МИШПОХА - международный еврейский журнал.

Я пропал, как зверь в загоне.
Где-то люди, воля, свет,
А за мною шум погони,
Мне наружу хода нет.
...........................................
Что же сделал я за пакость?
Я убийца и злодей?
Я весь мир заставил плакать
Над красой земли моей…
Борис Пастернак
«Нобелевская премия»

1.

Примерно так же, как затравленный когда-то в России великий поэт Борис Пастернак, мог бы сказать о себе и мой давний друг художник Владимир (Давид) Кругман, почти полвека назад в полной мере испытавший на своей шкуре всю абсурдность, идиотизм, бесчеловечность советской действительности.
Пиком столкновения талантливого, яркого, неординарного художника с системой – столкновения, неизбежного, как рок – стала история с Фонтаном Кругмана, случившаяся в столице Киргизской Советской Социалистической Республики – городе Фрунзе – в конце 70-х годов ХХ века…
И хотя Владимир-Давид уже много лет живёт и активно работает в Германии, в баварском городе Фюрте, ощущая себя вполне состоявшимся человеком, мрачное, безжалостное прошлое кровоточащей занозой сидит в его сердце.
Прежде, чем рассказать, как развивалась вся эта «фонтанная» история, сделаем небольшой экскурс в жизнь и судьбу самого Кругмана, уроженца небольшого белорусского города Ельска.
В конце 60-х годов прошлого столетия он с отличием защитил диплом в Ленинградском Высшем художественно-промышленном училище имени В. Мухиной. Знаменитая «Мухинка», ныне – Санкт-Петербургская академия Штиглица, – отличалась высочайшим уровнем художественного образования, лучшим в России составом преподавателей и жестким отбором студентов.
То были годы «оттепели», когда казалось, что всё лучшее впереди, когда люди зачитывались ещё разрешённым Солженицыным и заслушивались уже полуподпольным Высоцким. Когда студенты-мухинцы, будущие дизайнеры (хотя само слово это было ещё под запретом), изо всех сил старались создавать новейшие образцы в области промышленного дизайна, технической эстетики, интерьеров общественных помещений. Они совали свой нос во все иностранные художественные журналы, пытаясь выудить, постичь лучшие зарубежные достижения. Вольно или невольно это помогало им заглянуть за железный занавес. И наиболее прозорливые из них, такие, например, как Юрий Жарких, учившийся с Кругманом в одной группе, очень скоро поняли, что хваленая советская художественная школа, так называемый «соцреализм» – тормозит развитие искусства. Ярких бунтарей-одиночек, подобных Ю. Жарких – участника печально знаменитой «бульдозерной» выставки, «оттепель» быстро подморозила и вышвырнула из страны Советов.
Кругман тоже почувствовал леденящий сквознячок режима, когда его пригласили в Большой дом на Литейном и предложили подписать «бумагу» против Жарких, угрожая в противном случае исключением из училища. Подписи Кругмана искусствоведы в штатском не дождались, чем Володя гордится до сих пор. Из училища его, правда, не исключили, но…
Но воздух уже был явно отравлен, и потому после защиты дипломной работы Кругман решил уехать из Ленинграда куда подальше и сам выбрал себе направление в Киргизию, в неведомую и далекую азиатскую республику.
Он начал свою работу преподавателем Фрунзенского художественного училища (тогда-то мы с ним и познакомились) и сразу же завоевал симпатии студентов и молодых коллег тем, что рассказывал, показывал и делал вещи, о которых большинство из них не имело представления. Даже Пикассо и Шагал были для учебных программ того времени весьма сомнительными фигурами. А Кругман вводил студентов в мир Фернана Леже и Анри Матисса, Генри Мура и Жоржа Брака, Пауля Клее и Хуана Миро, Амадео Модильяни и Сальвадора Дали, в мир русских авангардистов – Казимира Малевича и Василия Кандинского, Эль Лисицкого и Александра Родченко, Роберта Фалька, Владимира Татлина, Павла Филонова и многих других. Он знакомил молодежь с такими понятиями, как художественное проектирование и промышленный дизайн. Он своими руками показывал учащимся, что материалом для художественного творчества могут служить не только краски и холсты, но и самые неожиданные материалы, любые предметы и вещи, окружающие нас. Например, они со студентами делали художественные композиции из… теста для киргизских лепёшек, а потом запекали их и угощали лепёшечными фантазиями своих вечно голодных товарищей. То был хлеб и для души, и для желудка.
