А
ЖУРНАЛ "МИШПОХА" №10 2001год
Журнал Мишпоха
№ 10 (2) 2001 год
© Журнал "МИШПОХА"
Семейные истории © журнал Мишпоха
Людмила ИГИНА
ЕВРЕИИ - ВЫПЬЕМ, СКОРЕЕ!!!
Два художника, два очень близких человека, встречавшиеся почти каждый день, Иосиф Игин и Иван Семенов. Два удивительно талантливых человека. Про отца говорили, что у него “врожденное чувство сходства”, но, обладая талантом остро и точно изображать внешность и внутреннюю сущность персонажа, он ни разу в жизни не создал злого шаржа. Иван Максимович Семенов был мастером многофигурной композиции. Его наполненные действующими лицами карикатуры занимали развороты в тогдашнем журнале “Крокодил”. Отец считал его очень сильным рисовальщиком. Да и всякий может в этом убедиться, раскрыв “Похождения бравого солдата Швейка” с иллюстрациями Ивана Семенова.
Без рисунков отца и Ивана Максимовича не обходился практически ни один номер “Крокодила”.
И как минимум раз в неделю из “Вечерки” к отцу на Мясницкую, где он жил, присылали курьера за очередным заказанным шаржем.
Теперь, когда их не стало - отца раньше, Ивана Максимовича немногим позже, - про них вспоминают редко... Как будто и не было их, не было творчества, не было “проходного двора” в квартире на Мясницкой, не было встреч в ЦДЛ, “Национале”, Домжуре... Не было...
Нет, все-таки были. Николай Глазков, Евгений Винокуров, Людмила Давидович, Лидия Либединская, Михаил Таль, Виктор Корчной, Анатолий Приставкин, Виктор Драгунский, Алла Кушнер, Таня Лемачко, Евгений Урбанский, Михаил Рощин, Лидия Савченко, Ольга Бюм, Игорь Губерман, Алексей Крученых, на которого папа случайно наткнулся, зайдя в соседствующее с домом кафе “Ландыш”. Сидя за столиком в этом не первой свежести заведении, А.Крученых, увидев отца, округлил глаза и испуганным шепотом вскрикнул: “Игин, только никому не говори, что я Крученых!”, думая, что как когда-то к нему кинутся поклонники футуризма... Он был безумно беден, подкармливала его добрейший человек Лидия Борисовна Лебединская, а похоронили его в одном из папиных немногочисленных костюмов...
Здесь бывали и Кайсын Кулиев, и Давид Кугультинов, и Расул Гамзатов, и Андрей Вознесенский. С Евгением Евтушенко отец перестал общаться после того, как поэт, приехав из Гренады, устроил помпу с телевидением в честь возложения привезенной оттуда земли на могилу Михаила Светлова, бывшего очень близким другом отца.
Была и первая квартира отца в Черемушках, в одной из многочисленных, абсолютно одинаковых (по четыре в квартале) “хрущевок”, напротив кинотеатра “Ракета”. Найти дом в этом “архитектурном” комплексе было чрезвычайно трудно, и в помощь друзьям и знакомым папа водрузил на балконе своего пятого этажа спасательный круг. Это был отличный ориентир, видный в любое время года.
Туда на каникулы я приезжала к папе в гости. Так сложилось, что долгий период времени мы жили в разных городах: он в Москве, я в Ленинграде. Он часто звонил и приезжал, иногда к нему ездила я. В этой квартире было много любопытного. На полу лежала настоящая тигровая шкура, на потолке привычную люстру или абажур заменял нарисованный глаз, в нем и зажигалась лампочка (иногда ночью просыпаешься, а он, хоть и темный, смотрит на тебя - было страшновато), на двери туалета красовалась позаимствованная из какого-то учреждения табличка “Актовый зал”, на кухне стояло ресторанное предупреждение: “Стол занят”, а на входной двери встречало двустишие: “Если ты не вытер ног, не шагай через порог”.
В этой же квартире произошел любопытный случай. Пришел в гости папин брат. Он был поваром. В тот момент, когда я вернулась из магазина, он варил пшенную кашу, а папа стал читать ему стихи Светлова (читал он прекрасно): “Каждый год на земле цветет и отцветает миндаль”. Дяде Павлу важнее было сварить кашу, что привело папу в бешенство. Он вскочил, схватил кастрюлю с плиты и выбросил ее с балкона. Была зима, лежали сугробы. Дядя Паша совершенно невозмутимо спустился на улицу, нашел кастрюлю - она не перевернулась! Он принес ее домой, доварил, мы ели кашу (очень вкусную) и смеялись. Больше папа стихов ему не читал.
В этой квартире я впервые увидела Светлова, там же отец учил меня правильно читать его знаменитое стихотворение “Черный крест на груди итальянца” - мои школьные друзья и учителя помнят, как я его читала, до сих пор. Тогда я не очень понимала удивительный талант Светлова, это пришло позже. Светлов был грустный и принес мне новогодний подарок - клоуна, сделанного из пустого яйца, с воротничком из гофрированной бумаги от персика...
