- Папа, а как к тебе попал немецкий аккордеон?

– Включил фотокамеру, чтобы фиксировать результаты атаки. Первая атака пикирующих бомбардировщиков на железнодорожную станцию проходила на предельно низкой высоте. Сначала всем звеном набросились на готовый к отправке эшелон с военной техникой – вместе, почти синхронно, сбросили весь боезапас бомб равномерно по длине всего состава, и сразу же ушли в сторону – готовиться ко второму заходу. Эшелона фактически уже не существовало, оставались только обломки вагонов, окутанные черным дымом, щедро разбавленным яркими вспышками разрывов боеприпасов. Командир Карпенко передал по радио: «Молодцы, ребята! Во второй атаке полностью сосредоточиться на живой силе противника! Нужно обязательно, кровь из носу, подавить все зенитные расчеты!»

Заходим снова в крутом пике сверху вниз. Опять включаю фотокамеру. Немцы ведут интенсивный зенитный огонь навстречу нашим штурмовикам. Передаю приказ командира своему бортовому стрелку Сергею – он отлично владеет крупнокалиберным пулеметом. Мой юный партнер незаменим в атаках по живой силе противника или в воздушном бою, когда требуется защитить хвостовую часть самолета от немецких истребителей. Виртуоз своего дела, он еще ни разу меня не подводил. Концентрирую огонь скорострельной пушки на зенитных орудиях врага, расположенных с левой стороны привокзальной площади. С малой высоты хорошо просматриваются разрывы наших снарядов и мечущиеся под пулеметным огнем Сереги скрюченные фигурки немецких зенитчиков. Несколько десятков серых фигурок уже навсегда застыли среди разбитых орудий. Внезапно я замечаю, что стрелка указателя горючего на табло управления застыла на самом крайнем минимуме, необходимом для возвращения на аэродром. Сообщаю о проблеме Карпенко, а в ответ получаю наказ: «Не дрейфь, Петя. Ты свободен, ложись на бреющий и постарайся дотянуть до дома».

Лететь в бреющем полете – дело простое и привычное, но беда в том, что с этого момента твой самолет становится отличной тренировочной мишенью для немецких наземных зениток или любого самого завалящего вражеского истребителя. Почти одновременно со мной все наше звено – восьмерка «ИЛ-2» тоже поворачивает на базовый аэродром. Видимо, у всех ребят топливо на исходе.

Внезапно в мою машину врезается несколько случайных осколков снарядов – два глухих удара по плоскости фюзеляжа справа и один точно по центру, прямо в мотор. Это стреляет пушка из бетонного бункера, замаскировавшегося в леске неподалеку от станции. Черт! Как же я не заметил огневую точку противника раньше? Показал бы я вам, твари, где русские раки зимуют! Поздно! Сегодня уже ничего показать не смогу. Передаю командиру: «Самолет подбит, постараюсь сесть на нейтральной полосе. Прикройте, сообщите на базу координаты – возможно, понадобится помощь на земле...». Сразу потяжелел и замедлился винт, струйки масла из мотора забрызгивают ветровое стекло. Высота полета всего двадцать – тридцать метров. Впопыхах высматриваю подходящую полосу для посадки – пока ничего хорошего, нужно бы еще хоть немного протянуть в воздухе.

– Серега, соберись! Нам придется садиться на пузо, в лесок. 

– Я готов, командир!

В последнюю секунду замечаю небольшую полянку среди молодого ельника, резко поворачиваю штурвал в сторону – лужайка сможет хоть немного помочь смягчить вынужденную посадку. Тяжелый удар, страшный грохот и противный скрежет – это упал на землю и брюхом пропахал поляну мой «ИЛ-2». Сильная боль разливается по всему телу, болит все сразу, но ничего определенного. Меня наглухо заклинило в кабине пилота, совсем нет сил, чтобы двигаться и искать выход из положения. Ничего больше не хочется, только, хотя бы на одну секунду, остановить жуткую боль во всем теле...

– Серега, ты живой?

– Я жив, командир! Я даже могу передвигаться, но только ползком.

– Мою кабину заклинило. Посмотри, что там можно сделать?

– Здесь нужен инструмент, но я попытаюсь что-нибудь предпринять. Командир, у тебя вся голова в крови. Черт, нас заметили! Петя, слева, на расстоянии около полукилометра, к нам бегут фрицы, человек с десяток наберется. Мой пулемет перекосило, а пистолетами мы от них не отобьемся...

– Серега, будем отстреливаться до последнего патрона. Когда они берут в плен, то сразу штаны велят спустить. Обрезанных евреев расстреливают на месте. Я им скажу, что я – татарин. Ты меня только не выдай, стрелок...

– Бог с тобой, командир. Как же ты можешь допускать мысли о моем предательстве?

Фигуры мышиного цвета постепенно приближаются – вот им осталось метров двести, а теперь, наверное, уже каких-нибудь сто... Какая нелепая смерть – расстрел на месте неподвижного пилота штурмовика, зажатого в обломках своей боевой машины. Внезапно звуки – дыр, дыр, дыр, дыр... Это – шум родных моторов! Два советских танка – «тридцать четверки» уверенно, по-хозяйски, вкатываются на лесную поляну, на ходу щедро одаривая фрицев пулеметным огнем. Солдаты соседнего танкового полка тоже вовремя заметили самолет, сбитый огнем противника. Они тут же организовали срочную операцию по спасению летчиков. Заметив русские танки, резвые бегуны на длинные дистанции в мышастой униформе мигом поменяли свои намерения и разом повернули назад. Поздно, твари, не тут-то было. Уйти от огня танков удается лишь двоим или троим фрицам. Остальные спортсмены навсегда успокоились на радующей взгляд, залитой ярким солнечным светом, густо усыпанной желтыми одуванчиками зеленой полянке соснового леса Карелии. Врагам в этот раз выпала не самая страшная смерть на войне, случаются гибели многим похуже этой. 

Я очнулся и пришел в себя лишь на третий день в прифронтовом военном госпитале, в тот самый момент, когда молоденькая сестричка Настенька своими ловкими ручками меняла повязку на моей голове. На тумбочке, рядом с кроватью раненого летчика «летающего танка», устроился красивый и блестящий трофейный аккордеон.

– Откуда у меня аккордеон, сестричка?

– Так это твой инструмент, вчера танкисты заезжали проведать своего крестника. Очень ребята расстроились из-за того, что ты в сознание на тот момент так и не пришел. Они оставили этот инструмент тебе в подарок, чтобы твое возвращение к жизни было радостным.

– Прекрасный подарок! Вот только я совершенно играть на нем не умею, как впрочем, не умею играть ни на одном другом музыкальном инструменте...