Семен Винокур – советский и израильский сценарист, кинорежиссер и продюсер более восьмидесяти документальных и художественных фильмов. Работал на «Ленфильме», «Мосфильме».

С 1990 года живет в Израиле.

Лауреат премий и наград международных кинофестивалей. В 1999 году награжден призом Израильской киноакадемии.

В 1999 году получил первый приз Израильской Академии кино.

2006 год – Серебряная статуэтка Рэми на 39-ом ежегодном фестивале кино в Хьюстоне.

Призы на фестивалях документальных фильмов в Москве, в Карловых Варах, Нью-Йорке и Шанхае.

 

Шел 1998 год. Я уже восемь лет жил в Израиле. Делал фильмы. Все время судорожно искал, где бы подзаработать. Не брезговал и выборами.

И тут в руки мне попадается дневник. Читаю. И не могу остановиться. Тут вокруг бушуют страсти, сталкиваются лидеры, самое время зарабатывать деньги, а я лежу на диване, отключив телефон, и плачу.

Пишет 12-тилетняя девочка Маут 24-летнему Герману.

«Увидеть тебя!», – пишет. – «Быть все время рядом!.. Не могу и дня прожить, чтобы не думать о тебе… только ты держишь меня на этом свете… живу тобой… и тем единственным поцелуем…»

Я чувствовал себя неловко, заглядывая в чужую жизнь, но не мог остановиться.

Дело в том, что дневник этот был датирован 1941–1943 годами.

И вела его Маут в концлагере.

Подруг ее увозили в Освенцим, и они уже не возвращались никогда, другие кончали собой, отчаявшись, а она, Маут, писала и писала своему любимому Герману. И только благодаря этому и выжила. Ухватилась за эту искорку любви и держалась за нее изо всех сил.

Пока в 1943 году Германа не отправили в лагерь уничтожения, в Треблинку.

Она думала, что не выживет.

Но выжила.

Дневник этот мне подкинула Лена Макарова – писатель и друг. Я завелся. Тут же появился продюсер – лучший продюсер в моей жизни – Сюзанна. Неимоверно быстро Лена сварганила заявку, быстро получили первые деньги из фонда, небольшие, но все-таки.

И пошли к Маут домой. Я нервничал. Боялся, а вдруг откажется сниматься.

Приходим. Встречает нас женщина с таким милым детским лицом.

Начинаю говорить с ней.

Улыбается, но абсолютно закрыта.

Приветлива, но это все очень внешнее.

Рассказывает, но не так, как я хотел бы.

В общем, все плохо.

Решаю брать ее «измором». За три дня я «выливаю» всю пленку, сидя напротив нее. (Это называется – съемка на привыкание.) Пленка дорогая – это все наши деньги.

В конце третьего дня, к вечеру, она раскрывается.

Вдруг приходит доверие.

Вдруг она понимает, что я не ищу дешевку.

И мы становимся друзьями.

И она становится прежней Маут.

Смеется, да так звонко, как та, Маут, 12-летняя. Плачет. Тоскует. Поет. Говорит с ним, с Германом, как будто он сидит здесь, рядом с ней.

И уже не обращает никакого внимания на камеру.

Так начинается наш с ней кинороман…

Тем временем деньги заканчиваются. Но великая Сюзанна выбивает нам поездку «по лагерям уничтожения», по которым прошли Маут и Герман.

Едем в Чехию и Польшу. Группа малипусенькая. Я, Фима – звукач, Лена Макарова, Иржи – чешский оператор, и, конечно, Маут.

Едем… снимаем…

Маут на моих глазах проживает снова этот роман…

И снова я понимаю: не будь этой любви, не было бы Маут.

Так подходит наш последний съемочный день (так мы думали).

Снимаем на кладбище. Маленький чешский городок Простьев.

На камне выбиты фамилии погибших и не вернувшихся.

Маут объясняет нам: – эта погибла там-то, этот там-то, этот был адвокатом, и вся семья его не вернулась. А это Герман, – говорит она. Я спрашиваю: «Твой Герман?..»

