В последние годы стали меня привлекать на газетных и журнальных страницах не столько сенсационные политические статьи, сколько воспоминания простых, не занимающих важных постов, людей об их семьях, о Великой войне, о Катастрофе. Написав это предложение, я подумал, что мог бы его легко сократить, оставив только слова «о семьях», ибо таким было время, что, говоря об истории еврейской европейской семьи, нельзя не задеть войну и Катастрофу, настолько нерасторжимо тесной оказалась их связь.

Так захотелось и мне рассказать о своих родственниках, поставить им своеобразный памятник в одном из самых прочных материалов – печатном слове, чтобы все они остались не только в моей памяти, но и в памяти читателей, ибо что, как не память, продлевает земную жизнь людей, уже перешедших черту, из-за которой никто не возвращается. ЗИХРОНО УВРАХА – БЛАГОСЛОВЕННА ПАМЯТЬ – так говорим мы об умершем.

На фотографии, помещенной на этой странице, сидят и стоят двенадцать человек, три поколения моего рода. Я – четвертое поколение – родился спустя почти четверть века после того, как эти двенадцать были остановлены во Времени аппаратом фотографа маленького провинциального городка. Вполне обычная семья, можно сказать, типичная представительница того исчезающего, почти уже исчезнувшего мира – восточноевропейского еврейства. Типичная семья и – увы! – типичная судьба.

На переднем плане фотографии, почти в центре, сидят, сложив руки на коленях, мои прадед Хунэ Бабинский и прабабушка, имя которой уже не у кого спросить. (И все-таки мне удалось его установить благодаря одному, почти случайно найденному документу. Имя моей прабабушки – Перля.) Мне бы хотелось, чтобы читатели обратили внимание на мудрое лицо и натруженные руки главы нашего рода, выросшего в бедной семье, но уже к началу десятых годов прошлого века ставшего хозяином нескольких паровых мельниц на Украине и в Царстве Польском (в то время входившем в состав Российской империи), а также нескольких домов в родной Умани, один из которых мой прадед сдавал городской мужской гимназии. Этот красивый двухэтажный дом в классическом стиле изображен на тех же времен почтовой открытке с надписью, почему-то по-французски, «Жимназ пур ле гарсон».

У прадедушки и прабабушки было двое сыновей и четыре дочери. Сыновей на снимке нет: младший, Менаше, был убит бандитами еще до революции, старший – мой дед Шии Аврум (или просто Шаврум, как звала его бабушка) – отсутствует по неизвестной мне причине. Когда-то давно, еще при жизни деда, один старый еврей, знавший его в молодости, сказал, что мой дед был тот еще гуляка и кутила, так что не могу исключить, что на фотографии он отсутствует по причине именно этой своей склонности. В том же разговоре старый хохмач заметил, что, если бы Советская власть не разорила моего прадеда, отняв у него весь капитал, мой дед Шаврум справился бы с этой задачей самостоятельно. Какая-то часть этого специфического таланта деда передалась по мужской нисходящей линии, но, к сожалению, прокучивать, увы, было уже нечего.

Первой с левого края сидит вторая по старшинству дочь, Блюма, чуть-чуть заслоненный ее могучей спиной – муж Мордехай Формальский, за ним их сын Натан. Старший сын Мордехая и Блюмы родился глухонемым, женился на глухонемой девушке, однако двое их детей, появившихся на свет незадолго до войны, родились абсолютно нормальными. Чтобы закончить рассказ о Формальских, перейдем с левого края на правый, где стоит их младший сын Абрам и сидит самая младшая в семье дочь Мария, которую вся семья называла – с рождения и до смерти – Манюсей. Тетю Манюсю и дядю Абрама довелось мне хоронить соответственно в Ленинграде в 1975-м и в Вильнюсе в 1986 годах. Трое детей дяди Абрама живут – старшая дочь Альбина и младший сын Миша – в Соединенных Штатах, средняя дочь – славившаяся на весь Вильнюс красотой Бэлла – в Бней-Айше (Израиль). На этой фотографии и Абрам, и Манюся еще почти подростки, но уже скоро Манюся выйдет замуж за Натана Штульберга, родит двух замечательных мальчишек, Шелиньку и Юрочку, и в роковое лето 1941 года отправит их к дедушке и бабушке в Одессу. Так на этой фотографии образуется как бы кольцо Катастрофы: мой прадед Хунэ с женой, его дочь Блюма Формальская с мужем, глухонемым сыном и невесткой, их детьми и двумя детьми Манюси и Натана будут расстреляны немцами в Одессе во время оккупации.

Почти рядом со своим отцом сидит Маля, которую все родственники – я это хорошо помню – считали «большой интеллигенткой», причем это говорилось без примеси извечной еврейской иронии. Между ней и ее отцом, чуть сзади, сидит ее муж Шмуэль Лившиц, математик, позже ставший профессором, в 1938 году разделившим судьбу десятков тысяч порядочных людей, с приговором «десять лет без права переписки» и, как выяснилось спустя много лет, казненным почти сразу же после ареста. Если учесть еще судьбу младшего сына моего деда Шаврума – Нухима, солдата, осужденного военным трибуналом за то, что его жена дома, в блокадном Ленинграде на кухне коммунальной квартиры, выразила сомнение в победе Красной армии: «У наших солдат и сапог-то приличных нет». Сосед по квартире стукнул, Тамара получила свои десять лет, а вслед за ней и мой дядя Нухим, позже погибший в штрафной роте. Так судьба моего семейства обретает подлинно типичную черту своего времени. Как в одном стихотворении об одинокой старушке: «Сыновья у ней бандиты,// Сорок лет назад убиты://Двоих Гитлер расстрелял,// Двоих Сталин расстрелял».

