Где родился
Ирвинг Берлин?

Я родилась в Москве в 1936 году, но до самой Великой Отечественной войны каждое лето проводила в  белорусском городе Толочин у бабушки – маминой мамы, Этты Давидовны Бейлин. Толочин, можно сказать, был родовым гнездом семейства Бейлиных.

У бабушки был старинный альбом с семейными фотографиями ее и дедушкиных родственников. Я очень любила подолгу рассматривать эти фотографии и слушать бабушкины рассказы о жизни и судьбах людей, запечатленных на этих фотографиях. Однажды меня привлекла фотография пожилого мужчины в странной шапочке, и я попросила бабушку рассказать о нем.

– Это дядя твоего дедушки Соломона, Моисей Бейлин, который очень хорошо пел и был кантором Толочинской синагоги, – начала свой рассказ бабушка. – Его дом был недалеко от синагоги. В то время в Толочине случались погромы, и однажды ночью в 1893 году дом Моисея, где он жил со своей женой Лией Липкиной и восьмерыми детьми, подвергся нападению и был сожжен дотла. На следующее утро родственники, пережившие погром,  пришли к дому в надежде найти хоть кого-нибудь из них в живых, но не смогли обнаружить среди руин даже останков. Семья исчезла бесследно. И тогда решили, что все они сгорели заживо вместе с домом.

Поскольку и позднее об их судьбе  ничего не было слышно в России, эта страшная история многие десятилетия жила в семьях Бейлиных и их потомков, свидетельствуя о тяжелом положении евреев в России...

В 1941 году началась война с Германией, но мой отец успел вывезти бабушку в Москву буквально за несколько недель до захвата Толочина немецкими фашистами. В привезенных бабушкой вещах обнаружился и любимый мной альбом, и теперь уже не только бабушка, но и мама (Геня Соломоновна Бейлина до замужества, Г.С. Косая – по мужу), рассматривая вместе со мной старинные фотографии, рассказывала семейные истории, время от времени возвращаясь к трагедии семьи кантора Моисея Бейлина. Прошло много лет, я сама, уже став бабушкой, рассказывала различные истории из собственной жизни своему внуку... в Новой Зеландии, куда мы переехали жить в 1995 году.

И вдруг однажды, слушая по радио «Свобода» передачу Дмитрия Савицкого об американском джазе, я услышала его  рассказ о творчестве и судьбе знаменитого американского композитора, еврея российского происхождения, Ирвинга Берлина (Израиля Бейлина). Слова о том, что отец Изи был в 1890-х годах кантором в Толочине, вызвали по ассоциации у меня в памяти бабушкины рассказы о трагедии, случившейся в то время в местечке, и тут же мелькнула догадка, что кантор Моисей – одно и то же лицо в двух рассказах, и значит, его семья не погибла в огне в ту страшную ночь, а спаслась чудесным образом, и его сын, Изя Бейлин (Ирвинг Берлин) – двоюродный брат моего дедушки Соломона, прожил длинную и удивительную жизнь!

Чем больше обнаруживала я статей и материалов о нем, тем больше убеждалась в реальности своего предположения. Получив подтверждение от своих родственников во Франции (чьи предыдущие поколения эмигрировали туда во время и чуть позже Октябрьской революции) о том, что им известно о родственных отношениях с семьей Ирвинга Берлина, я уже более не сомневалась, что он наш родственник.

После пожара ка­нтор вместе со всей семьей, очевидно, ночью, не сообщив никому, увел семью из местечка. Они добрались до границы, перешли ее и оказались в Антверпене. Оттуда уехали на корабле «Rhynland» в Нью-Йорк. Изе тогда было пять лет. И, как очень часто бывает в необычных историях, несмотря на то, что многое о судьбе самого Ирвинга Берлина и о судьбах его родственников, живущих по всему миру, стало известным, кое-что остается невыясненным до сих пор. И в числе таких вопросов: «Где фактически родился Изя Бейлин?»

Как информирует «Википедия», когда Стивен Спилберг, собиравшийся в 1980-х годах снимать кино об Ирвинге Берлине, в интервью спросил его об этом, в ответ услышал: «В Тобольске», хотя в своих интервью 1930–1940 годов Ирвинг заявлял, что родился в Могилеве. Бытует и еще одна версия – американский композитор родился в Тюмени. В качестве подтверждения рождения Ирвинга в Сибири используются слова его дочери Линды Луизы Эммет, живущей во Франции, которая в 2003 году побывала в Тюмени на праздновании 115-й годовщины со дня рождения Ирвинга Берлина.

