Коренной петербуржец. По образованию врач-эпидемиолог, кандидат медицинских наук.

В США – с 1998 года. С 1999-го по 2003 год – ответственный секретарь в редакции «Слово-Word», с августа 2003 года – редактор и дизайнер в издательстве «MIR COLLECTION», с 2006 года – сотрудник старейшего литературного журнала «Новый Журнал».

Автор пяти книг стихов.Публикации в журналах и альманахах России, США, Германии, Украины.

Лауреат первой премии международного пушкинского поэтического конкурса 2000 года.

 

 

***

Извечные поиски Слова,
того, не которое ложь, –
которому чувство основа,
которого ради живешь.

На ощупь, в сомненьях, в отчаянии,
имея терпенья гроши,
стремлюсь я к нему не случайно –
есть Слово – есть хлеб для души.

 

***

Я полон сомнений. Я полон
Печальною музыкой жизни.
Да, я не борец и не воин.
Я так от природы устроен,
Но нет к ней во мне укоризны.

Так вышло.
Так гены сложились.
Такого я племени-рода…
Во мне сквозь века отразились
Печали и горечь Исхода.

 

***

Евсею Цейтлину

Себе иль кому в угоду,
С условием или же без,
Не стоит делиться свободой –
Ее от рожденья в обрез.

И все-таки, волей-неволей,
Ее отдаешь по частям,
Большие и малые доли,
Работе, родным и друзьям.

В ее времена и пространства
Так изредка доступ открыт,
что кажется, будто бы рабство
вся жизнь эта, весь этот быт…

 

***

Не важно, где живу, в каком краю,
Куда судьбой отчаянной заброшен.
 Я не в аду еще, и не в раю,
И этой жизнью не совсем изношен.

И все еще в душе надежда есть,
И смутное, но ожиданье счастья,
И, несмотря на перемену мест,
С душою обоюдное согласье.

 

***

Я думал, расстояния бессильны.
Я ошибался – все сильней их гнет.
Какой бы память ни была двужильной,
Но и она, в конце концов, сдает.

Все призрачней мой город и детали
Его дворцов, проспектов, площадей.
И различать трудней в туманной дали
Родные лица всех моих друзей.

Да, многое издалека незримо,
Но чувства не скудней в душе моей:
Все так же дорог город мой любимый
И дорог каждый из моих друзей.

 

***

Как время ни ласкало и ни било,
Но душу мою мало изменило.
За много дней, ночей, за столько лет,
Самодовольства не было в ней, нет.

И по моим за нею наблюденьям
Она скорей подвержена сомненьям
Мучительным –
В ней все порой вверх дном.

Душа, душа…
Она при всем при том,
Живет страстями…
Чувствами владеет…

Она еще страдать, любить умеет.
А то, что грустью полнится излишне, –
Сложилось так у нас с ней в этой жизни.
Ее такой задумала природа –
В ней грусть, печали моего народа.

 

Иерусалим

Здесь истина у каждого своя,
Здесь верят в Бога, каждый в своего.
И каждый прав. Такая здесь земля.
Для всех святая, только и всего.

И я здесь был чужой среди своих.
И вечностью, и древностью дышал,
Понять хотел я, слушая других,
Чем этот город всех околдовал.

А он, расположившись на холмах,
Светился каждым камнем и манил.
Здесь равноценный были жизнь и прах,
И близок Бог – он местный старожил.

Замешен город был не на песке,
А пот и кровь скрепили связь времен…
И там, вблизи, и в этом далеке
Мне до сих пор волнует душу он.

 

И ЭТОТ ВЕК НЕ МОЙ…

Возможно, я, возможно, мир такой,
Но где б я ни был, я всегда изгой.
Америка ли, Франция, Рассея…
На мне лежит печать от Моисея.

Зайдет ли солнце, или вновь взойдет –
Мой никогда не кончится исход.
Завещано мне предками скитаться,
Да только жаль с друзьями расставаться.

И жаль держать родную речь в себе
И изъясняться на чужом наречии…
Я удивляюсь собственной судьбе,
Я с ней в единстве и противоречии.

 

Мольба

Моим близким и друзьям

И ты меня прости, и ты,
За то, что есть, за то, что было,
За то, что помыслы чисты,
А исполненье их бескрыло.

За то, что сам себя кляну
Или желаю оправданья,
За то, что осознал вину
И за ее же порицанье.

За то, что верил я всегда
В любовь, в людское благородство.
За то, что родина чужда
И каторгой мое изгойство.

За то, что часто принимал
Я ложь за чистую монету,
За то, что много не знал
И не тянулся жадно к свету.

И пел не радость, а печаль,
И чувства торопил наружу
Иль сдерживал, коль было жаль
Свою израненную душу.

И если же простит мне Бог,
То, пред моим уходом, прежде,
Простите, если я не смог
Все ваши оправдать надежды.

 

 

Что в имени моем?

Загадки нету в имени моем.
Я жертвой стал той, предвоенной моды,
Что из Европы занесло дождем.
Не волчьей я – совсем иной породы.

Я должен был Рувимом стать в среде,
Где все еврейское народу чуждо было.
Чтоб лишний повод не давать беде,
Назвать Рудольфом тетя предложила.

Наивная, не думала тогда,
Что имя – это только лишь личина.
В чужой среде еврей изгой всегда
И для битья весомая причина.

О, знала б тетя, что не выйдет толк
От имени! Ей было бы досадно.
И по натуре я не красный волк.
Я жизнь прожил и не был кровожадным.

С рождения и до последних дней
Старался я прожить без лицедейства.
В согласии был с совестью своей
И не скрывал за именем еврейства.

И добрых я, и злых людей встречал,
Испытывали милость, и немилость,
И если бы Рувимом все же стал,
В судьбе моей ничто не изменилось.