Чтобы не быть голословным, молодой преподаватель сам на добровольных началах создал художественный проект студенческого кафе в училище и вместе со студентами воплотил его в жизнь. В создании интерьера кафе молодой преподаватель с большой фантазией использовал простые и доступные материалы, некоторые из них буквально валялись под ногами. Например, горная речная галька, которой очень много в Киргизии, дерево и гипс, кожа и толстая скрученная верёвка – ею киргизы арканят лошадей. Студенческое кафе художественного училища стало сенсацией города Фрунзе, и восторженная молва о нём быстро облетела все студенческие общежития. А вот высокому культурному начальству такая активность нового преподавателя из Ленинграда с подозрительной фамилией Кругман очень и очень не нравилась. Его вызывали в министерство культуры, чтобы выразить своё недовольство, прорабатывали на педсоветах и профсоюзных собраниях. А однажды группа местных титулованных художников пришла в училище, посмотрела творческие композиции его студентов – смелые, ярко-игровые, весёлые – и вместо того, чтобы поощрить художественный поиск, новизну и свежесть работы Кругмана с молодежью, «корифеи» лишь издевательски и высокомерно посмеялись над ним. С тех пор, считает Владимир, между ним и местным художественным истеблишментом началось непримиримое противостояние, которое неослабно продолжалось все двадцать лет жизни и работы художника в Киргизии.
Но энтузиазм, творческая воля и уверенность в своей правоте были так сильны в Кругмане, что никакие козни «мэтров» и чиновников от искусства не могли остановить его. Хотя попортить ему нервов и здоровья они успели предостаточно.
Мало того, что Кругмана под разными предлогами не принимали в члены Союза художников, высокопоставленные коллеги, где могли и как могли, портили ему кровь, вставляли палки в колёса всех его начинаний и проектов. Много тому было причин. И зависть, элементарная цеховая зависть к талантливому, энергичному, непохожему на них, независимому человеку. И неприемлемый для многих местных «интернационалистов» «пятый пункт» Кругмана, его якобы чужеродность киргизскому искусству.
Когда он ощутил, что местные художники не понимают его, что с ними никакой каши не сваришь, он решил взять в союзники прессу, общественность, городские власти, в том числе и партийное начальство, без которого в ту пору ничего не решалось.
Выступая в печати, на радио, телевидении, беседуя с журналистами, с которыми он очень подружился, Кругман страстно убеждал всех в том, что город должен повернуться лицом к человеку, что необходимо поднимать планку его духовных и эстетических запросов.
Художник не только говорил, но и делал. Делал в обход Союза художников и его худсовета. Неожиданных союзников Володя нашёл у руководителей общественного питания, которые с недоверием относились к «высокохудожественным», но весьма денежным требованиям соцреалистов из худфонда. Хозяйственникам нужны были хорошие, добротные заведения общепита, куда с удовольствием ходили бы люди. Им нравились многие проектные идеи настырного дизайнера, чью профессию они иногда путали с его фамилией.
Сам он при этом работал за гроши по сравнению с худфондовскими расценками, но это не спасало его от злобной зависти своих коллег со всеми вытекавшими отсюда последствиями…
Эффект разорвавшейся бомбы вызвала одна из первых крупных работ Владимира Кругмана во Фрунзе – интерьеры ресторана «Киргизстан» при одноименной гостинице в самом центре города.
Такого ещё не видывала киргизская столица. Типовой, помпезный и потому безликий ресторан волею художника полностью преобразился в уютный, оригинальный то ли музей, то ли театр, то ли кинопавильон. Все здесь было неожиданно и непривычно и всё дышало киргизским колоритом. Не случайно, вскоре репродукции интерьеров «Конюшни» – так, любовно и без всякой иронии стали называть горожане очень полюбившийся им ресторан, где на столбах висели седла, другая конская упряжь – вошли в альбом «Монументальное искусство СССР», к вящему неудовольствию и злобной зависти киргизской художественной элиты.
