Теперь нас было 9, и все мы жили в одной комнате.
У нас не было денег. Однажды Кальман спросил маму, где она берет деньги, чтобы покупать нам еду и одежду, и мама ответила: “У вас был мудрый отец, и он дал деду совет, чтобы тот покупал английские фунты.” И ещё мама вспомнила слова отца: “Война разрушит всё и единственным подарком будут Ципора и Цвия, которые родились в это время”.
“Больше ничего не оставил отец. Он не думал о несчастье и о том, что и его заберет война”.

Отбуцек.
Дедушка поехал в Варшаву, чтобы найти там квартиру для всех нас, но город был полон беженцами, и удалось снять жильё в Отбуцеке, курортном городке под Варшавой.
Когда мы приехали туда, была зима, снег лежал глубокий и помню, что первое, что мы сделали - начали бросать снежки друг в друга. Дом, где мы жили, стоял в сосновом лесу. В квартире была большая комната, где стоял обеденный стол и у стены две кровати - бабушки и дедушки, а в углу - диван Кальмана. В маленькой комнате было место только для кровати Иосифа, а другая комната предназначалась для мамы и нас, четверых сестер. Здесь же стоял письменный стол Иосифа, который занимался днем и ночью, готовясь к экзаменам в университет Вены, и мама не разрешала нам заходить в комнату, чтобы не мешать ему. Между бабушкой и мамой были разделены домашние заботы. Бабушка занималась едой: покупала продукты на рынке и готовила, а мама - стиркой и мытьем полов.
Я не знала, что происходило в душе у мамы, которая чувствовала свою зависимость от родителей мужа, но мы, дети, не ощущали натянутости между ними и жили в гармоничной замечательной семье. Дед время от времени ездил в Варшаву, он ссужал деньги людям, и бабушка говорила, что у него есть проблемы с евреями, которые отказывались возвращать ему долги. Я помню, что однажды дед дал маме какой-то сверток с просьбой не говорить об этом бабушке. Мама отказывалась брать, но он настаивал, не уступая. И я потом видела, как она, стоя в углу, вытирала слёзы.
В Отбуцке я как бы родилась заново. Мне было девять с половиной лет, и позади остались страшных полтора года, когда я не училась и находилась далеко от мамы. Здесь, в маленьком доме в лесу, среди вечнозеленых деревьев, где зимой было тихо и всё покрыто снегом, а летом замечательно пели птицы, казалось, что не было еврейских извозчиков, которые донесли на нас, тюрьмы, раненых, больных тифом, солдат с ружьями и всего того кошмара, что пришлось пережить.
Дружба с девочкой, дочерью лесника Лутакой, была как родник, который поил меня - за последние годы я впервые дружила со своей сверстницей. На нашей улице в Бобруйске я всегда была окружена друзьями, была первая во всех играх и авантюрах. Мама мне часто говорила, что я должна была родиться мальчиком, и я расценивала это как комплимент. Кальман и Двора были совершенно другими - серьёзные, очень много читающие, они слушали советы взрослых и здесь, в Польше, сразу же начали заниматься с учителем иврита и готовиться к учебе в школе в Палестине. Мои младшие сёстры были в возрасте четырех с половиной и трех лет, жили в своём мире, и только я не находила себе места на новом месте. Я завидовала Лутаке, которая ходила каждый день в школу, и умоляла маму разрешить мне учиться в школе вместе с детьми, но мама не соглашалась и очень просила меня учиться вместе с Кальманом и Деборой у учителя, который был образован и прекрасно знал иврит. На меня же он наводил скуку, и уроки казались кошмаром. Я не готовила домашних заданий, и постоянно мама убеждала меня начать учиться, приводя в пример старших детей. Бабушка и дедушка также терпеливо относились к моему нежеланию учиться и говорили, что так вернутся ко мне счастливые дни детства, которые прошли в тюрьме. Бабушка взяла меня под своё покровительство и предложила, чтобы я помогала ей по дому. Я ходила с ней на рынок, покупала продукты, чистила картошку и выполняла все её требования.
