Чем дольше живешь, тем больше убеждаешься, что жизнь – череда меняющихся контекстов. Как локальных, так и более значимого социального плана.

Скажем, каждым летом мое родное местечко заметно прирастает гостями. Все как-то оживленнее, востребованнее, содержательнее. Не знаю, как у кого, а у меня в такие дни возрастает коэффициент провинциального самоуважения. Дескать, и мы кому-то нужны, и мы не лыком шиты.

А как же иначе себя позиционировать, когда так широко представлена заграница. Канада, США, Израиль, Германия, Австрия, Франция... Уже проникнутые «забугорным» динамизмом, они буквально обшаривают каждый с детства дорогой и знакомый уголочек. Зафиксировав одну ассоциацию, они тут же провоцируют другую. Все это нередко фиксируется в местной газете, обретя вид восторженных откликов. Плюс комплиментарные реверансы в адрес власти, как координатора ландшафтно-дизайнерских и всяких прочих усилий.

Более того, все это не ограничивается ностальгически-сентиментальным и всяким прочим сюсюканием. Когда зашла речь о необходимости нового, более монументального памятника на месте массового уничтожения трех тысяч евреев, то с помощью компьютера и специального обращения вышли и на зарубежную диаспору. А поскольку безучастной она не осталась, то появился и художественный архитектурный проект, и материальные возможности его реализации.

На таком благоприятном интернациональном фоне с трудом верится, что всего несколько десятков лет назад ситуация обстояла с точностью до наоборот. И поскольку дисплей моей памяти достаточно сговорчив, сошлюсь хотя бы на такой весьма убедительный эпизод. Ведь мало что бывает так доказательно, как возможность сравнить.

Подруливает, значит, ко мне на полусогнутых один номенклатурный товарищ со стандартно «отцентрованной» осанкой. Начало диалога было динамичным. Так разговаривают, когда нет особых причин церемониться. Мол, чего уж там паркетно расшаркиваться... Не принц Уэльский. И действительно, сколько-нибудь династийных замашек у меня не наблюдалось.

– У тебя есть родственники за границей?

Такой вопрос, адресованный мне за весьма ощутимый отрезок жизни, услышал впервые. Потому и воспринял на уровне шутки, хотя особых заявок на остроумие у визави до сих пор не наблюдалось.

– В Верхней Вольте, но очень-очень дальние. Без артиллерийского бинокля и не разглядишь, – пока еще довольно благодушно отреагировал я.

Но тут же, заметно переменив тон, собеседник дал понять, какую фирму он представляет. По тем временам она была из разряда тех, с которыми не балагурят.

– Хорош отшучиваться. Серьезно спрашиваю.

Да вот остановиться было трудно. При неприятных ситуациях иногда спасительным кажется спрятаться за иронию.

– Да успокойтесь, с аргентинской разведкой у меня давно уже никаких связей, – теперь уже сознательно ерничая, продолжал гнуть свое. Что-то уж больно не нравилось мне в тоне неожиданного «следователя».

– Ладно, открою карты. Иначе и действительно все несколько неожиданно, – согласился он. – Твоя кандидатура рассматривается как вариантная на одну из далеко не самых последних должностей. Поэтому еще раз спрашиваю. Более того, конкретизирую: в Израиле родные у тебя есть?

– На названной вами территории таковых не имеется. Впрочем, как и в сопредельных с ней государствах, – с плохо скрываемым раздражением огрызнулся я.

Тут же, после небольшой паузы, добавил:

– Говорить мне с вами на эту тему трудно. Договариваться – унизительно. Хотите, я вам лучше анекдот расскажу.

– С чего бы это вдруг? – Насторожился он, видимо, боясь в нестандартной ситуации потерять лицо.

И, не очень рассчитывая на согласие, рискнул тут же озвучить. Хоть было опасение, что оппонент из числа тех, кому нужно рассказывать, как минимум, два раза. «Ты мне скажи, – спрашивает один мужик у другого. – Пятница – это мужчина или женщина?» – «Это зависит от того, как они с Робинзоном в четверг договорятся».

– Ну, и что ты этим хочешь сказать?

– А всего лишь то, что мы с вами на эту тему не договоримся не только в четверг, но и во все остальные дни недели, включая и воскресенье.

– При чем здесь воскресенье? – неожиданно переспросил «следователь», подтверждая мои худшие предположения в отношении чувства юмора.

– А при чем здесь возможные родственники за границей? При чем милиция, если куры дохнут?

– Да ладно тебе... Разошелся. Ты ж пойми, меня только попросили прозондировать.

Такой вот тогда у нас дурацкий разговор получился. И результат тоже.

А каким он мог быть во времена, когда даже в библиотечном формуляре читателям приходилось заполнять фразу «национальность»? Помнится, однажды, несколько огорченный подобной необходимостью, даже с каким-то вызовом написал: «Что да, то да». Теперь вот подобный пункт исчез, и, надо сказать, на интенсивности книгообмена негативно это не отразилось.

...Этим летом местечко гостеприимно встречало очередную группу зарубежных земляков (назовем их так). Была среди них и дочь нашего оригинальнейшего во всех отношениях школьного физика. При расставании просил ее передать папе, что если с этой самой физикой все более-менее устоялось, то с миром, увы, все по-прежнему гораздо сложнее.

Проще и понятнее, как продолжает показывать жизнь, только одно: человека всегда тянет туда, где он родился и вырос. Туда, где, образно говоря, утро его жизни. Где, оставаясь наедине с собой, он без всякого пафоса произносит дорогое для нас всех слово «родина».