По гуляли по Березовке, городскому поселку, недавно ставшему городом. Он рассказывал о своей работе, о жизни. Монологи о дизайне: современном и времен его молодости, о национальных и общечеловеческих мотивах в творчестве, были продуманы и взвешены.

Наши встречи относятся к началу 2000-х годов, когда стекольный завод в Березовке еще работал в полную силу.

Времена изменились. Коснулось это многих сторон жизни: и производственной, и личной (Владимир Семенович Мурахвер не помолодел), но и теперь, иногда разговаривая по телефону, чувствую его мудрость, его умение находить самые точные и весомые слова. Достаю старые записи и перечитываю их.

Знакомство

Ежедневно, на протяжении более полувека, проходил Владимир Семенович этот путь: от дома до заводской проходной, от проходной до художественной мастерской (завод, если судить березовскими масштабами, большой, и внутризаводские расстояния не меньше городских), закончив работу – снова на проходную и в творческую мастерскую. Иногда этот маршрут менялся, не было персональной мастерской, но был спортзал, куда он приходил тренировать юных волейболистов.

По дороге Владимир Семенович любит размышлять, разговаривать сам с собой. Наверное, ходьба способствует этому.

…От Лиды до Березовки километров тридцать. И прежде чем отправиться в путь, я решил созвониться с Владимиром Семеновичем. Трубку подняла его жена Людмила Михайловна, и я услышал, как она пригласила к телефону Вилю.

– У Вас много имен? – скорее в шутку, чем всерьез спросил я, и услышал в ответ действительно юмористическую историю о том, как Мурахверу давали имя.

Хочу подчеркнуть, что у Владимира Семеновича прекрасное чувство юмора.

– Мама хотела меня назвать Вилом, в честь Владимира Ильича Ленина. Шел декабрь 1930 года. Наша семья была полна революционного энтузиазма. Когда мама пришла регистрировать меня, старый знакомый отозвал ее в сторону и шепнул на ухо: «Сара, не будь дурой. Люди над тобой и мальчиком будут смеяться. Хочешь назвать в честь Него, он выделил это местоимение «него», назови Владимиром».

После этой истории и рассказа о том, что за всю жизнь Владимир Семенович услышал по радио только одного однофамильца, журналиста Игоря Мурахвера, разговор, естественно, перешел к воспоминаниям о детстве, о семье, в которой он вырос.

– Мы жили в Одесской области в небольшом городке Ананьеве. У родителей – учителей по профессии – было четверо детей: Наум, названный в честь деда, Толя, Женя (Шейндл – так звали мою бабушку, маму моей мамы) и я.

Анатолию, как и мне, дали «революционное» имя. Его назвали в честь Анатолия Васильевича Луначарского – Наркома просвещения в ленинском правительстве. Мама была пламенной революционеркой. В детстве она пережила еврейский погром. И, когда Советская власть провозгласила равенство народов, мама, как и многие евреи, поверила новой власти и пошла за ней. Она была активной комсомолкой, очень гордилась, что ее отец Арон Каган был не каким-нибудь торговцем, а пекарем в Ананьеве. В молодости и вовсе был бунтарем-пролетарием. Странствовал из города в город, даже с Максимом Горьким работал в одной пекарне. Верил Троцкому. Как его только не посадили? В юности у мамы был эпизод, о котором она не охотно вспоминала. Убежала из дому с бродячим театром. Девочка была под впечатлением книги Шолом-Алейхема «Блуждающие звезды». В ней всю жизнь сохранялась артистичность. Учитель тоже немного актер. Дети ее любили. На общественных началах она вела в школе драматический кружок.

Отца не принимали ни в комсомол, ни в коммунисты. Он был мелкобуржуазного происхождения. Переживал, хотел даже наложить на себя руки. Потом выучился на учителя. Преподавал математику. Отец добровольцем ушел на фронт в истребительный батальон в первые дни войны. Они были совершенно необученными солдатами. В кровавой мясорубке под Одессой отец пропал без вести. В кошмарной неразберихе тех месяцев не было времени выяснять судьбу каждого солдата, тем более тех, кто уже отстрелялся.

Мама с дедушкой и бабушкой, с четырьмя детьми, вместе с детским домом, где она работала, подались на восток. Месяц ехали в товарняке. Сначала оказались на Северном Кавказе, потом в Ташкенте. Дедушка умер по дороге, а вскоре скончалась и бабушка Шейндл.

