Родилась в Ленинграде в 1970 году. В возрасте 17 лет написала первое своё стихотворение. В 21 год репатриировалась в Израиль. Здесь, в Беэр-Шеве, в 1994 году вместе с группой литераторов, пишущих по-русски, создала литературно-творческую студию «Среда Обетованная», которой стала руководить с начала 2000 года. Игорь Губерман когда-то посвятил им гарик:

 

Нету бедственней в жизни беды,
чем разлука с любимой сумятицей:
человек без привычной среды
очень быстро становится Пятницей.

 

Виктория Орти – автор четырех поэтических книг: «Слушай меня, слушай...», «К Тебе обращаюсь», «Молитва по дороге в Иерусалим» и «Мушиные крылья» (стихи), благожелательно встреченных читателями и критикой. Книга прозы тоже называется «Мушиные крылья» Стихи Виктории Орти переведены на английский язык и опубликованы в Новой Зеландии, а проза в переводе на французский – во Франции. По-русски ее стихи и рассказы публиковались в периодике Израиля, России, США, Германии. Книга стихов «Молитва по дороге в Иерусалим» вышла с параллельными текстами (по-русски и на иврите), переводчик – доктор Эли Бар-Хен, художник – Александр Окунь.

Муж Виктории Орти – литератор Илья Войтовецкий. У них двое детей: сын Валерий и дочь Рахель.

Семейный журнал «Мишпоха» знакомит с творчеством поэтической семьи Виктории Орти и Ильи Войтовецкого.

 

Илье

Великому смирению учусь...
О, сколько я пыталась научиться
не маете и не смятенью чувств,
а бытию спокойной ученицы!

Мне не умелось плакать по ночам,
мне не хотелось лишнего раздолья,
но
ветер пел,
но
кипарис молчал,
но
я – зачем-то – наполнялась болью.

Не знала я,
к чему даны блага –
блаженство, блажь, бродяжничество духа?
Зачем пришла ослепшая старуха
и мне свой дар прозренья отдала?

И, получив ответом на вопрос,
не голос, не послание, не песню, –
а просто взгляд упрямый поднебесья...
Я поняла.
И не сдержала слез.

 

Из Библейского цикла

ЕВА

1

 

Слушай меня, слушай, голос не громок мой.
Будут моря и суша, чтиво и быт земной.
Будут хлеба и клевер, памятью впитанный вмиг.
Будут павлиний веер и человечий лик.

Свалится небо снова на обомлевших нас.
Слово застынет, словно солнце в закатный час.
Кущи покинув рая, в долы изгнания
выйдет с тобой другая одновременно — я.

Дрожью перенаполнив атомы немоты,
другие согреют ладони – одновременно ты.
Не устрашась, нагие, подле порога тьмы
лягут они, другие, одновременно — мы.

 

2

 

...в этом старом пейзаже приюта не сыщешь для тебя и меня.
Уберёмся, погоду и время кляня.
Но
мы подобны измученным моросью нищим
(им послужит подножной желанною
пищей даже дым из резного кальяна)
и поэтому слушаем песенки птичьи,
повторяя куплеты упрямо.

Мы не нажили в старом пейзаже
урочном
ни врагов, ни друзей, ни резона.
Нам успеть бы — в момент отречения ночи
обратиться в одну из светлеющих точек,
образующих плоть горизонта.

 

ПОТОП

 

На башенных часах застыла стрелка,
и моросящий страх заполнил город.
«Нелепая и глупая проделка» —
бурчу под нос,
а пот течёт за ворот.

Нелепая и глупая... К тому же,
я не успела дописать отрывок
(а дождь, похоже, переполнил лужи,
и затопил и оперу, и рынок).

Я не успею дописать отрывок,
твои черты я не смогу припомнить...
И на черта теперь мои порывы?
(...а пахнет — то ли волглым,
то ль палёным).

Привет, Архангел, главное – глаголь мне
святые истины, а я — покамест — внемлю,
припоминая перезвон вороний
и думая про каинову землю...
В которой никого не похоронят.

 

ЖЕНА ЛОТА

...и ниспроверг города сии, и всю окрестность сию,
и всех жителей городов сих, и произрастания земли.
Жена же Лотова оглянулась позади его,
и стала соляным столпом.
Бытие, глава 19, тексты 25–26.

Страшна печать печали вещей,
когда и призрачные вещи
становятся ясней.
Нагрянул ветер, и трепещет
мой старый дом — обитель трещин
да скопища теней.

Я выйду...
оглянусь...
застыну...
О, Лот, тебе не страшен путь.
А я зубрила наизусть
рассветы, скалы и низину.

Я этот мир несла в себе,
и я любила эти лица.
Мне остаётся — превратиться
в слезу на соляном столпе.

 

ИСХОД ИЗ ЕГИПТА

1

ночь исхода

Подари мне щемящую тяжесть,
мороку,
подари мне прохладу ладоней,
и — вослед — задыхание в этих тисках.
Подари окоём, столь похожий на око,
в котором
пространство
утонет,
унося за собою ребристые абрисы скал.

Если я упаду,
то — на веки — песками — кручина.
Если я упаду
то на тело — песками — века мне.
Если я упаду,
потекут, осторожны, ручьи на
все четыре,
в пути не споткнувшись о камни.

2

в пустыне

Пески нежны. Какое сумасбродство
любить пустыню сонно и протяжно.
Мне не нужны деревья и колодцы,
да и родство давно уже не важно.
В пустыне существует бесконечность,
а значит, время притаилось тут же,
проговоришь: «Ну и кому я нужен»,
и холодок почувствуешь заплечный...

3

прощание с Моисеем

...Но вот он, вот он — жар ли, бред ли —
звенящим словом
в глотке бренной,
поющей, словно чаша времени
над полем, облаком, вселенной.
Слагаешь, слогом
журчишь гортанным,
и стынешь, будто оставлен станом,
как будто ты — умирать оставлен...
И хочешь этим последним зовом
сказать:
«Я буду.
Я буду снова».

4

земля обетованная

Шуршала улица, вверяла
ознобное «остались живы».
Смеялся — мальчиком — меняла,
а я плыла и примеряла
тоску галутного пошива...

5

постскриптум

Не сумерки, не мгла, не тени тьмы –
но вздох пустынный,
обморок, ненастье.
Настил постелен –
жесткий пол не застлан,
старик бормочет,
что рабы – не мы.

Я в сотый раз пытаюсь не забыть
про голос звавший,
про шофар гудевший.

И монотонно повторяю,
«Где ж ты?».
И снова рву не рвущуюся нить.