Невысокий, лысый, пожилой, Александр Ефремович Яблочкин был веселым, заводным и очень нравился женщинам. И пока не встретил свою голубоглазую Лору, слыл известным сердцеедом. Лору Яблочкин боготворил и, когда говорил о ней, – светился. Лора тоже любила Сашеньку (так она его называла), и жили они хорошо и дружно. Супруги Яблочкины были людьми хлебосольными, и я часто бывал у них в гостях в доме напротив «Мосфильма». В малюсенькую комнатку, которую они называли гостиной (из однокомнатной квартиры Яблочкин сделал двухкомнатную), набивалось так много народу, что сейчас я не могу понять, как мы все умудрялись там разместиться. Помню только, что было очень весело.

Умер Саша на проходной, в тот день, когда мы должны были сдавать картину Сизову. Предъявил пропуск и упал. Ему было 59 лет. Хоронили Александра Ефремовича на Востряковском кладбище. Яблочкина любили, и попрощаться с ним пришло много народу. Режиссеры, с которыми работал Яблочкин, пробили и оркестр. Гроб поставили возле могилы на специальные подставки. Рядом стояли близкие, родные и раввин.

«Мосфильм» был против раввина, но родные настояли. Раввин был маленький, очень старенький, лет под девяносто, в черной шляпе и легоньком потрепанном черном пальто, в круглых очках в металлической оправе, с сизым носом. Был конец ноября, дул холодный ветер, выпал даже снег. Ребе посинел и дрожал. Я предложил ему свой шарф, он отказался, сказал, что не положено.

Люди рассредоточились вокруг могил, а оркестр расположился чуть поодаль, у забора. Зампрофорга студии Савелий Ивасков, который распоряжался этими похоронами, договорился с дирижером оркестра, что даст ему знак рукой, когда начинать играть. Потом встал в торце могилы и сказал раввину:

– Приступай, батюшка.

– Ребе, – поправила его сестра Яблочкина.

– Ну, ребе.

Раввин наклонился к сестре и начал по бумажке что-то уточнять. – Ладно, отец, начинай! Холодно, народ замерз, – недовольно сказал Ивасков. (Он более других возражал против еврейского священника.) Раввин посмотрел на него, вздохнул и начал читать заупокойную молитву. А когда дошел до родственников, пропел на русском:

– И сестра Мария, и сын его Гриша, и дочь его Лора... (Лора была намного моложе мужа).

– Отец! – прервал его Ивасков и отрицательно помахал рукой.

И тут же грянул гимн Советского Союза.

От неожиданности ребе вздрогнул, поскользнулся и чуть не упал – я успел подхватить его. Земля заледенела, и было очень скользко.

– Стоп, стоп! – закричал Ивасков. – Кто там поближе – остановите их!

Оркестр замолк.

– Рубен Артемович, сигнал был не вам! – крикнул Ивасков дирижеру.

И сказал сестре, чтобы она объяснила товарищу, кто есть кто. Мария сказала раввину, что Гриша не сын, а племянник, а Лора не дочка, а жена. Тот кивнул и начал петь сначала. И когда дошел до родственников, пропел, что сестра Мария, племянник Гриша и дочь Гриши – Лора.

– Ну, стоп, стоп! – Ивасков опять махнул рукой. – Сколько можно?!

И снова грянул гимн.

– Прекратите! Остановите музыку! – заорал Ивасков.

Оркестр замолк.

– Рубен Артемович, для вас сигнал будет двумя руками! – крикнул Ивасков дирижеру. – Двумя! – И повернулся к раввину: – Отец, вы, я извиняюсь, по-русски понимаете? Вы можете сказать по-человечески, что гражданка Лора Яблочкина не дочка, а жена?! Супруга, понимаете?!

– Понимаю.

– Ну и давайте внимательней! А то некрасиво получается, похороны все-таки!

Раввин начал снова и, когда дошел до опасного места, сделал паузу и пропел очень четко:

– Сестра – Мария, племянник – Гриша. И не дочь! – он поверх очков победно посмотрел на Иваскова. – А жена племянника Гриши – гражданка Лора Яблочкина!

– У, ё! – взревел Ивасков.

Поскользнулся и полетел в могилу. Падая, он взмахнул двумя руками.

И снова грянул гимн Советского Союза.

И тут уже мы не смогли сдержаться. Саша, прости меня! Но я тоже ржал.

Ты говорил, что твой любимый жанр трагикомедия. В этом жанре и прошли твои похороны.

Когда придет время и мне уходить, я очень хочу уйти так же. Не болея и внезапно, никого не мучая. И чтобы на моих похоронах тоже плакали и смеялись.