В Ташкенте мама работала в одном детском доме, я оказался – в другом.

– У вас есть работы, посвященные вашим родителям, детству, воспоминаниям тех лет? – спросил я.

– Отца почти не помню, остались какие-то детские смутные воспоминания… Нет ни одной работы, на которых были бы нарисованы отец, мама или дедушка с бабушкой. Но моя серия графических работ «Клезмеры» навеяна, в том числе, и детскими воспоминаниями. Я помню, как в Ананьеве еврейские музыканты ходили по дворам, исполняли что-то, зарабатывали так деньги. Помню, как они играли на праздниках, на свадьбах. Хотя, надо откровенно сказать, толчком к рождению этой серии графических работ послужил другой повод. В Лиде много лет работает клезмерский ансамбль «Шолом». Им руководит Михаил Двилянский. Прекрасный музыкант, человек, которого очень уважаю. Я бывал на их концертах, репетициях. И музыка, которую они исполняют, особенно фольклорные произведения, подтолкнули меня к созданию серии графических работ. Когда работал над «Клезмерами», слышал еврейскую музыку, она звучала во мне. И конечно же, пришли воспоминания о детских годах, обо всем, что скапливалось внутри и не было высказано.

Я узнал о Владимире Семеновиче Мурахвере по серии графических работ «Клезмеры». И решил встретиться с автором.

На пяти листах целая галерея лиц: умных и глупых, честных и жуликоватых. И на каждой работе присутствует автопортрет Мурахвера. Художник не только подчеркивает, что еврейское искусство жило в нем, и даже находясь в стороне от национальных центров, он всегда мысленно был среди своего народа.

Позднее, после нашего разговора, после увиденных работ Мурахвера, я понял, насколько это разносторонний человек, многоплановый художник, который выражает себя в различных видах и жанрах изобразительного искусства.

На встречу со мной Владимир Семенович взял папку с карандашными зарисовками, этюдами. Рисовать для него необходимость, и он это делает постоянно. В папке были портреты известных людей, чаще всего сделанные с экрана телевизора, зарисовки персонажей, которых он видел в автобусе, соседей по дому, коллег.

Мы хотели устроить просмотр в заводском Дворце культуры, но он был закрыт. Мурахвер предложил обогнуть здание и войти в спортивный зал. По тому, как привычно он прошел по лабиринту коридоров, я понял, что эти помещения для него хорошо знакомы.

– Часто бываете здесь? – спросил я.

Владимир Семенович скромно улыбнулся, мол, что уж в мои годы хвастаться спортивными достижениями, и после паузы, поняв, что от него все же ждут рассказа, поведал:

– Я когда-то тренировал волейбольную команду школьников в Березовке. Было это более сорока пяти лет назад. У нас были достижения. На спартакиаде сельских школ Белоруссии заняли первое место. Двенадцать лет отдал тренерскому делу. Любил спорт. В волейбол начал серьезно играть еще в институтской команде.

Однажды в Березовку приехали друзья Владимира Семеновича: Яша Блюмин – сокурсник по Мухинскому училищу, Борис Заборов, теперь художник с мировым именем, а тогда очень способный график, и искусствовед Олег Сурский. Они не предупредили о приезде. А Мурахверу как раз в этот день надо было вести волейбольную команду на соревнования в Лиду. Завод выделил для поездки грузовую машину. И друзья уселись вместе с ребятами в кузов. Лучше других понял Мурахвера Борис Заборов, он и сам любил волейбол.

– Может быть, Борис Абрамович в Париже иногда вспоминает, как трясся по пыльной дороге из Березовки в Лиду, – сказал Владимир Семенович и засмеялся.

Желание тренировать детей, доставлять им радость, пришло к Мурахверу не случайно. И не только волейбол тому виной. Он помнил о собственном военном детстве: детдомовском, голодном, неласковом. Когда война закончилась, и Владимир стал жить с мамой, достатка в доме не было. Мама получала мизерную зарплату. Она с четырьмя детьми даже не решилась подняться с насиженного места и вернуться в Ананьево. Там, на родине, их уже никто не ждал.

На всю оставшуюся жизнь

После школы Владимир поступил учиться в Ташкентское среднее художественное училище имени П. Д. Бенькова. Там готовили учителей рисования и черчения. Рисовать любил всегда. Даже что-то умудрялся зарабатывать, выполняя оформительские работы. Решил учиться дальше в Ленинградской академии художеств. Свернул свои работы трубочкой и поехал через всю страну.

