Эти истории – не документ, и ни один нотариус не заверит их своей подписью. Эти рассказы я слышал в бывших штетлах от стариков, которые вспоминали годы молодые, от их детей и внуков, которые с видом экспертов сообщали мне о событиях, происходивших лет за пятьдесят до их рождения.

И все же, побывав во многих еврейских местечках, от которых осталось одно название, берусь утверждать – так было. Потому что в этих историях присутствует дух самого штетла.

Как бороться с жадностью

Каких только еврейских благотворительных обществ не было в городах и местечках: общество помощи бедным вдовам и не нашедшим пары бесприданницам, естественно, погребальное братство и общество, выделявшее беспроцентные ссуды. В Браславе, когда-то еврейском городке на северо-западе Беларуси, было общество, которое собирало деньги для евреев, которые не могли заготовить на зиму дрова. В довоенное время, а Браслав находился на территории Польши, стоили дрова очень дорого, 4–5 злотых за воз.

И вот какой случай однажды приключился с активистом этого общества по фамилии Ульман. Зашел он к богатому еврею Даговичу, собственнику двухэтажного дома, и попросил внести вклад для покупки дров неимущим. Дагович поежился от этой просьбы, как от холода, и сказал:

– Дать денег не могу, потому что сам замерзаю.

Сначала Ульман хотел сказать Даговичу все, что он про него думает. А потом совершенно справедливо решил: не проймешь его никакими словами. И отправился на рынок. Он купил за свои деньги два воза дров, привез их на двор Даговича в отсутствии хозяина и сказал, что тот передал указание: «Натопить все печи в доме насколько это возможно». Прислуга переглянулась, ничего не понимая, но ослушаться не осмелилась – хозяин приказал. Топили, пока печи не стали красными.

С Даговича потом все смеялись в Браславе. А смех бывает оружием гораздо более сильным, чем бранные слова или бессловесное отчуждение.

Лейзерова корова

Эту историю мне рассказала в полесском городке Наровля сотрудница местной газеты Ирина Комкова.

«Давным-давно жил еврей, которого звали Лейзар. Тогда у каждого второго жителя был крупный рогатый скот, в том числе – коровы, которых по очереди жители водили на пастбище. Вечером местечковые коровы возвращались домой, а корова Лейзера не шла домой и могла всю ночь беспризорно и беззаботно гулять по Наровле…

Может быть, поэтому старожилы города, глядя на праздно шатающихся, часто применяют такое выражение: «Блутаюць без працы, бы тыя Лейзаравы каровы».

Одиночество

Жила одна женщина в маленьком домике. В палисаднике стояла скамейка, такая же старая и покосившаяся, как и сам домик. Сидела по вечерам на этой скамейке женщина и плакала. И никто из соседей не спрашивал у нее, почему она плачет. Потому что все знали ее судьбу. Муж у этой женщины был извозчик. За день тяжело наработается. К вечеру выпьет. Придет домой и такой шум поднимет, что стены трясутся. А не дай Бог ему кто-нибудь под руку попадет… Как здесь не заплачешь от жизни такой.

Так шел день за днем, год за годом. Извозчик состарился и умер. А жена его по-прежнему к концу дня выходила в палисадник. Садилась на лавочку и начинала плакать.

– Отчего же ты плачешь теперь? – спрашивали соседи.

– Оттого, что в доме тихо, – отвечала женщина.

Скрипка Амати

Недавно вышла моя книжка «Откуда есть пошли Колышки» о местечке, которое находится на границе Беларуси и России в Лиозненском районе Витебской области.

Это местечко жило по тем же законам, что и сотни других местечек черты оседлости. И все же, когда я работал над книгой, у меня было ощущение, что сам Всевышний опекал Колышки. Только академиков, профессоров и докто­ров наук отсюда вышло столько, что хватит для Академии наук не самой маленькой страны. Я встречался с представителями ученых семей: кто-то сейчас живет в Израиле, кто-то в Великобритании, кто-то в США, кто-то в России, видел фотографии, дипломы, другие документы и в подлинности этих фактов не сомневался.