Неугомонный Кругман проектировал, пробивал и реализовывал немало дизайнерских проектов. Это и оригинальное, очень человечное, тёплое решение переговорного пункта Междугородней телефонной станции во Фрунзе; и ставшее популярным у горожан кафе «Долон», придуманное и сделанное руками Кругмана; и подземный переход по улице «Молодая гвардия» с использованием мозаики из обыкновенных голышей-булыжников; наконец, интерьер дачи знаменитого писателя Чингиза Айтматова, который лично попросил об этом Кругмана.
…Прошло десять лет с тех пор, как художник появился в Киргизии.
Его бурная и, главное, ощутимая, результативная художественная деятельность не могла, разумеется, остаться не замеченной. Здравомыслящие люди (исключая разве что коллег-завистников) понимали, что именно такой человек нужен городу. И произошло немыслимое: городские власти с подачи местных архитекторов предложили Кругману занять пост главного художника города Фрунзе. Невероятно, но факт: высокая номенклатурная должность была предложена не только беспартийному еврею, но даже не члену Союза художников, к тому же молодому человеку с вызывающей внешностью – с бородой и усами – и отнюдь не с пуританскими манерами.
Но какая свистопляска началась в киргизском Союзе художников: что за нонсенс: без нашей рекомендации, без нашего дозволения какого-то чужака с сомнительными идеями, безродного космополита, к тому же даже не «члена» – в главные художники! Безобразие, позор, не допустим и так далее! Но городские власти не прислушались к мнению художественных чиновников и утвердили Кругмана в должности. Понятно, что это не только не облегчило его жизнь, а, скорее, наоборот – серьёзно осложнило. Если раньше его шпыняли как частного художника, то теперь и общественные проекты, продвигаемые Кругманом, подвергались откровенным нападкам со стороны всяческих худсоветов, комиссий, экспертных советов министерства культуры, Союза художников, худфонда и прочая и прочая...
2.
Апофеозом длительной борьбы мастера за право на творчество и искусство стала знаменитая история с фонтаном.
Вот как сам Кругман рассказывает об этом:
– Город Фрунзе (ныне Бишкек) – очень солнечный и зелёный, и я давно мечтал построить в этом городе фонтан – большой, веселый, светоносный. Создать не просто эстетическую среду, но, в определенном смысле, микроклимат. Но вопрос: как эту мечту осуществить?
Монополия на все художественные произведения в городе была сосредоточена в руках Союза художников. Вне Союза осуществить что-либо было невозможно. И всё же я был неудержим в своей мечте.
Изготовил цветной макет фонтана, предложил место для его установки: рядом со строящимся 9-этажным жилым домом в центре города – на углу улиц Советская и Токтогула. Главный архитектор столицы Киргизии Геннадий Кутателадзе поддержал мою идею и предложил показать макет на правлении Союза архитекторов республики. Что я и сделал. Архитекторам очень понравился проект, и они благословили меня на дальнейшую борьбу, правда, предупредив, что Союз художников ни за что не позволит мне осуществить этот фонтан.
И все жё я показал макет руководителям города, и они тоже сразу же приняли, одобрили его. Город был готов взять на себя финансирование проекта. Но вот тут-то и была проблема. Оплачивать художественные работы, по нелепым законам того времени, можно было только и исключительно через художественный фонд Союза художников. А там свой художественный совет. Но этот совет не хочет рассматривать мой фонтан и всё тут! Строители уже завезли на стройку строительные материалы, начали вести земляные работы. Но без решения совета невозможно оплачивать работу исполнителей – художников-мозаичников, а также мой гонорар. Проходит одна неделя, вторая, третья – члены худсовета не появляются на объекте. А мне было поставлено чёткое условие: фонтан должен быть готов к окончанию строительства здания. Но дни идут, а худсовет упорно играет в прятки. Городские власти подталкивают меня к началу работ, при этом, не дожидаясь решения худсовета, определяют мне зарплату 150 рублей в месяц, зачислив работником строительного управления.