Приемной комиссии живописного отделения не понадобилось много времени, чтобы вынести решение. Работы были «сырыми», но обнадеживающе сказали: «Рисунок у вас хороший. Попробуйте на графику». На графическом отделении Владимир не прошел по конкурсу. И тогда его будущую жизнь определил товарищ по Ташкенту Яша Блюмин: «Давай к нам в Мухинское». Яша учился на отделении, которое выпускало резчиков по дереву. Владимир поступил – на отделение стекла и керамики.

Его учителем стал Борис Александрович Смирнов. Хороший художник, прекрасный специалист по стеклу.

– Я много у него перенял, – рассказывает Владимир Семенович, – и в творческом, и в житейском плане. Он всегда был переполнен замыслами, легко раздавал идеи. Радовался нашим удачам. Мы учились в переломное время. Страна приподнимала «железный занавес», рушились сталинские устои. Мы впервые увидели иллюстрированные западные журналы, у нас появилось какое-то представление о современном дизайне.

В училище Владимир Семенович познакомился с Людмилой Михайловной Мягковой. На втором курсе они поженились. Как он признался: «Решили, что нужно образовать семью». Людмила Михайловна – ленинградка, пережила блокаду. Когда открылась «дорога жизни», ее тринадцатилетней, вывезли из города.

..Не знаю, есть ли на стеклозаводе «Неман» должность экскурсовода, но, думаю, даже профессиональным мастерам этого дела надо поучиться умению рассказывать о предприятии у Владимира Семеновича. Я понимаю, что за столько лет каждая дверь, каждый лестничный пролет, каждая печь, конвейер – все стало родным.

– Когда-то здесь росло много берез, – рассказывает Мурахвер. – Отсюда и название Березовка. Сейчас березовых рощ почти не осталось в округе. Дерево сожгли. Оно шло для варки стекла. Индустрия постоянно спорит с природой и, к сожалению, побеждает ее. Говорят, что завод, а тогда это была маленькая мастерская по производству стекла, основали еврейские купцы. Делали лампадки, пивную и аптечную посуду. В нашем желтом песке много железа, и бутылка получается с коричневатым или зеленоватым оттенком. Производили у нас раскопки, нашли осколки давнишнего стекла, сейчас они в музее. Купцы разорились и продали мастерскую местному помещику Зенону Ленскому. Это было в 1883 году. Эта дата считается годом основания завода.

Заходим в цех, где у печей работают стеклодувы, где стекло приобретает нужную форму:

– Посмотрите, какие у людей монументальные движения, – продолжает Владимир Семенович свой рассказ. – И в тоже время чувствуется какая-то легкость. …Стекло – волшебный материал. Ему пять тысяч лет. Говорят, что архитектура – это застывшая музыка. В первую очередь, это относится к стеклу. Изделие из стекла музыкально. Оно звучит. Только надо уметь слушать. Или звенит первая струна, или играют басы…

Заходим в помещения, где находится демонстрационный зал, музей, мастерские художников.

– На предприятии художник должен выполнять заводскую программу, – Мурахвер рассказывает о личном производственном опыте. – Но всегда поощрялось, когда мы делали авторские работы. Министерство культуры просило нас участвовать в выставках, их было много и в нашей стране, и за рубежом.

На завод молодые художники Мягкова и Мурахвер приехали после окончания Мухинского училища. Приехали с трехлетним ребенком и мамой Людмилы Михайловны. Для многих этот переезд показался странным и неожиданным. У Мягковых в Ленинграде было жилье в центре города. Многие мечтали зацепиться за Ленинград. А Мурахверу было в большом городе не по душе, как говорит, «нечем было дышать». Они приехали в Березовку, огляделись. Им понравилась здешняя природа, возможность самостоятельной работы.

Вспоминает Владимир Семенович о первых годах жизни в Беларуси: «В Березовке жителей было три тысячи человек. Каждый третий работал на стеклозаводе. Многие жили в соседних деревнях и приезжали на завод на велосипедах. Как сварится стекло, звучал гудок, и люди спешили на работу».

Сын Людмилы Михайловны и Владимира Семеновича Анатолий сейчас живет в Гродно. Здесь же работает внук Максим и растет правнук Илья. Вот так выходцы из южного городка и северной столицы пустили корни в Беларуси.