Но, когда узнал, что в довоенное время в Колышках находилась скрипка знаменитого италь­янского мастера Амати, признаюсь, подумал, что это уже слишком. Где вы видели в местечке, а теперь деревне, музыкальный инструмент, на котором бы с удовольствием сыграли корифеи сцены, инструмент, который стоит огромные деньги? Только в сказке это возможно. И в книге я эту тему изложил аккуратно: «По воспоминаниям старожилов, Аркадий Златин привез в местечко скрипку, которая, возможно, была творением рук самого Амати – великого итальянского мастера».

Книга «Откуда есть пошли Колышки» получила хорошие отзывы, ее читали колышане, их дети, внуки. И вскоре я получил письмо от дочери Аркадия Златина – ее зовут Любовь Арфа (музыкальная фамилия!). Любовь Аркадьевна почувствовала мои сомнения по поводу знаменитой скрипки и написала: «Я могу под любой присягой подтвердить сказанное. Это скрипка моего отца Златина Аркадия Лазаревича (1892 г. р.). Он был из семьи очень обеспеченных до 1917 года людей. Отец играл в каком-то оркестре в Москве до 1926 года. Встретив мою маму в Белоруссии, он на ней женился. Эту скрипку он нам, детям, показывал, но из своих рук не выпускал. Хотелось, чтобы вы не сомневались в этом факте».

Теперь не сомневаюсь. Вообще местечки – это такая цивилизация, где все могло быть. Это другой, ушедший от нас мир.

Как узнать пинского еврея?

Вы еще спрашиваете? Это же проще простого. У него мизинец загнут на правой руке. Как называется эта болезнь? Причем здесь болезнь, о чем вы говорите? Дай Бог всем такого здоровья, как у пинских евреев.

Откуда у них пошло – загнутый палец на правой руке? Слушайте. Когда пинский еврей с кем-то встречается, он же не говорит: «Здрасьте, или шолом-алейхем», он же не знакомится, не представляется, как его зовут: «Абрам Шапиро» или «Хаим Рабинович».

Что он делает? Он загибает мизинец на правой руке и говорит: «Во-первых, я из Пинска»

Легенды о любви

Это было в 1936 году. Колхоз «Барацьбiт», в котором работали жители местечка Кубличи, выделил пастбище и пастуха, чтобы пасти коров, но их владельцы должны были отработать один день в месяц, помогая пастуху. Отец и брат Хаи Оршанской несколько раз работали подпасками. Но, когда брат уехал, однажды в сентябре отец разбудил Хаю чуть свет и грозно приказал идти пасти коров. Девочка расплакалась, чужих коров боялась. Но, когда увидела, что отец снимает с гвоздя мокрую, в узлах веревку, сразу согласилась. Шел мелкий дождик, отец накинул Хае на голову сложенный вдвое мешок, и она погнала корову. На лугу уже было большое стадо.

Когда Маневич привел корову, все стадо от нее шарахнулось. Корова тут же нашла себе соперницу, и начался бой. Рев стоял страшный, Хая испугалась. Пастух дал ей кнут и велел отойти подальше. Стадо погнали в лес. Дождик усилился, девочка спряталась под деревом. Перекусила огурцом с хлебом и успокоилась.

Вдруг услышала приглушенный цокот конских копыт, и мимо проплыла серая тень лошади.

В сентябре коров на перерыв не гонят, Хая мокла под дождем до вечера. Утром следующего дня рассказала увиденное соседке Яде. Она была старше и поведала девочке легенду о большой любви.

В нескольких километрах от Кубличей находилось имение помещика. Ему принадлежали леса, земли и луга. У него были пасека, скот, много птицы, красивые лошади. Его единственная дочь – красавица, полюбила бедного парня. Отец не разрешил ей выходить за него замуж. Тогда дочь села верхом на лошадь и ускакала. Когда она увидела погоню, то вместе с лошадью утонула в Кубличском озере.