И вдруг в разгар работ на объекте неожиданно появляются члены художественного совета. И все, как один, категорически и демонстративно высказываются против моего фонтана, найдя его «неудовлетворительным по композиции, пластике и цветовому решению. Слишком всё пёстро, ярмарочно. И потом, зачем здесь вылеплены три рыбки, достаточно одной»...
Ради фонтана, ради людей, уже работавших на нём, мне пришлось наступить на горло собственной песни и что-то поменять в его композиции, короче – пойти на компромисс (не в лучшую сторону, как я, увы, понимал). Но члены худсовета у меня больше не появлялись, хотя и обещали прийти через неделю. Тем временем, на свой страх и риск, мы продолжили работы на объекте – появились бетонные объёмы, была смонтирована система подачи воды для фонтана. Стройку обнесли забором, а я улетел в Киев на завод, где изготовлялась цветная смальта. Набрав нужное количество смальты разных цветов и оттенков, необходимых для покрытия бетонных форм, я с грузчиками погрузил её в железнодорожный вагон, который ушёл в Киргизию. Каков же был мой шок и ужас, когда, возвратившись во Фрунзе, я узнал, что вся смальта была разгружена не на площадке нашего строительного управления, а на складе художественного фонда!..
И тут вновь совершенно неожиданно у меня на стройке появляются председатель Союза художников Киргизии, члены худсовета и ещё какие-то люди. Это была расширенная комиссия Министерства культуры совместно с большим худсоветом Союза художников. Меня они как бы игнорировали, не обращались ко мне, но громко вели решительные разговоры о том, что надо бы срочно пригнать бульдозер и разрушить, сравнять с землей все формы! (Как тут не вспомнить приснопамятную «бульдозерную» выставку хрущевских времен! – прим. мое - А.Б.). Затем был изготовлен протокол, где я был назван безродным космополитом, пропагандирующим загнивающую буржуазную культуру, оказывающим дурное влияние на молодое поколение. И ещё много чего в том же духе! Самое интересное было в конце. Высокая комиссия рекомендовала «лишить Кругмана права выполнять ответственные творческие работы»…
Теперь мне стало совершенно ясно, что это конец – прекращается финансирование объекта, рабочие и исполнители расходятся. Не хочется описывать мои муки и страдания, но откуда у меня взялись силы, а, главное, воля, чтобы добить фонтан до конца, не знаю! Девятиэтажный дом уже давно был заселен, а мы из последних сил только заканчивали наш многострадальный фонтан.
Хорошо помню тот прекрасный день, когда уже заходило солнце, и рабочие сняли строительные ограждения. Фонтан заиграл, засверкал всеми цветами радуги и пошли струи воды. Стали собираться люди – стар и млад, все дивятся, радуются яркому необычному чуду – бассейну с лучистыми солнышками, рыбками и смешными дракончиками в сверкающей воде. Я обращаюсь к приятелю, стоящему рядом со мной, и говорю, что надо бы обмыть это дело. При этом ни у меня, ни у него в кармане ни рубля. Мой приятель быстро сообразил и, представившись прорабом этой стройки, сумел буквально за час продать частникам остатки деревянного заграждения фонтана. Подходит ко мне и показывает в руке скомканные рубли. Накупив на эти деньги всякой бормотухи, мы отправились ко мне домой. Признаюсь… После этого я бегал и цитировал всем знакомым своего тезку Маяковского: «Мне и рубля не накопили строчки»…
Между тем, в защиту художника и фонтана выступил известный писатель и журналист Леонид Дядюченко, к сожалению, ныне покойный, опубликовавший в двух номерах республиканской партийной газеты «Советская Киргизия» большой очерк «Соло для фонтана с оркестром». Он подверг резкой критике руководителей Союза художников и других чиновников от искусства, много лет травивших и шельмовавших яркого, талантливого, неравнодушного человека только за то, что он много сделал для города и республики, не спрашивая при этом разрешения у тех, кто монополизировал это право для себя. Вот, что писал тогда Л. Дядюченко:
«Обычно людей отчитывают за то, что они чего-то не сделали. А тут обвинительный акт состоял из всего того, что сделано художником в городе за последнее время. А сделано немало… И всё, оказывается, плохо. Всё никуда не годится. Особое раздражение у обвинителей вызывает то обстоятельство, что художник деятелен, активен, что он сам ищёт, сам находит темы своих работ, не дожидаясь, когда кто-нибудь поднесёт ему что-то на блюдечке худфондовской распределительной комиссии. А это уже не крамольные рыбки, оставленные художником на фонтане, это уже посягательство на устои. И стремление наказать именно за это ничуть не маскировалось, – напротив, чтоб и другим неповадно было!».