Художники

В 1964 году Людмила Михайловна и Владимир Семенович были приняты в Союз художников. И хотя в то время стать членом творческой организации было гораздо сложнее, чем теперь, для них больших проблем не было.

– Нас приняли почти заочно, но это была политика. Молодые живописцы и скульпторы, публика трудно управляемая, все норовили уйти в сторону от социалистического реализма. А прикладники, особенно связанные с производством, вполне управляемый контингент. Тогдашний руководитель страны Никита Сергеевич Хрущев вел жестокую борьбу с абстракционизмом. Это было страшное обозначение для художника. Абстракционисты воспринимались как идеологические диверсанты. Хрущев хотел прикладников – людей занимающихся декоративно-прикладным искусством, противопоставить абстракционистам. Прикладники работают для народа.

Руководители страны стали ездить по заграницам, увидели, что дизайнер – одна из самых востребованных профессий – хотели это перенести на нашу почву. На стеклозаводах создавались творческие группы, давали зеленый свет для вступления в творческий союз. И меня с Людмилой Михайловной по итогам выставок приняли в Союз художников. Мы много работали. Были выставки, посвященные различным датам, ярмарки, декады белорусского искусства. И всюду мы были представлены. Дизайнеры делали интересные вещи, но они не шли в производство, потому что не вписывались в экономику, где главное было – план.

С присуждением звания «Заслуженный деятель искусств Беларуси» у Владимира Семеновича прошло все не так гладко. Документы на Мягкову и Мурахвера подали вместе. Людмиле Михайловне, в то время главному художнику завода, звание вполне заслуженно присудили, а вот документы Владимира Семеновича отложили в сторону. Отложили их и во второй, и в третий раз.

– Рекомендации на присвоение звания, – рассказывает Владимир Семенович, – трижды записывались в протоколах Всесоюзных художественных советов по стеклу в разные годы. Но работники завода еще подчинялись и Министерству промышленных и строительных материалов. Для получения звания необходимо было согласие заместителя министра ведомства. Мягко говоря, мы не очень хорошо относились друг к другу. Да еще с коммунистической партией, вернее, с ее чиновниками, я не сошелся характерами. В общем, почетного звания мне было не видать, если б не случилась перестройка.

С должностными лицами у Владимира Семеновича всегда были непростые отношения. Он неконфликтный человек, и по характеру не борец за справедливость. Но и человеком из толпы он никогда не был. Всегда жил и живет так, как подсказывает ему совесть.

…Дело было в брежневские времена. Однажды на заводе произошла стихийная забастовка. Случай в те годы из ряда вон выходящий. Люди возмутились, что у них маленький обеденный перерыв, всего 20 минут. Немедленно подключились следователи из Комитета государственной безопасности. Искали зачинщиков забастовки. Последовали наказания. Кого-то сняли с работы, кого-то исключили из партии. А с Владимиром Семеновичем, хотя к организации забастовки он не имел никакого отношения, встретились люди из КГБ и сказали: «Не могли бы помочь найти шпионов, они причастны к забастовке. Это ваш гражданский долг». Но Владимир Семенович показал характер. «Нас учили, – ответил он, – и в школе, и в институте, если рабочие требуют – значит, они правы». На этом разговор закончился.

...Художественная мастерская у Мурахвера и Мягковой одна на двоих. Когда входишь в небольшую комнату, на три четверти заставленную авторскими работами, заполненную папками с эскизами, набросками, сразу ощущаешь атмосферу творчества. Как будто бы сам воздух наполнен энергией созидания.

– Руководство завода сохранило за нами мастерскую, наверное, учитывая наши заслуги. Да и, кроме того, молодые не очень хотят идти на работу с небольшой зарплатой, поэтому никто не дрался за нашу мастерскую, – говорит Владимир Семенович. – Я люблю сюда приходить, этот стол для меня родной. Когда занимаюсь графикой, работаю здесь.

На стеклозаводе «Неман» произошел забавный случай, хотя результат его вполне заслуженный. Появился новый директор. Он знакомился с производством, обходил цеха, мастерские. В это время Владимир Семенович за своим столом работал над «Клезмерами». Не зная, как его представить, главный художник Василий Самохвалов сказал:

– Один из ветеранов нашего завода, очень заслуженный человек, проработал много лет, сейчас на пенсии. Зарплату не получает, но приходит на работу в мастерскую.