С тех пор озеро стало зарастать. Образовались топкие берега, вода пожелтела, и из воды стало выходить привидение в виде девушки верхом на лошади.

***

В середине тридцатых годов советско-польская граница проходила в нескольких километ­рах от Бобыничей, в Гирсах стояла погранзастава. Пограничники считались героями, а на молодых командиров заглядывались все невесты. Не знаю, что и как случилось, только встретились однажды молодой командир погранзаставы и дочь Шермана – Роха. Приглянулись молодые друг другу. Но сказала Роха: «Не пустит меня отец за тебя замуж. Он хочет, чтобы я вышла замуж только за еврея». «Что за пережитки? – засмеялся командир. – Я – комсомолец. Мы строим социализм. Я люблю тебя».

Вряд ли слова о комсомоле и социализме убедили Роху. Но от признания в любви у нее закружилась голова, и Роха не сопротивлялась, когда командир увез ее к себе на погранзаставу.

Залман, узнав об этом, горько причитал и плакал. Его любимая дочь вышла замуж за гоя. Без родительского согласия. Он убивался от горя.

С тех пор в Бобыничах появилась поговорка: «Что ты плачешь, как Шерман по Рохе?»

***

Жили до войны в Бабиновичах Люба Соркина и Аркаша Семченко. Аркаша был старше на два года. Они дружили с детства, не могли дня обойтись друг без друга. Когда повзрослели, не смотря на то, что родители не очень одобряли их решение, женились. У них родилось двое мальчиков. Старшему Адику к началу войны было чуть больше десяти лет, а младшему Игорю – всего годик.

В самом начале войны Аркадия Степановича Семченко забрали на фронт. Люба с младшим сыном была у родителей, которые к этому времени перебрались в Витебск. Они уговаривали ее отправиться вместе с ними в эвакуацию. Говорили, что старший сын будет с бабушкой в Бабиновичах, она досмотрит его.

«Нет, – отвечала Люба, – где будут мои дети, там буду и я». И уехала в Бабиновичи. Она жила у свекрови в доме за мостом. Ей сумели сделать немецкие документы. Но в Бабиновичах знали, кто родители Любови Израилевны Семченко.

8 марта 1942 года за Любой пришли немцы и полицаи.

Забрали ее из дому с маленьким сыном, старший – катался рядом с домом на санках. Когда он увидел, что ведут маму, он подбежал к ней. Свекровь бежала следом и молила, чтобы хотя бы детей отпустили. Ей кричали «юде» и стреляли около ног из автомата, чтобы не подходила.

Любу с детьми отвели на еврейское кладбище и там расстреляли.

После гибели Любы под ее матрацем свекровь нашла дневник. Вернее, это были письма, которые Люба ежедневно писала мужу. О себе, о детях, что происходит вокруг. Они были написаны на страницах школьной тетради. Отправить письма через линию фронта Любовь Израилевна Семченко не могла.

После войны в Бабиновичи приезжала Любина сестра, и ей отдали этот дневник. Может быть, волею случая, мы найдем и опубликуем его.

Про памятники вождям

В середине тридцатых годов в центре Городка разобрали брусчатку и на месте базара сделали сквер. По выходным дням в городском саду играл духовой оркестр пожарников, в лучах заходящего солнца играли зайчики на начищенных пряжках и трубах…

В сквере поставили памятник вождю мирового пролетариата, тогда эти слова произносили серьезно, безо всякой иронии, Владимиру Ильичу Ленину. Но, то ли инженер ошибся в расчетах, или в силу каких-то других причин, памятник стал накреняться то в одну, то в другую сторону. Его ремонтировали, а он все равно накренялся.

И тогда пожилые люди стали шептаться, показывая глазами на памятник: «Видно, эта власть долго не продержится…»

Старики – мудрые люди, с большим жизненным опытом, но и они иногда ошибаются.

***

В центральном сквере Верхнедвинска (раньше это была Дрисса) стояли на постаментах два вождя: Владимир Ленин, а на другой стороне сквера – его сподвижник Иосиф Сталин. Архитекторы так расположили памятники, чтобы Ленин и Сталин постоянно смотрели друг на друга – советовались, по какому пути вести страну дальше.