Между прадедом и прабабушкой – еще одна дочь, Фаня, рядом с ней молодой человек, ее муж Яша. Их, к этому времени еще не родившаяся, дочь будет названа Мальвиной, среди родственников – Мэной – в память погибшего брата Менаше. Сегодня вместе со своей дочерью Жанной живет в Одессе. И наконец, единственный на фотографии малыш, сын Мали и Шмуэля – трех-четырехлетний (не скажу точно) мальчик Мойше.

На фотографии отсутствует также еще одна дочь моих прадеда и прабабушки – самая старшая – Ита. Отсутствует по той уважительной причине, что в это время вместе с мужем собирается или уже была на пути в Палестину, куда еще раньше ушел пешком (!) их двенадцатилетний сын Соломончик, впоследствии замминистра Государства Израиль и известный архитектор, построивший, помимо прочего, Иерусалимский и Тель-Авивский университеты, Шломо Гур. Дядю Шломо, умершего в 1998 году, я успел застать в живых, а с его сестрой и ее мужем, ныне пенсионерами, а когда-то основателями и поныне процветающего кибуца «Сарид», поддерживаю, правда не слишком регулярно, связь через старшую дочь дяди Шломо – Гали.

Несколько слов о самой фотографии. Точной даты ее появления я не знаю – не то 1920-й, не то 1921-й. В 1994 году, за два года до моей репатриации в Израиль, моя родственница по другой линии, репатриировавшаяся в составе «большой алии», Таня Михановская привезла в Москву и Ленинград «Неделю Иерусалима». Вместе с ней приехала младшая дочь дяди Шломо – Дана (к нашему общему горю, она умерла два года тому назад). В Ленинграде я пригласил Дану к нам домой, и там она с интересом рассматривала фотографии родственников, известных ей только по слухам. Наконец, я с гордостью показал ей эту фотографию – самую старую в моем фотоархиве.

«Эту фотографию я знаю, – сказала Дана (мы общались на иврито-английском). – Такая же висит у меня дома». И действительно, приехав в Израиль, я обнаружил эту фотографию у нее, у ее сестры, у дяди Шломо. Как позже выяснилось, такая же есть и у Бэллы в Бней-Айше, и у Марика Штульберга, уже послевоенного сына Натана и Манюси, в Чикаго.

Справедливости ради следует хотя бы вкратце сказать о семье отсутствующего на снимке моего деда Шаврума. В 1930 году вместе с женой, моей бабушкой Хаей и сыном Нухимом, о трагической судьбе которого я уже упоминал, он перебрался в Ленинград к старшему сыну Иосифу, моему отцу, в 1927 году, сбежавшему из дома в сомнительной надежде избавиться от клейма «из бывших». Будучи человеком толковым и честолюбивым, отец сделал карьеру хозяйственника и лет с тридцати и до пенсии работал коммерческим директором как крупных, вроде угличского часового, так и более мелких заводов. Мой дед Шаврум умер в 1961 году, бабушка Хая – в 1968-м. Отец пережил ее на девять лет. Моя старшая сестра по профессии математик (как видит читатель, профессия в нашем роду распространенная), вопрос о моей профессии до сих пор приводит меня в замешательство. Мама с сестрой и ее мужем по-прежнему живут в Ленинграде, мы с женой и племянниками – в Иерусалиме. Полагая, что в моем лице Израиль сделал не слишком ценное приобретение, я смиренно утешаюсь «тем, что в землю эту лягу // И в небо это вознесусь». (Вечная благодарность поэту Марку Вейцману за эти строки.)

По привычке, оставшейся с детства, самое вкусное я оставляю на потом (привычка, замечу, не самая удобная: моя сестричка, с самого вкусного всегда начинавшая, не раз уполовинивала мою порцию). А самым вкусным, точнее самым радостным для меня, являются несколько слов о единственном на фотоснимке малыше, Мойше, сегодня Мойше Шмульевиче Лившице, который не нашел для своего рождения лучшего времени, чем время между Февральской и Октябрьской революциями 1917 года. Однако, унаследовав интеллигентность своей матери Мали и упорство и стойкость своего отца Шмуэля (посмотрите на его строгое лицо), сумел пережить безбожную и бесчеловечную власть, стать доктором физико-математических наук, профессором Харьковского и Тбилисского университетов и закончить свою трудовую деятельность профессором Университета имени Бен-Гуриона в городе Беер-Шеве, Эрэц Исраэль, где и живет по сей день.

Своим родственникам – как живым, так и ушедшим из этого мира – с любовью посвящает эту статью-воспоминание автор.

Владимир ХАНАН,
Иерусалим

 

ХАНАН Владимир (Ханан Иосифович Бабинский) – поэт, прозаик, драматург, представитель так называемого «питерского андеграунда». Родился 9 мая 1945 года в Ереване. Кроме семи детских лет, проведенных в маленьком волжском городке Угличе, всю жизнь до репатриации в Израиль (1996) прожил в Санкт-Петербурге и Царском Селе. По образованию историк. Работал слесарем, лаборантом, сторожем, оператором котельной. Печатался в СССР («самиздат» до перестройки), а также в США, Англии, Франции, ФРГ, Австрии, Литве, Израиле. Автор книг: «Однодневный гость» (стихи, Иерусалим, 2001), «Аура факта» (проза, Иерусалим, 2002), «Неопределенный артикль» (проза, Иерусалим, 2002), «Вверх по лестнице, ведущей на подоконник» (проза, Иерусалим – Москва, 2006), «Осенние мотивы Столицы и Провинций» (стихи, Иерусалим, 2007), «Возвращение» (стихи, Санкт-Петербург, 2010), а также более двухсот публицистических статей в периодике Израиля и США.