Прочитав такое заглавие, читатель, конечно, пожелает немедленно перелистать страницу, чтобы избавиться от банальной патетики.

 

Те невероятные совпадения событий по месту и времени, которое мы порой называем «судьбой», случались со мной и раньше, но никогда не было так непредсказуемо, как в Израиле. Вот – один из примеров...

Дед мой, Беньямин Вульфович Цлаф, родился в 1892 году в городе Двинске – ныне латвийском Даугавпилсе, в те времена он относился к обширной Витебской губернии. Он был бухгалтером и занимал ответственные должности, несмотря на свою религиозность, что в советские времена случалось нечасто. По всей видимости, причиной такого странного «попустительства» руководства являлись исключительные личные и профессиональные качества работника. Жизнь не баловала ни покоем, ни особым достатком, но куда бы его ни кидало лихолетье (из Двинска и Витебска в Рыбинск, из Рыбинска в Уфу), всюду за собой он вез книги – целое собрание талмудической литературы. А совсем незадолго перед смертью, уже чувствуя ее приближение, он подарил мне молитвенник – «сидур» в переплете из полированного оливкового дерева. Маленькая, с детскую ладошку величиной, книжка была очень ветхой от старости и от частого использования. Дед погладил гладкую желтую обложку с выжженным на ней изображением Стены Плача и сказал: «Это «оттуда» сидур. Из Палестины. Дядя прислал, и я сберег. А с дядей связь потерял – переписываться с Израилем нам никак нельзя».

Оставалось только догадываться, чего стоило сохранить подобное издание в условиях сталинской эпохи. Впрочем, в силу своей юности я тогда не очень утруждал себя размышлениями об эпохах и их особенностях.

А потом наступили иные времена. Привычный мир стал рушиться, все реже по телевизору гремели фанфары в честь достижений строителей коммунизма, все понятней становилось то, что мир совсем не ограничен шестой частью суши. Я начал готовиться к репатриации. Израиль уже не казался нам таким недоступным, как поколению дедушки. И с багажом никаких проблем не было. Разрешалось вывозить все, что хочешь, правда, за небольшим исключением, в которое входили художественные ценности и... старые книги. Художественные ценности и антиквариат меня не интересовали, но представить себе, что я буду вынужден уехать без единственной оставшейся у меня материальной памяти о дедушке? Это казалось невозможным! Ничего аморального в том, чтобы вывезти сидур, по большому счету, и не было-то. Ведь выпущена книжка в Палестине? Оттуда ее прислали дедушке в подарок? Так я же, законный наследник, туда ее и увожу. Но закон далеко не всегда дружит с логикой.

Не буду рассказывать, как книга провозилась через таможню: это целая эпопея. Впрочем, сейчас детали уже не важны – ведь с тех пор прошло, без малого, четверть века. Главным явилось то, что в первой нашей, тогда еще съемной, квартире в Хайфе на книжной полке стоял один-единственный томик – дедушкин сидур в деревянном переплете. А еще через пару недель у него появился сосед – первая книга, купленная на вновь обретенной Родине. Это был «Еврейско (иврит) - русский словарь» в добротной глянцевой зеленой обложке. На титульном листе большими буквами выделялось имя составителя – Михаэль Дрор.

Начало новой жизни... Мне тогда казалось, что самое трудное – это освоение языка. Наиболее читаемой книгой на какое-то время стал словарь. Он истрепался, обложка отвалилась. И, несмотря на то, что молитвенник отличается от него намного более почтенным возрастом, обе эти книжки до сих пор стоят на полке особняком среди своих нарядных соседок в новеньких переплетах...

***

С той поры прошло немало лет. Как-то мне позвонила мама и рассказала, что во время поездки на экскурсию в Яд-Вашем (Мемориал Катастрофы европейского еврейства в Иерусалиме) она добавила в список евреев, погибших от рук нацистов, имена своей бабушки и дяди с семьей. Я пожал плечами, подумав: «Зачем? Только душу бередить. Кто может заинтересоваться этими именами? Ведь никого, кроме нас, и не осталось», но промолчал, чтобы не расстраивать маму.

А спустя какое-то время после этого разговора ей позвонил незнакомый человек и на иврите сказал, что они родственники через погибшую бабушку. Она очень разволновалась, да к тому же, и произношение собеседника было маме не совсем понятно, поэтому она переадресовала родственника к сыну – то есть ко мне.

В тот же вечер дома раздался телефонный звонок. Немолодой мужчина представился: «Йоси Дрор». Оказалось, что он, разыскивая своих родственников, натолкнулся на знакомые ему имена, указанные в списках Яд-Вашем, и решил связаться с мамой напрямую. Сразу же выяснилось, что он – ее ровесник и родился в подмандатной Палестине.