Но Сталина его родная коммунистическая партия развенчала и обвинила в культе личности. Справедливо обвинила, еще раз подтвердив истину, что от любви, особенно показушной, до ненависти – один шаг. Поступил приказ: памятники Сталину убрать и сделать это без излишнего внимания общественности.

Вызвали в Дриссенский райком партии двух мужичков: проверенных и надежных. И сказали:

– Ночью памятник Сталину с постамента снимите, на телегу уложите, отвезете, куда подальше, и закопаете. И никому ни слова.

Мужики лишних вопросов задавать не стали. Ночью памятник свернули с постамента, на телегу погрузили, дерюгой закрыли, чтобы никто не видел (хотя в местечке ничего не утаишь) и увезли. Вырыли яму между домов и упокоили памятник вождю.

Прошли годы. Местные краеведы заинтересовались, что же это был за памятник. Нашли одного из тех мужиков, что райкомом был назначен приговор исполнять. И хоть совсем старый стал этот человек, но место указал точно. Краеведы сделали раскопки, но в земле лежала только бетонная болванка – по всей видимости, туловище вождя. А куда делись остальные части тела? Краеведы снова пошли к тому мужику. Тот понял, что отпираться бесполезно, да и время сейчас другое, можно говорить о многом без утайки, и все рассказал.

– Закопали мы Сталина. А назавтра ночью я тайно пришел к этому место, раскопал памятник, отсек у него голову и руки, сложил их в мешок и утопил в Западной Двине.

– Зачем вы это сделали? – спросили краеведы.

– Отомстил Сталину, – сказал мужик. – Он моего отца репрессировал.

Сказания о еврейском золоте.

Уж где только не ищут еврейское золото? И скольким людям оно не дает спокойно спать? Если все говорят о нем, значит должно же оно где-то быть. А если до сих пор не нашли, значит плохо ищут. Такая или приблизительно такая логика у многих старателей.

Недавно я был в деревне Волынцы Верхнедвинского района. Когда-то это было еврейское местечко. От того времени осталось всего несколько домов из красного кирпича.

В одном из них когда-то жил богатый еврей по фамилии Исурин. В начале тридцатых власти Исурина сослали в Сибирь, а имущество отобрали. Потом в этом доме была еврейская школа. А сейчас – догадайтесь, что? Православная церковь. Правда, церковь долго ходила в числе обиженных властью. Старую православную перед войной разобрали, и из ее кирпичей тогда же сложили школу: общеобразовательную десятилетку, куда ходили все местечковые дети. А чтобы конфессии не спорили, кому досталось больше от власти, пол и крыльцо в средней школе сложили из плит костела, построенного в XVIII веке. Между прочим, те плиты привозили в Волынцы из самой Риги.

В следующем кирпичном доме по этой же улице когда-то жил еврей, торговавший льном. Потом там были школьные мастерские, а сейчас дом стоит бесхозный с заколоченными окнами.

Дома из красного кирпича были поставлены на высоком фундаменте, сложенном из камней. Строили на века! Но не учли, что не пройдет и ста лет, как в домах начнут искать еврейское золото. Оказывается, бытует поверье: евреи, когда строили свои дома, по углам в фундамент клали золотые монеты, чтобы здание прочно стояло, а в семье водились деньги. Вот и принялись «исследователи» местного фольклора вытаскивать из фундамента камни, подогнанные один к другому на совесть. Ох, и нелегкая была эта работа! Я сразу вспоминаю Ильфа и Петрова и их героя Шуру Балаганова, который пилил гирю, уверенный, что она из золота.

Золотых монет в фундаменте не нашли, но, думаю, если бы столько труда приложили не к разрушению, а к восстановлению старого дома, то обзавелись бы богатством большим, чем пара золотых червонцев.

***

Эта история страшная, кошмарная. Но она про все то же еврейское золото.