– Заслуженный человек работает без зарплаты? – Удивился новый директор и сказал: – Надо оформлять на ставку.

– Так еврейская тема помогла мне снова стать в строй работающих, – смеется Владимир Семенович. – Правда, на полставки.

Музыка, звучащаяся в стекле

Мы гуляли по залам музея стеклозавода «Неман». Я давно не получал такого удовольствия от увиденного. Чтобы у читателей не сложилось впечатление, что заводские художники занимаются только декоративными работами, подчеркну, что большая часть экспонатов – так называемая «массовка». И если в этих словах вы услышали хотя бы намек на пренебрежительный тон, поверьте, «массовка» не заслушивает этого. Если говорить о качестве исполнения – это произведения искусства. Они выпускаются массовым тиражом и имеют прикладное значение. Для меня это были минуты приятных воспоминаний о пятидесятых-шестидесятых годах, когда у нас дома праздничный стол сервировался такими же графинчиками, салатницами, селедочницами.

– Этот бокал называется «Барыня», – пояснил мне Владимир Семенович. – Одна из первых моих работ на стеклозаводе, как и эти рюмки, графинчики. Думал, что эти работы меня переживут. Но, когда началась в Советском Союзе борьба с алкоголизмом, всю рюмочную группу убрали с производства. Так что в те годы вырубили не только виноградники в Крыму и на Кавказе.

О Мурахвере и Мягковой невозможно говорить порознь. Не глядя на то, что каждый из них, безусловно, яркая личность, они давно стали единым целым не только в житейском, но и в творческом плане.

У Людмилы Михайловны великолепная пластика, тонкое чувство цвета. Все ее работы очень оптимистичны. Ощущение, что у автора все время, приподнятое настроение и она хочет поделиться им с людьми.

Невозможно рассказать обо всех работах, сделанных за эти годы Мягковой и Мурахвером. Поэтому, пускай не обижаются на меня авторы, я остановлюсь на тех, которые мне наиболее запомнились.

Работа Людмилы Михайловны «Всюду жизнь». Перевернута прострелянная каска, на ней сидят голуби. Жизнь побеждает войну. Стекло, окрашенное окисью меди, и при термической обработке чем-то напоминает старую медь. Красота, не противоречащая исторической правде. Эта работа Мягковой вручалась правительственным делегациям, приезжавшим в Москву во второй половине 80-х годов.

Владимир Семенович – философ и в жизни, и в творчестве. (Если эти понятия вообще разделимы.) Мне кажется, для него на первом плане идея, желание передать мысль. Хотя сам о себе говорит: «Мне тоже нравится радостное искусство, но получаются у меня работы почему-то грустные, а порой даже слишком...»

– Фигуры из комплекта «Спорящие» или «Страждущие», – рассказывает о своей работе Мурахвер. – Это люди, которые никогда не договорятся. Впервые была выставлена работа в конце 80-х годов в Эрмитаже на выставке стекла «От Египта до наших дней». Пять фигур. Тогда я не заикался даже, что это «Политики». У нас политики не могли публично спорить. А сейчас название стало актуальным. Каждая фигура имеет свой цвет, свой характер. «Страждущие, или Политики» выставлялись на выставке в Дании, где были представлены десять художников из Советского Союза, и я – единственный из Беларуси. Работа «Страждущие» опубликована на первой странице американского журнала.

Почетный христианин

«Ефросинья Полоцкая» – одна из самых известных работ Владимира Мурахвера. Она тиражирована, ее часто покупают, когда хотят подарить что-то на память о Беларуси. Работа, выполненная в начале 90-х годов, стала символом времени, когда возродился интерес к истории, национальным традициям.

Скульптура «Ефросиньи Полоцкой» была заказана к Первому съезду белорусов мира, который проходил в Минске.

К 2000-летию Христианства Владимира Семеновича за создание скульптурной композиции «Ефросинья Полоцкая» наградили почетной медалью.

«Я еврей», – сказал Мурахвер, узнав об этом. «Мы награждаем Вас как художника», – ответили ему.

– Теперь я – почетный христианин, – улыбается Владимир Семенович.

– Вас по праву могли бы наградить и католической медалью за композицию «Мадонна с ребенком» и протестантской за работу «Под колпаком», – говорю я.

– «Мадонну с ребенком» я выполнил по заказу местного ксендза, – пояснил Владимир Семенович. – «Под колпаком» навеяна притчей Лютера.