Большим другом его была Людмила Наумовна Давидович. Человек удивительной доброты, потрясающего остроумия, человек, бывший центром любопытной компании: папа, Эмиль Кроткий, Светлов и Безыменский. Все собирались у нее - в большой комнате в Трехпрудном переулке. Комната была в квартире, где раньше жил Михаил Чехов. Собирались за овальным тяжелым столом на львиных ногах. Обменивались новостями, трепались, папа рисовал, Светлов сходу писал эпиграммы, наиболее удачные остроты записывались в толстую книгу в кожаном переплете с золотой монограммой “Э.К.” Эмиль Кроткий купил ее на барахолке.
Поздно расходились, а папа оставался - жить было негде. Тетя Мила (так я, познакомившись, стала называть ее) острила: “Игин, нас подозревают в половой связи!” На что папа отвечал: “Милочка, меня вполне устраивают ваш пол и характер!” Он спал на дощатом крашеном полу.
Эта компания долгое время была неразлучна. Однажды, встречая тетю Милу, ехавшую из Ленинграда 13-го числа, в 13-м вагоне на 13-м месте, они с Эмилем Кротким взяли напрокат в костюмерных две шубы с бобровыми воротниками и, когда поезд подошел, встали к вагону спинами (оба одинакового, небольшого роста) в одинаковых бобрах и одинаковых шапках, а потом разом повернулись... Хохотали все трое.
Как-то они вместе со Светловым и Безыменским шли от Манежа к Гранд-отелю. Мела метель, а в руках у Безыменского был том Ленина. Светлов не мог не высказаться: “По дорогам знакомым за любимым наркомом”.
Они никогда не теряли чувства юмора, что бы ни происходило, а ведь время было напряженное, послевоенное. Сидят они как-то в “Национале”, вдруг к столику подходит человек во френче и спрашивает: “Кто из вас Игин?” Папа встает, человек предлагает ему следовать за ним. Предположить можно было только одно, и, выпив с друзьями рюмку на прощанье, папа вышел. Правда, утром он к неописуемой радости друзей вернулся живым и здоровым. Оказалось, что срочно в номер надо было нарисовать (в шаржах) всю команду ЦДКА Григория Федотова - предстоял юбилей. Эта газета хранится у меня дома, есть и зарисовки отца военного времени. Он был на финском фронте и рисовал бойцов (конечно, не в жанре шаржа). Там же он нарисовал очень серьезный портрет. А дело было так. Место, где находилась часть, сильно обстреливалось финскими снайперами, и тогда папа за одну ночь написал колоссальный портрет Маннергейма, а утром солдаты поставили его так, чтобы видно было противнику. Обстрел прекратился.
Был и военный, блокадный Ленинград, и послевоенные встречи и расставания, и шаржи в журнале “Нева” в отдельных книжках (Ленинградский балет, начиная от Гельцер и Стуколкиной, кончая Дудинской и Сергеевым); Театр комедии: Акимов, Юнгер, Зарубина, Королькевич; БДТ - Полицемайко и Товстоногов; Александринка - Черкасов, Толубеев. Поэты Дудин, Орлов, Прокофьев, Ольга Бергольц - это к папиному шаржу на нее написал эпиграмму
Светлов:
Ты как маленькая живешь,
Каждой сказке по-детски рада,
Ты на цыпочках достаешь
То, за чем нагибаться надо.
Ленинград и Москва раньше были, кажется, ближе, чем сейчас. И отец жил и работал и там, и там.
Чем старше я становилась, тем чаще приезжала к отцу, тем интереснее, значительнее, важнее становился для меня круг людей, с которыми он близко дружил, которых любил. Так я вошла в семью Лидии Борисовны Либединской, с которой отец прожил несколько счастливых и сложных лет. Кажется, их познакомил Светлов. Именно у нее на даче в Переделкино папа создавал, вряд ли можно выразиться иначе, книгу “Улыбка Светлова”. Постепенно стены большой комнаты заполнялись слегка улыбающимися, грустными, задумчивыми, извиняющимися и всегда дружескими лицами Светлова, которые папа писал уже по памяти.
На Мясницкой, в Лаврушинском у Лидии Борисовны и на той же даче часто бывал известный поэт-пародист Александр Иванов. Когда мы ходили в лес, он жутко расстраивался, что из-за своей “длины” никак не мог разглядеть грибы, чтобы набрать их для мамы. Какие он писал эпиграммы! Пока не достиг всеобщей известности и не влез в политику. Папа тогда любил Сашу как сына, в чем-то успокаивая его, но главным образом, опекая его и его талант.
Так же трогательно с абсолютным потрясением перед талантом и удивительной житейской незащищенностью, интеллигентностью опекал отец великого шахматиста Михаила Таля, долгое время просто жившего у него во время приездов в Москву.
За свою жизнь отец написал несчетное число шаржей. У него вышло более двадцати книг. В шарже он воссоздал историю всей советской культуры, смею настаивать на его единственности в этом амплуа!
Он похоронен на Ваганьковском кладбище, и к нему, слава Богу, не водят экскурсий. Но там, как говорили они с тетей Милой, и без посторонних собралась хорошая компания.