– Да, мой Герман, – отвечает…

И тут что-то меня подталкивает, и я спрашиваю дальше: – но были же такие случаи, – спрашиваю, – когда считали людей погибшими, а они выжили? Она говорит: были. – И добавляет: – вот например, Вальтер Бреслер, вот здесь написано, что он погиб, а он вернулся… живой…

Тогда я спрашиваю: «А что написал тебе Герман в последнем письме?» Она смотрит на меня… и вдруг отвечает: «Он написал, из поезда уже, когда его увозили в Треблинку…» – Что? – спрашиваю. – «Он написал, – она вдруг говорит медленно и даже удивленно, – что будет ждать меня после войны, в Берлине, по адресу Арвайлештрассе, 3. И тогда я снова спрашиваю ее: «А ты была там после войны?» – «Нет», – говорит и запинается… И смотрит на меня. – «Не была».

В общем, что вам говорить, мы думали, что это наш последний съемочный день. Деньги практически закончились…

Но мы не могли так уехать.

И вот мы на последние деньги едем в Берлин…

Приезжаем. Находим эту улицу.

И я прошу Маут идти по улице к дому… Еще и не знаю, есть ли этот дом вообще. Специально не проверяю.

А оператора прошу снимать все время… И не промахнуться, потому что будет один дубль…

И вот она идет.

Она идет, еле дышит… к ней вдруг возвращается надежда… К ней, уже замужней, 70-тилетней, с тремя детьми, восемью внуками, вдруг возвращается надежда. А вдруг он там… и он ждет ее все это время.

Она идет, как на ватных ногах… Каждый шаг – еще большая надежда.

И мы страшно переживаем за нее. Идем за ней.

И дрожащий оператор снимает, как в последний раз…

И вот она приближается к этому дому… к этому подъезду… и вот он список квартир… и вот уже ее палец зависает над кнопкой… сейчас она позвонит…

И может быть, он откроет ей дверь, ее Герман…

Это почти конец фильма. Такие очень долгие кадры замедленной съемки.

Ожидания чуда…

…Которое, конечно, не происходит.

Германа убили в Треблинке.

Но мы очень надеялись. До последнего мгновения. А вдруг он выжил?!

Этот фильм взял несколько хороших фестивалей, включая нью-йоркский…

Но запомнился мне маленький, еле заметный фестиваль в Греции, в Каламате.

Время было антиизраильское. Все газеты против нас. Мне в открытую говорят, как нас не любят. Спрашивают: «Для чего приехал?!..» (забегая вперед скажу: первый приз получил иранский фильм, второй – фильм Палестинской автономии… ну, и далее, в том же роде.)

И вот показывают наш фильм.

Кто-то демонстративно выходит еще до показа. Я не жду победы. Но смотрю, как реагируют. И вижу, что делает «любовь» с людьми.

Настроенные абсолютно анти, поначалу разговаривающие полушепотом и вслух, они вдруг начинают смотреть… вдруг слушают… вдруг перестают шевелиться… вдруг не могут оторвать взгляда, когда Маут бежит по улице, чтобы увидеть Германа в последний раз… и потом, когда идет вся эта концовка с ее проходом по Берлину, с этим ожиданием чуда… это их просто сшибает… и вот уже кто-то плачет в зале…

И я понимаю, что есть то, что объединяет всех. Есть!

И для этого только я и пишу, чтобы сказать это еще раз.

Любовь.

Банально, но это так.

Я говорю сейчас не о любви между нами, которая насквозь эгоистична.

А о Любви, которая над нами. Вокруг нас.

Я говорю о Законе Любви, который держит этот несчастный мир.

Держит в прямом смысле слова.

Наша земная любовь – она только маленькое свечение той Любви, которая окутывает все мироздание. Как мать ребенка. Все мы внутри этой матери.

Нам бы захотеть только приблизиться к Ней.

Мы бы массу проблем так решили.

Поймем это, придет новая пора.

А с Маут мы большие друзья. Она была на многих моих премьерах. И на свадьбе сына. Давно не звонил ей. Ей уже за 80. Написал и понял, что истосковался. Позвоню ей обязательно...