В вольном пересказе притча звучит так: «Мы не можем запретить птицам летать над нашими головами. Но мы можем запретить им гнездиться у нас на голове. Мы не можем помешать дурным мыслям мелькать в нашем сознании, но мы должны запретить им властвовать над нами».

Чтобы ни делал Владимир Семенович, будь то чтение Библии, книг античных авторов или стихов современных поэтов, просмотр спектаклей (в основном, по телевизору), или прослушивание музыкальных произведений, у него тут же возникают ассоциации со стеклом. Он, посвятивший всю жизнь этому материалу, видит в стекле все: и литературу, и музыку, и театр.

Композиция «Под колпаком» посвящена учителю Б.А. Смирнову. У этого художника была работа «Кошка съела мышку». Поскольку это стекло, мышка просвечивалась сквозь кошку. Владимир Семенович использовал мотив просвечивающегося стекла. Когда смотришь на работу «Под колпаком», создается впечатление, что притча была написана, чтобы когда-нибудь ее воплотили в стекле.

Скрипач на крыше

Среди декоративных работ Мурахвера присутствует еврейская тема. Хотя в стекле она не так ярко выражена, как в графике или живописи.

Композиция «Скрипач на крыше», навеянная шагаловскими мотивами. Местечковый домик. Над ним, то ли на крыше, то ли на небесах, играет скрипач.

Фигурка из черного стекла с желтым ободком вокруг головы, называется «Хасид».

Но именитый коллега Мурахвера академик Академии художеств России В. С. Муратов, высоко оценивающий творчество Владимира Семеновича, сказал: «В его декоративных работах ощущается национальная принадлежность».

Мы останавливались у стеллажей, подолгу разглядывали работы Людмилы Михайловны и Владимира Семеновича. У меня спрашивали: «Кто автор?» Я ни разу не ошибся. Ошибиться было труднее, чем дать правильный ответ.

За полвека совместной жизни и совместного творчества (все работы они обсуждают, советуются) каждый из них нашел свою нишу, приобрел почерк, который не только не копировал, не подражал, но и не спорил с другим. Для творческих личностей (даже если они составляют одну семью) – это единственно возможный способ мирного бесконфликтного сосуществования.

Может быть, мой вопрос и показался бестактным, но я решил спросить:

– Вы – ведущие художники не только на предприятии, не только в республике. Были и остаетесь одними из самых известных художников, работающих со стеклом, во всем бывшем Советском Союзе. Чувствовалась ли когда-нибудь между вами конкуренция?

– Ну что вы? – удивился Владимир Семенович. – Людмила Михайловна – прекрасный художник. Мы с ней совместно участвуем во всех выставках. И, как говорят, дополняем друг друга. Искренне и с большой теплотой относимся к удачам друг друга, переживаем, если что-то не получается. Людмила Михайловна, плюс к ее творческим достоинствам, очень активный человек, она прекрасный организатор, администратор.

Владимир Семенович улыбнулся от воспоминаний о событиях сорокалетней давности и стал рассказывать:

– В шестидесятые годы меня назначили главным художником завода. Все же мужчина, традиционно должен руководить. Но по натуре я не начальник. Людмила Михайловна делала вместо меня многие административные работы. И однажды сказала: «Что это, я все делаю, а ты считаешься главным». Я ей в ответ: «Забирай мою должность. С удовольствием отдам ее тебе». Так она стала главным художником. И великолепно справлялась с этой работой много-много лет и с успехом работала, как художник.

Работы Мягковой и Мурахвера признаны и достойно оценены. Они экспонировались на выставках в России, Дании, Германии, Чехословакии, находятся в частных коллекциях титулованных особ разных стран, награждены серебряной медалью Академии художеств СССР и призами престижнейших бьеннале. Но было бы не справедливо, и Владимир Семенович несколько раз подчеркивал это, рассказывать о них, не называя других художников, работавших и работающих на стеклозаводе «Неман». Это воспитанники Ленинградской школы: Валентина Дзивинская и Владимир Жохов, сейчас он живет в Санкт-Петербурге, представители Таллиннской школы, пятнадцать лет они очень успешно работали вместе с нами: Сильва Раудвэе и Вакс Квасти, представители Минской школы: Ольга Сазыкина, Галина Сидоревич, Татьяна Малышева, Василий Самохвалов, Валентина Сучкова, очень талантливая пара Алена Ткачева и Сергей Шетик, Анатолий Федорков – единственный мастер, получивший Гран-при на бьеннале в чешском городе Яблонце.