Однако с этой гипотезой спорят даты, а они упрямая вещь. Ирвинг Берлин родился 11 мая 1888 года. И уже в 5-тилетнем возрасте был увезен в Америку. Но, согласно архивным источникам, официальное разрешение на открытие еврейского молельного дома в Тюмени было выдано только в 1905 году. И синагога в Тюмени была построена только в 1911 году.

Правда, в Тобольске еврейская община появилась гораздо раньше. В начале XIX века здесь уже действовало погребальное братство «Хевра-кадиша». В памятной книжке Тобольской губернии за 1860 год указывается наличие в го­роде синагоги. «Тобольская» версия более правдоподобна, чем «тюменская». И все же, думаю, у семьи Бейлиных-Берлиных толочинские корни. Фамилия Бейлин была очень распространенной среди толочинских евреев. Одним из самых богатых людей местечка был Замель Шоломов Бейлин, владевший бакалейным магазином. Почему же Ирвинг в своей биографии указывал то Тобольск, то Тюмень, то белорусский Могилев? Эти города, конечно же, имели отношение к подорожной его семьи.  О них он слышал от родителей. Думаю, что название сибирского города звучало для американского композитора более романтично, чем название еврейского местечка в Беларуси.

Конечно, отдельные нестыковки в биографии Ирвинга на этапе раннего детства не могут никоим образом сказаться на главном – блестяще реализовал себя в творчестве талантливейший человек! Но докопаться до правды всегда интересно!

Как бабушка переходила границу

Из Москвы в конце июня 1941 года мама, бабушка и я были эвакуированы в город Шумиху Курганской области.

Мы, как и многие другие люди того времени, испытали на себе все трудности жестокой войны. Но что более всего поражало меня в то время, так это молитвы моей бабушки. Она была очень религиозным человеком и каждую субботу одна или с какими-то пожилыми еврейскими женщинами, тоже из эвакуированных, отмечала шаббат. Я никак не могла понять, почему каждый раз, молясь, она так горько плачет. На меня это наводило ужас, и я умоляла ее не плакать, а она продолжала рыдать. Так было во время каждой молитвы. Мне хотелось спросить у мамы, почему бабушка плачет, но я почему-то не решалась.

Время шло, я становилась взрослее и однажды, после того, как свидетелем молитвы оказалась и моя мама, узнала от нее о трагедии, произошедшей в семье бабушки, и причине ее постоянных слез. Рассказывая, мама строго предупредила меня: обо всем, что я теперь знаю, должна молчать и никогда и никому не говорить, это секрет нашей семьи и, если кто-нибудь чужой узнает, то у нас могут быть большие неприятности. 

Моя бабушка родилась в городе Толочине, в 1879 году. С дедушкой, Соломоном Бейлиным, познакомилась в Толочинской синагоге, и в 1900 году, когда ей исполнился 21 год, вышла за него замуж.

Бабушка была белошвейкой, дедушка – бухгалтером. У них родилось трое детей: старшая дочь Мэриям –1909 г.р., сын Натан – 1911 г.р. и моя мама Геня – 1916 г.р. В 1920 году дедушка очень сильно заболел, врачи подозревали у него туберкулез легких. И тогда два его брата, уехавшие из Толочина жить в Париж еще до революции, пригласили его с семьей переехать во Францию. Дедушка и бабушка приняли это приглашение, но они решили, что дедушка поедет с Мэриям и Натаном, а бабушка с моей 4-летней тогда мамой останутся пока в Толочине.

Здесь стоит отметить, что в начале 20-х годов XX столетия, когда в послереволюционной России границы еще не были на замке и железный занавес не блокировал их наглухо, некоторые предприимчивые местные жители, отлично знавшие местность и наладившие деловой контакт с пограничниками, занимались промыслом проводников, переправляя за определенную мзду желающих нелегально покинуть Россию в обход пограничных застав. Братья наняли проводника, и дедушка с детьми благополучно добрался до Парижа. Прожив там год и подлечившись, он решил вернуться в Толочин, мотивируя тем, что ему, религиозному человеку, не нравится, как во Франции справляют шаббат и еврейские праздники. Он начал уговаривать детей поехать вместе с ним, но те наотрез отказались возвращаться в Россию. И тогда было принято решение: дедушка возвращается один, а дети остаются у родственников. Через некоторое время в Толочине дедушка снова почувствовал себя плохо и в 1922 году умер.

