Из комнаты портретов был выход на балкон с видом на овраг (давнее русло ручья), где сегодня воцарился форум “Славянского базара”. В дни Пэна и его школы размещался здесь заезжий цирк-шапито. Именно на этом балконе в 20-е годы Пэн написал художника Туржанского И.А. (многие путают его со знаменитым Л.В.Туржанским), сосредоточенного скромно-благородного в шляпе, с перспективой уходящей вверх улицы. Сегодня от этого вида осталась только восстановленная церковь (на работе Пэна и она видна вдалеке). С горки вниз катится под балкон знаменитый витебский трамвай… Изображенный на работе старый художник был ранее начальником витебской тюрьмы, а увлекшись живописью, пришел в народное художественное училище в ученики к Пэну (в возрасте 67 лет!). Были у славного Пэна и такие “птенцы”. Среди множества портретов, населявших эту комнату, висели гипсовые руки, маски, изрядно покрытые пылью, придававшей всему колорит стабильности и равновесия. В углу, отапливая сразу три помещения, стояла белая кафельная голландская печь, а рядом с ней был вход в спальню художника, увешанную женскими портретами и …обнаженными моделями. Целомудренный художник будто прятал от лишних глаз свои “слабости”. Известна его художественная страсть к носительницам красоты, молодости, “сладости” жизни. Как вспоминал Марк Шагал:
- Не было такой красивой двадцатилетней девушки, которую бы Пэн не приглашал позировать.
Можно представить волнующий восторг юного Явича, впервые попавшего в это “логово” кумира…
Ложем старому художнику служила кушетка аскета.
Следующая (четвертая) комната воспринималась уже спокойнее. Здесь выделялась картина с большой головой лошади. Пэн вспоминал, как в один из визитов Илья Репин, в приступе характерной щедрости, расхваливал именно эту лошадь. Оно и понятно, обласканный славой гений искал для поощрения у провинциального собрата нечто экзотическое.
В комнате расхваленной Репиным “головы лошади” находился и стол для гостей, который дает право (пусть это будет дань только традиции) именовать ее гостиной. Здесь, вероятно, родился пэновский “Завтрак”, здесь нередко делил он трапезу со своими учениками, которых по утрам встречал уже приготовленный учителем чай.
Рядом была небольшая кухня, с русской печью и выходом на длинный дворовый балкон, который по полупериметру (вероятно в пожарных целях) объединял дворовую часть второго этажа. Когда привозили дрова, с этого балкона ученики спускали на веревке большую плетенную корзину (иногда большой мешок) и весело тянули наложенные в них дрова на пэновскую кухню. Чугунные горшки, ухват у печи, с помощью которого Пэн отправлял в нее свою любимую картошку в мундирах. С картошкой бытовали небольшие шотландские селедки, вареные яйца, обязательная масленка с маслом (его хозяин рекомендовал добавлять в картошку). Вся неповторимая (ритуальная) сладость этой простой трапезы, как нельзя красноречивее, читается в том же “Завтраке”…
Отрываясь от тарелки супа, которым нас угощает милая Лидия Ильинична (спутница, друг и по совместительству домашний секретарь Явича), Петр Максович добавляет:
- Пэн супов не варил…
Кстати, жил Юрий Моисеевич один, женат не был. Одно время жила с ним сестра, которую поздней, уже больной, забрала ее дочь в Ленинград. Интересное толкование неженатости Пэна читаем у Александры Шатских в книге “Витебск. Жизнь и искусство. (1917-1922гг.)”: “…его безбрачие, по сути, было внутренним обетом жреческого толка. Пэн был непоколебимо убежден, что художник не имеет права тратить свою душу ни на что другое, кроме искусства”.
С особенным вдохновением Петр Явич отвергает миф о мнимой скупости Пэна:
- Помню, приходила женщина, просила продлить срок выплаты долга. Говорил с ней учтиво, долго, и, наконец, весь долг простил.
- Ну, где она возьмет эти деньги? – говорил ученикам.
Все знали, что некогда один из его учеников по имени Давид обокрал его (большая сумма денег), женился и исчез. Милиция просила подать заявление, без которого арестовать злодея невозможно, на что Пэн отвечал:
- Не буду писать. Вы его посадите, и карьера его, как художника, на этом окончена.
Даже плату (рубль в месяц) брал непостоянно, часто чувствуя, что этот рубль нужнее ученику и его родителям. И еще милый факт уже описанный мной в альбоме. Пэна часто навещали нищие, просители. Если был болен (лежал на кушетке, положа руку на голову) и не мог выйти, ставил табуретку, на которой раскладывались монеты по 5, 3 и 2 копейки, раздаваемые просителям в следующем порядке: 5 – тем, кто ходил редко, кто чаще – по 3 копейки, а завсегдатаям – по 2. Никогда не говорил в присутствии учеников о других плохо.
Анна Герштейн (троюродная племянница художника, вспоминала):
- Пэн производил впечатление человека сухого, несколько отстраненного от других. Расположить его к себе было непросто. Но эта сухость была лишь защитной маской.
В общении с учениками эта маска была ни к чему, внутренняя собранность, самодисциплина и скромность вместе с наукой искусства передавалась и им, как знак, достойный подражания.