Я обратил внимание на названия работ Владимира Мурахвера. Обычно художники считают это делом второстепенным, отдают на выставки работы без названия и поручают тем, кто готовит экспозицию: «Назовите как-нибудь».

У Мурахвера названия всегда становятся продолжением самой работы.

Мы стояли у стенда, в котором выставлены «Кони» Владимира Семеновича. Эта целая серия работ, разных по цвету и движению. Я прочитал название «Вихрь». И Мурахвер вспомнил слова Виктора Шкловского, сказанные им о кино: «Если название работы подчеркивает то, что люди и так видят, – это плохо. Титры должны переворачивать кадр».

Живопись, или юношеская страсть

Владимир Мурахвер состоялся как художник по стеклу. Он признанный и авторитетный. Казалось бы, живи себе спокойно да пожинай плоды, тем более, что, прямо скажем, физические силы уже не те, что несколько десятков лет назад. Но Мурахвер – творческий человек. И жить вне искусства, за границами пространства, на котором создается что-то новое, для него нереально.

Юношеская страсть к живописи, которая не оставляла его всю жизнь, не дает до сих пор спокойно спать. Были комплементы, хвалебные отзывы о «заводских» работах, а он все время помнил о неосуществленной мечте.

Наверное, поэтому решил в свое время обзавестись еще одной мастерской, для работы с красками, где он будет заниматься живописью. Завод строил один из первых кооперативных домов. Желающих приобрести жилье за свои деньги было немного, и Владимир Семенович решил внести деньги, естественно, с разрешения начальства, за однокомнатную квартиру и переоборудовать ее под мастерскую. Деньги от него в кооператив приняли, правда, задавали при этом много вопросов:

– Зачем вам мастерская, у вас же есть трехкомнатная квартира?

– Чтобы работать, – отвечал Владимир Мурахвер.

– А куда вы будете сбывать свою продукцию?

Если бы Владимир Семенович отвечал, что будет ее продавать, дополнительных вопросов бы не возникало. А так на него смотрели с подозрением и долго обсуждали, почему у Мурахвера, при общем недостатке жилья, две квартиры.

Вдоль стен мастерской стоят живописные работы, на стеллажах графика. Мурахвер из тех, кому доставляет удовольствие сам процесс созидания. Среди его живописных работ портреты, пейзажи, картины – размышления о религии, о призвании человека. Это попытки художника, прожившего немалую жизнь, дать ответы на вечные вопросы.

Но, в первую очередь, Мурахвер хотел показать три работы, над которыми он трудится долгие годы.

– Я пишу и переделываю их, – рассказывает Владимир Семенович. – Все время вношу что-то новое.

Я знал об этих работах. Видел их на выставке в Музее истории и культуры евреев Беларуси.

Тогда же получил письмо от Владимира Семеновича: «Взяли на выставку немного, с учетом небольшой экспозиционной площади. Но, главное, отобрали работы «Януш Корчак», «Михоэлс, Король Лир» и «Исход. Эвакуация, 1941 год».

Главное, что я хотел сказать, что всегда болит, в этих трех работах. Конечно, у меня самого есть сомнения, достаточно ли художественно мне удалось сделать задуманное...

Януш Корчак – это библейский образ. Представляете, какая сила духа была у него. Он бросил вызов не только фашистам, он бросил вызов смерти.

Соломон Михоэлс – трагический образ гениального человека, поверившего, что советская власть дает возможность проявить себя людям разных культур, и растоптанного этой властью.

«Эвакуация» – это воспоминания о моей семье, о родственниках, соседях, с которыми я вместе вырос. Но, кроме буквального, исторического осмысления этой темы, я хотел придать картине обобщающее, философское звучание. Исход – это вечная тема моего народа.

Владимир Семенович не любит говорить лозунгами. За долгие годы он понял, что красивые речи часто замешаны на лжи. В нем все едино: тихий голос, уважение к собеседнику, постоянное сомнение – нужные ли слова он нашел.

Я просматривал письма Владимира Мурахвера и в одном из них прочел: «В моей жизни много случайностей. Понятия не имел о стекле и всю жизнь проработал на заводе. Любил живопись, а она меня не очень (бывает такое – односторонняя любовь). Но в искусстве я стремился говорить то, о чем обязан был сказать…»

Аркадий ШУЛЬМАН