В январе 1942 года фашисты и их местные приспешники расстреляли евреев Россон. Пригнали их на окраину города и устроили кровавую бойню. Местные жители рассказывали, что в яму падали и убитые, и раненые, и даже живые. Первое время яма была не закопана. В январе темнеет рано. Как только сгустились сумерки, из ямы выбрались пять человек и пошли в сторону деревни Дворище. Немцам тут же сообщили об этом. Беглецов настигли и расстреляли. В награду информаторам за каждую еврейскую голову было насыпано на два килограмма соли.

Перед расстрелом евреев заставили раздеться. Во-первых, раздетые люди становятся более покорными. Они стесняются, даже перед смертью, своей наготы. Немцы и полицаи не брезговали одеждой убитых. И если сами ее не носили, то дарили своим любовницам или продавали местному населению. Но что самое главное, раздеваться заставляли, потому что искали спрятанное под одеждой золото.

Полицаи говорили, что золото у евреев не нашли, наверное, они сумели его хорошо спрятать. И тогда к расстрельной яме пошли мародеры.

Сильный мороз сковал мертвые тела. Образовалась обросшая льдом глыба. И тогда мародеры стали отрубать у мертвецов ноги, руки, чтобы удобнее было искать спрятанное золото. Трудно представить более жуткую картину.

***

В тех же Волынцах жил старик Волопьянский. Чудной был человек. В молодости объезжал окрестные деревни: собирал тряпье, кости, привозил иголки, краску, ситец. Вообще-то люди этой профессии, в большинстве своем евреи, были люди не бедные. Но Волопьянскому был важен не заработок, а процесс. Он любил дорогу, встречи с людьми. Никогда не торговался, не хитрил, а уж тем более никого не обманывал. Его уважали, к нему ходили за советом. Говорили: «Иёсель Волопьянский все знает».

После войны лошадки у него уже не было. Он с тележкой обходил все деревни и снова собирал, привозил, советовал. В деревнях еще жили евреи-старики. Иёсель ходил к ним, чтобы поговорить на еврейском языке, вспомнить знакомых, друзей. Иногда за день проходил километров двадцать-тридцать. Ему было больше девяноста лет, но он говорил: «Я все время в дороге, и поэтому смерть меня не догонит». Однажды он прилег отдохнуть на краю хлебного поля и больше не проснулся. Смерть догнала его. Иёселя нашли комбайнеры.

Прошли годы, память о чудном старике Иёселе осталась в Волынцах. Только теперь уже молодежь говорила, что в поясе, который он никогда не снимал, у Волопьянского было зашито золото. Говорили добродушно, еще одна деталь к образу странного старика. А как же, еврей и без золота. Вроде, как и не еврей!

Я беседовал с женщиной, которая еще до войны дружила с детьми Иёселя.

«Голь перекатная, – сказала она о Волопьянском. – У него было пятеро детей, жена и старуха мать. Знаете, как они кушали? Варили чугун картошки. Высыпали на стол, только руки подставляли, чтобы картошка на пол не покатилась. А посередине стола ставили миску с селедочным рассолом. Этот рассол Иёсель бесплатно сливал с бочек в магазине. В него макали картошку и ели. Но, если в этот момент мы заходили в дом к Волопьянским, он и его жена обязательно сажали нас за стол и угощали картошкой. Гостеприимные были люди. А золото? Откуда оно у него могло взяться?»

Куда ведет улица Коммунистическая?

Раньше в местечках по названиям улиц можно было точно сказать, куда они ведут. Если улица называется Глубокская, значит выводит на дорогу, ведущую в Глубокое, если Оршанская, значит по ней можно ехать в Оршу, если Велижская – попадешь в Велиж.

Но, начиная с тридцатых годов, а после войны и вовсе с большим усердием, стали переименовывать улицы и в городах, и в местечках. Был обязательный перечень названий, без которых и город, и местечко считалось идеологически не соответствующим, со всеми вытекающими обстоятельствами. А кому охота попадать под такой гриф. И появились улицы Коммунистические, Советские, Комсомольские…

Идешь по ним и не понятно, куда они ведут...

Аркадий Шульман