МИШПОХА №32. Ольга АРКАДЬЕВА * Olga ARKADIEVA. ПЯТЬ СТИХОТВОРЕНИЙ ОТЦА * FIVE POEMS OF FATHER

Ольга АРКАДЬЕВА * Olga ARKADIEVA. ПЯТЬ СТИХОТВОРЕНИЙ ОТЦА * FIVE POEMS OF FATHER

Ольга АРКАДЬЕВА

Пять стихотворений отца

Я выбрала пять стихотворений – из самых любимых. Папа не писал стихи – он рефлексировал в стихотворной форме... Обо всем: о своей жизни, о морали, о философии... Выражал так мысли, переживания и даже ощущения. А может быть, это и есть поэзия? Не знаю. Но мне, знакомой с его судьбой и духовными поисками, очень трудно выбрать что-либо для печати. Мне каждое стихотворение представляется слишком личным...

Письмо другу

Давай-ка по душам поговорим,
Нам откровенность повредить не может.
Твоим упрекам рад я, как своим,
Моя беда всегда тебя встревожит.

Ведь ты с моей натурою знаком:
Когда тебе помочь сумею в чем-то,
Я брошу все, отдамся целиком,
Как вдохновенью первого экспромта.

Да только вот... не знаю, как начать...
Я потому не жду с тобою встречи,
Что не о чем нам вместе помолчать,
А новостей не хватит мне на вечер.

За десять лет отстал я от тебя.
В отъезде был, потом семья, работа.
У каждого из нас своя судьба,
У каждого из нас свои заботы.

Признайся, друг, я прав на этот раз,
И мы с тобою в том не виноваты,
Что будущее разное у нас,
А вспоминать о прошлом рановато.

Мне передали как-то в декабре –
Ты на мое отсутствие в обиде.
Я потому не прихожу к тебе,
Что слишком долго я тебя не видел.

Написано стихотворение в конце 70-х годов, в Сусумане, где мы тогда жили. Папа приехал туда в 1970 году из Минска. Быстро познакомился с интересными людьми города, устраивал поэтические и философские чтения в местной библиотеке, у нас дома его друзья постоянно спорили о новинках литературы, политике и искусстве. Папа постоянно изучал что-то новое: я помню самиздатовские учебники по аккупунктуре, йоге, книги Франкла и Рериха. После первого инфаркта в 34 года начал бегать; учитывая, что бегал он каждое утро в любое время года, а жили мы на Севере, где зимой морозы доходили до -55–60 градусов, он чуть было не прослыл городским сумасшедшим. Но через год бегали уже десять человек. А через два – открыли городской клуб бегунов. Правда, папа в него не вступил, а вскоре и вовсе разработал новую теорию, что бег не только полезен, но и вреден... Причем теорию свою, как всегда, обосновал научно...

***

Наконец-то земля проснулась!
Продают на проспекте фиалки.
По-хорошему мне взгрустнулось.
Вот девчонка с глазами весталки.

Для себя выбирает цветы, –
Не раскрытые, не примятые, –
Как ее молодые мечты,
Как желанья, еще не понятные.

– Можно вам подарить? Возьмите,
Ну, прошу вас, доставьте радость!
Что? Знакомиться не хотите?
Мне знакомиться и не надо...

Просто, хочется добрым быть,
Или, если сказать откровенней,
Я фиалки привык дарить
В день такой бесшабашно весенний.

Только некому этой весной
Подарить голубое сиянье...
Не такой уже я молодой...
Будьте счастливы. До свидания.

Конец 60-х годов

***

Не проходят бесследно
бессонные ночи.
Серой сеткой морщин
на лицо упадут
и напомнят,
что жизнь с каждым часом короче,
и о прошлом забыть не дадут.

А зачем, для чего,
для кого это надо?
Что-то злое,
наверное, в памяти есть.
Все, что было когда-то:
мечты и отрады –
мне сегодня нежданная месть.

Я устал до рассвета
по улицам шляться,
пролагать по сугробам
растаявшим путь
И бояться, бояться,
бояться, бояться,
что вовек
не смогу отдохнуть.

Ах, как тянутся долго
бессонные ночи,
и тебя, и себя,
и минувшего жаль.
Ну, а жизнь,
ну, а жизнь с каждым мигом короче,
И страшнее грядущего даль.

1970 г.

***

Капель в январе!
В январе капель!
Вдруг из-под сугроба
Выглянул апрель.

Выглянул – и тут же
Отморозил нос,
И опять к метели
Завывает пес,

Снова белым мехом
Разоделась ель...
Знаю, не обманет
Никого капель,

Не было апреля,
Были только сны,
И во сне хотелось
Капельку весны.

***

Стало солнце по-летнему греть –
Пар стоит над апрельскими лужами.
Я мечтаю быстрей постареть,
Чтобы весны мне стали ненужными.

Чтобы так в тишине не грустить
И не ждать бы тебя понапрасну,
Ничего у судьбы не просить,
Кроме мудрости – чистой и ясной.

Когда папа это написал, ему было 19 лет! Он часто потешался над этим стихотворением, даже называл его пижонским и позерским, но, думаю, при этом гордился и удивлялся, что в девятнадцать уже догадался о приоритете духа.