Надо сказать, что генеалогию своей семьи я знаю неплохо и никаких белых пятен в ней не обнаруживал. Поэтому ко всему его сбивчивому рассказу отнесся не то, чтобы недоверчиво, но не без скепсиса. Мало ли чудаков, которые от скуки начинают исторические раскопки и жаждут общения? Именно поэтому я сразу же ответил, что, несмотря на мое уважение к собеседнику, вряд ли мы для него представляем интерес и на встречу в ближайшее время рассчитывать не придется ввиду моей занятости.

Однако отделаться от незнакомца оказалось непросто. Не оставляя ни малейшего шанса на быстрое сворачивание интересующей его темы, он потребовал адрес моей электронной почты и пообещал перезвонить через полчаса.

Лампочка компьютера натужно моргала, а я смотрел, как медленно загружаются фотографии. Внезапно стали появляться лица, знакомые с рождения. Вот дедушка с бабушкой, совсем молодые, вот тетя Фира – старшая мамина сестра, в доме которой я провел все свое детство, вот дедушкина мама – моя погибшая в Витебском гетто прабабушка, ее я видел лишь на снимках. А вот величавый старик в хасидской ермолке, с роскошной белой бородой. И вот тут, в большой группе. И еще здесь. Он мне был не знаком...

Так я сидел молча несколько минут, пока не зазвонил телефон.

– Это Йоси Дрор. Ты кого-нибудь из них узнал? (Он говорил по-военному – четко и отрывисто, не тратя времени на излишние междометия).

– Знаю всех. Кроме старика с белой бородой.

– Это мой дед Исроэл-Зеев Вольфсон. Брат Голды, дядя Беньямина.

– Беньямин Цлаф – это мой дед, Голда – моя прабабушка.

– Значит, ты – мой племянник или что-то вроде этого. Только погоди, я очень волнуюсь. Подожди минутку!

– А что ты знаешь о своем деде Вольфсоне?

– Ну... он был уже старый. Он иммигрировал в Палестину в 1925 году. Сначала его посадили в Москве за сионизм. Это в первый раз тогда арестовывали за такое, году в 1921-м, кажется, а может, даже в 1920-м. Он, вообще-то, приехал из Витебска и участвовал в Москве в каком-то всероссийском сионистском съезде. Ну, он посидел немного в тюрьме, а потом его выпустили. Знаешь, следователь напоследок ему сказал: «Раз ты такой сионист, то езжай в свою Палестину. Чего тебе здесь делать? Вас всех здесь прикончат». Так он и уехал с семьей. А потом его дочь – моя мама, здесь замуж вышла за парня из Ялты Михаэля Дрора. Папина настоящая фамилия была Файнберг, но у нас в Израиле тогда было принято брать ивритские имена. Мы же все хотели быть новыми евреями. Вообще-то, папу многие репатрианты знают. Он иврит-русский словарь написал. Он всегда хотел, чтобы я русский знал, а я ни словечка не желал учить. Я ведь в Пальмахе был. Ты знаешь что такое Пальмах?

Про Пальмах – ударные роты еврейской обороны, я, конечно, знал, но не захотел уходить от более важной темы.

– А что-нибудь, связанное с моим дедушкой Беньямином, ты помнишь? Может, тебе твой дед Вольфсон рассказывал про него?

– Ты понимаешь, мы же в молодости все немножко дураки. Ну, и мне дед казался несовременным, религиозным таким... Что мне тогда были его рассказы о галуте? Мы ж собирались строить новую жизнь. А сейчас жалею, что ничего не знаю. Вот родственников разыскиваю. Давай, встретимся?

– Да встретимся, конечно. Только скажи мне: ты что, совсем ничего не помнишь?

– Нет, ну что-то было такое... О! Вот слушай: как-то он взял меня, совсем маленького, гулять и мы зашли в книжный магазин «Синай» на Алленби в Тель-Авиве. Ты знаешь, где это? Ну вот, мы зашли, там у него был хозяин знакомый. Тоже, наверное, из России откуда-нибудь. Ну, так вот, значит, мы зашли, и он взял и купил два молитвенника. Один, он сказал, я любимому племяннику в Рыбинск пошлю, а другой, чуть побольше, внуку пусть будет. Вот у меня он до сих пор сохранился. Он непростой. Красивый очень. У него обложка деревянная и...

– Ты где живешь? Я к тебе немедленно выезжаю.

***

Через час я стоял в прихожей, держа в руках дедушкин сидур.

Хозяин дома, вытирая глаза и держась за сердце, провел меня в библиотеку, где среди огромного количества разноцветных томов стояли особняком две книги: «Еврейско (иврит) – русский словарь» Михаэля Дрора и старый молитвенник в желтой обложке из оливкового дерева.

Илья Лиснянский,

Гиват Шмуэль, Израиль
ilya.lisnyansky@gmail.com