Нет, Зяма, конечно, не был идиотом в буквальном смысле этого слова, ну разве что, чем-то слегка отличался от всех остальных людей. И с самого раннего детства ему приходилось выслушивать разные шуточки по поводу его высокого интеллекта, а за одно, и национальности. Наш мир жесток, и подобный юмор в отношении ближних, и без того обделенных судьбой, отнюдь не редок. Нелегко пришлось бы Зяме, если бы не одна особенность его характера – все эти шуточки никаким образом его не беспокоили – он выслушивал их, молча глядя на юмориста отсутствующим взглядом, слегка приоткрыв при этом рот.

Работал Зяма на промкомбинате разнорабочим – подносил, подво­зил, разгружал, подметал и вывозил мусор. На комбинате шутников тоже хватало, но более всех прочих Зяму доставал парторг. Кто, кто, а он никогда не мог отказать себе в удовольствии поболтать с Зямой за жизнь, при этом разговаривал будто с неразумным дитем и непременно с еврейским акцентом. Сам парторг был интересным мужчиной, пользовался успехом у женщин и охотно отвечал им взаимностью. И как раз именно в это время у него начался очередной роман с недавно появившейся на комбинате молоденькой бухгалтершей. Зяме частенько доводилось видеть, как они в конце рабочего дня вдвоем выезжали на мотоцикле из ворот комбината.

Возможно, читатель удивится, почему руководитель такого ранга, как парторг, разъезжал не в автомобиле? История эта происходила в начале шестидесятых, в то время на небольших предприятиях персональная машина полагалась только директору, все остальное начальство пользовалось мотоциклами с коляской.

В тот злосчастный день, выполняя указания парторга, Зяма устанавливал в его кабинете задвижку на входную дверь. Перед обедом парторг вернулся от директора. Получив там хорошую взбучку, парторг испытывал острейшую потребность на ком-нибудь отыграться. Случай не заставил себя долго ждать: едва завидев Зяму, он обрушил на беднягу все, что накипело на сердце.

– Ты что, еще не поставил задвижку? Ну и сколько ты ее еще думаешь ставить?

Зяма стоял, опустив глаза, и молчал. Но это молчание только подлило масло в огонь.

– Что ты стоишь, как идиот? – заорал парторг. – Или ты по-русски не понимаешь? Так я тебе сейчас по-еврейски скажу, кто ты есть такой!

Следует заметить, что в этом парторг явно переоценил свои возможности – его познания в еврейском были ограничены двумя-тремя выражениями, которые обычно вслух при дамах не произносят. Поэтому, чисто по-русски обозвав Зяму придурком, он выгнал его из кабинета.

За дверью Зяма лицом к лицу столкнулся с хорошенькой бухгалтершей.

– Ой, не ходите туда! Он сегодня такой сердитый и на всех ругается. – Чистосердечно попытался остановить ее Зяма. Но бухгалтерша мило ему улыбнулась, и несмотря на столь серь­езное предупреждение, все-таки зашла и закрыла за собой дверь.

Зяма побрел на улицу. Возле проходной к нему обратилась незнакомая женщина:

– Не подскажете, где найти вашего парторга?

Это была его супруга, решившая в обед заглянуть к мужу, но Зяме об этом ничего известно не было, и он счел своим долгом предупредить также и ее:

– Он у себя в кабинете, только вы туда не ходите – у него там сейчас такой скандал!

Но женщина, небрежно махнув рукой, направилась в контору. Подойдя к кабинету мужа, она потянула за ручку – дверь была заперта. Услышав, что в кабинете кто-то есть, женщина постучалась, но ей никто не открыл, и, как ей показалось, за дверью сразу же наступила какая-то странная тишина. Заподозрив неладное, она дернула ручку изо всей силы. Задвижка, которую Зяма толком не успел закрепить, не выдержала столь серьезного напора, и дверь услужливо распахнулась. Никакого скандала, о котором ее предупреждали там, естественно, не было, но он разразился  сразу же, едва только она успела переступить порог кабинета незадачливого супруга.

Слухи об этом с быстротой молнии разнеслись по комбинату. Для парторга наступили трудные времена. Жена продолжала скандалить и грозила разводом. За поведение, недостойное коммуниста, он схлопотал строгий выговор по партийной линии. Рабочие на комбинате не давали прохода. Мужиков, естественно, интересовали интимные подробности его «партийной» деятельности, а женщины из швейного цеха наперебой просили провести просветительную работу индивидуально с каждой из них, и даже предлагали официально выделить для этой цели приемные часы. Состоялся неприятный разговор с директором. Вначале он поинтересовался, всего ли у того достаточно для нормальной работы и нет ли необходимости установить в его кабинете двуспальную кровать, но затем недвусмысленно предупредил, что если он и впредь намерен заниматься подобным в рабочее время, то ему при этом уже, вероятно, придется выступать в пассивных ролях.

Парторг опасался показываться на людях и большую часть времени проводил в кабинете. Пребывая там наедине с самим собой, он невольно вновь и вновь возвращался к происшедшей с ним неприятности и на извечный вопрос «Кто виноват?» у него почему-то всегда находился один и тот же ответ. Кто, кто? Ну кто еще, если не этот долбанутый Зяма? Все несчастья из-за них! Тем не менее, после этого случая он стал общаться с ним гораздо реже и первое время даже обходил его стороной. Но Зяме все это было глубоко безразлично, он по-прежнему подметал двор и вывозил на тачке мусор.