Ко времени первых шагов ученичества Явича былой “Школы рисования и живописи художника Пэна” уже не существовало и уроки старика – учителя сводились лишь к подготовке ученика для поступления в училище. Поэтому говорить о какой-либо серьезной программе занятий не приходится. Главным вдохновителем и путеводной звездой была художническая среда дома учителя, его галерея, живой облик, полный тайны и обаяния самого творца, аура его священнодействия. Художник вдохновлял состоявшимся примером, резонансом вокруг его личности. И все же я спрашиваю:
- Как же учились?
- В комнате для занятий стояли гипсы. Помню голову Лаокоона, Геру, Афродиту, гипсовую руку, кленовый лист… Рисовали все это. Если был болен, носили рисунки до его лежака, там давал совет, указывал на недостатки. Постановок не ставил. Живописи учились прежде всего копируя фрагменты (а то и целиком) его работ. Мастерская и комнаты, где висели работы, освещалась большими лампами. Деньги за освещение Пэн не платил, музей его был на балансе горсовета. Если не было или недоставало бумаги, красок – давал свои или выдавливал на палитру недостающие “цвета”. Обращался с нами как с равными. Даже позднее, когда учились в училище, в свободное время ходили к нему за советом, где в придачу часто получали кусок холста. Сам в училище ходил редко и с неохотой. За работой почти не видели, но запомнилось написание портрета певца Батурина. Изредка дописывал позднего “Часовщика”, множество деталей которого считал недостаточно хорошо сделанными.
Работы свои Пэн в то время не продавал. Известно его выражение:
- Я вдохновением не торгую.
Но помнится один факт, когда к старому учителю приехали одесситы, долго осматривали его работы на стенах и купили для одесского музея два портрета евреев за 4 тысячи рублей. По тем временам это были большие деньги. А однажды, совсем чудо, вместе с председателем горисполкома, для знакомства с Пэном, пришел очень сановитый человек, долго беседовали, осматривали все вокруг. Человеком этим оказался сам секретарь ЦК КПБ Червяков. Когда ушли, Пэн спрашивал:
- Кто такие? Что же Вы не сказали, что это такая фигура?
Пэн любил своего ученика Шульмана, построившего в Мексике Школу и преподававшего в ней. Художник написал портрет его отца, краснодеревщика, в характерной позе у дверей, со шляпой в руках.
Обладателю такой огромной коллекции собственных творений, конечно же, был необходим постоянный ценитель. Любым гостям художник был рад. Несмотря на работу, болезни, всегда просил учеников впускать.
Петр Максович задумывается и вдруг тихо и как-то шаловливо, и в то же время виновато улыбаясь, произносит:
- Бриться и стричься ходил только к отцу (никогда не порезал!), а однажды сам видел, как отец вытирал салфеткой простуженный нос Пэна…
Мы уже вместе улыбаемся пикантной ситуации, а после новой задумчивой паузы уже серьезно:
- В день убийства весь город лихорадило. Лейтмотивом протеста было всеобщее осознание жгучей несправедливости…
Мастерская-квартира, собрания были национализированы. К ним была приставлена женщина – куратор для обслуживания экскурсий, число которых резко увеличилось.
Завершив хождение в благоуханный витебский оазис, имя которому Пэн, мы как бы выходим опять на Гоголевскую, огибаем угол на Замковую. Три слова о ней – прошу Петра Максовича. – Угловой дом принадлежал доктору Хейну. В подвале его, как раз на месте теперешней “Бульбяной”, была пекарня. Дальше вспоминается магазин (писчебумажный), где заведовал Богорад с женой Дысей. Пэн о них говорил:
- Очень благородные люди.
Еще дальше был “Антиквар”, за ним гостиница “Бристоль”. На Гоголевской, как-то особенно в те тихие времена, громыхающий трамвай, цокот лошадиных копыт, крики извозчиков… Из училищной поры Явич вспоминает как писали натурщицу – цыганку. В это время мостили улицу Володарского (ныне Суворова), а цыгане возили на лошадях песок. Здесь и нашли молодые художники свою экзотическую модель. Все это скромные штрихи к портрету города, где в то время жил его легендарный художник.
Перебирая в руках уцелевшие во времени снимки пэновского гнезда, сделанные учениками училища, ими же сконструированным фотоаппаратом, показываю Петру Максовичу один из них, где рядом с полотнами обнаженных красавиц, срезанный краем кадра, стоит старик Пэн. Обтрепанный рукав длинной куртки, пояс с застежкой, правое ухо… В таком фрагментарном виде и живет сегодня в сознании новых поколений витеблян образ одного из легендарнейших людей города. Исчезнувший дом, уцелевшая на четверть галерея его наследия, ни скромного бюста, ни доски на месте, где генерировалась культура и слава Витебска.
Петр Явич прошел хорошую школу. В училище его учителями были прекрасные мастера Хрусталев, Ахремчик, Фогт, Дежиц, братья Даркевичи, но с особенным теплом, сам уже преклонных лет маэстро лелеет память о своем первом добром учителя. Сама развеска работ, уже в домашнем “музее” ученика, явно унаследовала модель собрания незабвенного Пэна…
Окидывая мысленным взором жизнь и облик Юдэля (Юрия) Пэна, резонанс, оставленный этим человеком в сознании и памяти тех, кого коснулась легким крылом его душа, не могу удержаться от соблазна вспомнить здесь удивительный по тонкости чувств штрих к портрету Пэна (словно полустертый кинокадр), оставленный Марком Шагалом.
-…острая белокурая бородка также (вместе с полами его куртки) движется и выражает то тепло, то похвалу, то приветствие…