После обеда я обычно встречалась с моей подругой Лутакой. Она жила в маленьком деревянном доме, наполовину вросшем в землю, в котором была одна комната, где стояли неокрашенные стол и скамьи, лежали тюки соломы. Отец, лесник, был добрым человеком, но, к сожалению, много пил и всю зарплату оставлял в корчме. Её хозяином был еврей, и весь гнев семьи лесника выливался на него и всех евреев. Несмотря на это, в этом доме я провела много счастливых часов и в этот период чувствовала себя прекрасно. Благодаря Лутаке, я разговаривала бегло по-польски. Бабушка, которая не упускала возможности похвалить меня, была рада моему знанию местного языка и с моей помощью могла торговаться с крестьянами на рынке и покупать продукты. Без меня, повторяла она, невозможно было бы обходиться. Только когда я стала взрослой и матерью, я смогла оценить то, что сделали для меня мама и бабушка в то время, когда я не хотела учиться. Они дали мне возможность в 10 лет делать то, что я хотела, и это помогало забыть ужасы, которые сопровождали меня после смерти отца - войну и, в особенности, месяцы тюрьмы в Слуцке.
Летом 1923 года в Отбуцек приехала Рахель с маленькой Родочкой. Организация дяди Залмана14 в то время находилась в Вене, он много ездил по Европе и, наконец, приехал в Польшу. Рахель с дочерью, к нашей большой радости, до возвращения домой, в Палестину, остались жить в Отбуцеке. Рахель стала давать маме уроки иврита, чтобы подготовить её к жизни в Эрэц-Исраэль. Она попыталась заниматься и со мной, но результатов это не давало - моя голова была занята другим: я с нетерпением ждала возвращения из школы моей подруги Лутаки и тотчас убегала играть с ней.
Тем временем начались приготовления к отъезду в Палестину. Семья отца стала собираться вместе, чтобы помочь нам: Фрида и Цви вернулись домой из Калифорнии, Рува приехал с Соней и маленькой Шуламит из Швейцарии15. Было решено, что Кальман и Дебора поедут в Палестину сейчас, чтобы осенью начать там учебный год - Кальман в сельскохозяйственной школе “Миква-Исраэль”, где работал учителем Цви, а Дебора будет учиться в 8 классе в Иерусалиме и жить в семье Рувы. Вспоминаются мне мгновения расставания с братом и сестрой на станции в Отбуцке: дед Нисан провожал их в Варшаву, где они присоединялись к тем, кто уезжал в Палестину. Мама стояла, как статуя, и не проронила ни слезинки. Она сказала им: “Дети мои, вы едете к брату и сестре вашего отца. Они будут вам как родители и встретят вас в добрый час”. Раздался свисток - и поезд тронулся. Мы стояли и махали руками до тех пор, пока поезд не скрылся.
Примечания.
1. В 1906 г. Бобруйская еврейская женская общественная школа, основанная в 1882 г., была преобразована в частную еврейскую 4- классную женскую прогимназию. С момента её основания возглавляла учебное заведение Анна (Хана) Лазарева. Школа славилась передовыми методами обучения и высоким уровнем преподавания.
2. Иосиф Кацнельсон - младший сын в семье. Родился в 1896 г. в Бобруйске. После гимназии учился в университете в Киеве. В 1919 г. вернулся в Бобруйск и помогал семье умершего брата Шмуэля. Затем учился в университете Вены. В 1925 г. приехал в Палестину. Активный сионистский деятель, друг З. Жаботинского. Долгое время занимался проблемами алии в Эрэц- Исраэль. В 1939 г. внезапно умер в Варшаве. В 1957 г. его жена Злата перевезла его прах в Израиль.
3. Хамец - изделия из квасного теста, которые не должны находиться в доме во время Песаха.
4. Кашрут - особые законы приготовления пищи по законам Галахи, обязательные для религиозных евреев.
5. Шмуэль Кацнельсон занимался продажей леса, помогая своему отцу в семейном деле. Одним из основных мест сбыта леса являлась Украина, где строилось в тот период много шахт по добыче угля и лес был необходим.
6. Миньян - дословно- “счет”. Группа евреев в возрасте от 13 лет и старше, в количестве 10 человек, необходимых для общественной молитвы или совершения других религиозных обрядов.
7. Рош-га-Шана - еврейский Новый год, первый из осенних праздников.
8. Библиотека общества пособия бедным евреям в городе была создана в 1909 г., одной из первых в Северо-Западном крае, по инициативе местной интеллигенции. Пользовалась большой популярностью среди жителей города. Работала в ней преимущественно молодежь на общественных началах. Одним из организаторов её и первых сотрудников был Берл Кацнельсон.
9. Брит-мила - “обрезание”, совершается в знак союза народа Израиля с Б-гом, который повелел Аврааму совершать его всем мужчинам его рода, т.е. евреям.
10. Хедер-метукан - усовершенствованный, реформированный хедер. Возник в конце Х1Х в. в Белоруссии под руководством сионистски настроенных учителей, которые преподавали там наряду с традиционными текстами Торы основы иврита и светских предметов.

© журнал Мишпоха