Дедушкины братья предложили бабушке с младшей дочерью перебраться во Францию,  тем более, что там уже были ее двое детей. Она согласилась. Наняли ей того же  проводника, который переправлял через границу дедушку с детьми, бабушка распродала все, что у нее было, и договорилась с проводником о времени и месте встречи в Минске. В назначенное время она с дочерью встретилась с проводником и узнала, что одновременно с бабушкой и мамой он  взялся переправить через границу еще двух сестер – графинь Шереметьевых, которые тоже приехали в Минск. У одной из них муж был красным командиром, и пока он был в командировке, она решила вместе с сестрой убежать в Париж, где у них уже жили родственники, которые наняли проводника. Накануне перехода проводник собрал всех, еще раз объяснил, где на следующий день утром они должны быть, и ушел, а графини и бабушка с моей мамой направились в ближайшую гостиницу.

Вечером графиням захотелось пойти в кино. Они стали уговаривать бабушку пойти вместе с ними, но она отказалась, а мама стала умолять бабушку разрешить ей пойти с ними. Бабушка сдалась. Графини нарядились в красивые длинные платья и шляпки с перьями, что сразу привлекло к ним внимание местных жителей. И пошла гулять молва...

Когда на следующий день они прибыли к границе и проводник пошел рассчитываться с пограничниками, те стали требовать с него больше денег. Их у проводника не оказалось, и он бесследно исчез, ни о чем не предупредив и оставив в полном неведении бабушку и графинь. Зато подошедшие к ним пограничники заявили, что женщины арестованы, посадили их на подводу и повезли в тюрьму. На первой же остановке, в небольшой деревне, их стали обыскивать, даже маленькую маму, которой было всего шесть лет. Когда конвоир ее обыскивал, он стал ее щекотать. Сначала она смеялась, а потом заплакала. Бабушка, услышав ее плачь, бросилась к ней на помощь. Когда она бежала в направлении конвоиров, одному из них показалось странным – она бежит, неестественно припадая на одну ногу. Он подошел к ней и потребовал снять обувь. Бабушка сняла, и он увидел в одном из туфель маленький мешочек. Он забрал его, и обнаружил 25 рублей золотыми монетами, которые бабушка выменяла за все проданные перед отъездом вещи. Все, что конвоиры отнимали, они бросали к себе в подводу.

На следующей остановке конвоиры вдруг обнаружили, что мешочек с деньгами пропал. Они стали обвинять бабушку в том, что она его выкрала. Бабушка плакала и клялась Богом, что не брала у них этого мешочка. Тогда они ее предупредили, что вернутся в ту деревню, где их обыскивали и, если не найдут деньги, то расстреляют ее вместе с дочкой, и еще напомнили ей, что не забыли, как переходил границу ее муж с детьми. Когда они возвратились в деревню, они увидели, что недалеко от места обыска деревенские мальчишки играют в песке с этими деньгами.

По-видимому, мешочек каким-то образом случайно вывалился из подводы. Деньги у этих мальчишек отобрали, пересчитали и, к счастью, в наличии оказалась вся сумма. После чего арестованных благополучно препроводили в тюрьму. Бабушку с мамой посадили в один из бараков, а о судьбе графинь бабушка ничего  больше никогда не слышала. В тюрьме маме разрешали выходить во внутренний двор, и сидящие в камерах арестованные быстро сообразили, как можно использовать ребенка в качестве почтальона: они подзывали ее к окнам и просили  передавать записочки в другие бараки, пока надзиратели не заметили это. Они спросили у бабушки, есть ли у нее родственники, чтобы передать им маму на время бабушкиного заключения.

В Орше жила двоюродная сестра бабушки, которую вызвали, чтобы она забрала маму. Через месяц бабушку выпустили, не вернув, естественно, ни копейки денег, и она, оставшись без средств, вернулась в Толочин, где работала день и ночь, чтобы снять малюсенькую комнатку и как-то поставить на ноги свою дочь.

Связь с заграницей приходилось тщательно скрывать. О жизни детей, оставшихся во Франции, до бабушки доходили очень скудные и нерегулярные сведения. Как только немцы в годы Второй мировой войны оккупировали Францию, любые контакты полностью прекратились. Бабушке оставалось только страдать, узнавая об антисемитских зверствах фашистов, представляя себе, что может происходить с ее детьми и жить в постоянном страхе, что она их больше никогда не увидит. Это и было причиной тех неистовых молитв, слез, криков, свидетелем которых я была в детстве и которые никогда не изгладятся в моей памяти.

Бабушка умерла в 1946 году, так и не узнав, что ее дети живы. И только в 1961 году удалось получить известие от них. В 1946 году, когда бабушка еще была жива, они обзавелись семьями. В 1978 году мама, наконец, встретилась с братом и его женой, которые приехали в Москву по турпутевкам.

Так сложилась судьба очень дорогого и близкого мне человека.

Зоя СУЛЬМАН