Если бы не поддержка Кругмана партийной газетой (всё же здравый смысл иногда возобладал), не выступление в его защиту откликнувшихся на статью горожан, а также известных специалистов из Москвы, знакомых с фонтаном и его автором, – доктора архитектуры Вячеслава Глазычева, руководителя Сенежской студии дизайна Союза художников СССР Евгения Розенблюма, народного художника СССР, академика Константина Рождественского, не известно, что стало бы с фонтаном, да и с самим художником...
3.
Более сорока лет стоит в столице теперь уже независимого Киргизстана фонтан Кругмана «Солнечные рыбки», радуя горожан и гостей Бишкека своими причудливыми формами и расцветкой, радугой брызг и сверканием воды. Фонтан – подлинная изюминка солнечного южного города, одно из лучших (если не самое лучшее) произведений скульптурно-мозаичного искусства в республике. Хотя сегодня практически никто в Киргизии не знает ни имени автора фонтана, ни драматической истории его создания…
Вновь рассказывает Владимир Кругман:
– 15 лет назад я побывал на Всемирной выставке ЭКСПО-2000, которая проходила в Ганновере (Германия). Там был развернут и павильон Киргизской Республики. С интересом заглянул туда. Кроме киргизских юрт, ковров, изделий народных промыслов там было много цветных открыток с видами города Бишкека. Среди них я увидел изображение своего фонтана, правда, без указания имени автора. Я спросил одного из киргизских сотрудников павильона, не знает ли он, кто автор этого фонтана. Он сказал мне, что фонтан создал талантливый местный художник по фамилии Конурбаев, который много пил и его уже нет в живых. Я купил несколько открыток со своим фонтаном и, не сказав бывшему земляку ни слова, ретировался из павильона…
А недавно в интернете обнаружил интересное интервью с молодой писательницей из Бишкека по имени Диана Светличная. Взглянув на строчки интервью, пришёл в восторг, ведь там шла речь о моём фонтане. Привожу фрагмент этого интервью.
Вопрос: – Какой памятник в столице Киргизии вам больше всего нравится и что у вас с ним связано?
Ответ: – Для меня мой город в целом сам большой и дорогой сердцу памятник. Но главной достопримечательностью нашего Бишкека для меня всегда будет фонтан на пересечении улиц Советской и Токтогула. Рядом с этим фонтаном был мой детский сад и замечательный кондитерский магазин. Разве можно было равнодушно пройти мимо этих разноцветных пузатых рыб, держа в руках шоколадную картофелину! Да никогда! Нужно было обязательно остановиться, присесть рядом с фонтаном и долго-долго нервировать моих всегда куда-то спешащих родителей. Это мой самый любимый фонтан в мире!».
И ещё одно высказывание о фонтане. Его автор – киргизский журналист Бектур Искандер. Вот его слова: «Самый недооцененный памятник Бишкека – фонтан на Советской-Токтогула. При том, что это подлинное произведение искусства. Призываю всех любить и беречь фонтан, как один из самых необычных символов Бишкека…».

Александр БАРШАЙ

На снимках: фонтан Владимира Кругмана «Солнечные рыбки» в Бишкеке;
В. Кругман в своей мастерской в Фюрте;
Кругман с известным клоуном Олегом Поповым;
работы художника.
Фото автора и из архива В. Кругмана