Мишпоха №27    

МИТЬКА И ЛАРИК


Наум ЦИПИС

Наум Цыпис. Фото Вячеслава Дубинки. Наум Цыпис. Фото Вячеслава Дубинки.

Автограф Наума Цыписа. Автограф Наума Цыписа.

Рисунок Лии Шульман Рисунок Лии Шульман

Рисунок Лии Шульман Рисунок Лии Шульман

Рисунок Лии Шульман Рисунок Лии Шульман

МИШПОХА №27. Наум ЦИПИС * Naum TSYPIS / МИТЬКА И ЛАРИК * MITKA AND LARIK

Традиция одноженства в Замостье была настолько сильна, что порожденные ею исключения, подчеркивающие незыблемость самой традиции, были не менее сильны. И, олицетворяясь, проявились эти исключения в Митьке и Ларике, которые во всем остальном были такие же, как мы, молодые представители славного Замостянского района Винницы и еще более славной его слободы – Стандарки. От прирученного слова «стандарт».

Это – одиннадцать двухэтажных каркасно-засыпных бараков-близнецов, построенных за пять лет до войны для железнодорожников как временное жилье. Стоят уже восьмой десяток, подтверждая известное высказывание, что нет ничего более постоянного, чем временное.

Мы здесь родились и выросли. Стандарка – наша родина. Стандарка – наша семья. Стандарка – это то, о чем я пишу всю жизнь.

Когда я вспоминаю Митьку и Ларика, – а когда писал, то и во сне снились, – приходит мне, как говорил Гриша Мелихикер, в голову мысль:  «Что такое украинско-русско-еврейский мужчина?» Сначала отхлебнет от бутылки, а потом смотрит на этикетку и на срок годности. И славится своим умением на всех этих языках при не самом большом словарном запасе сильно дружить с женским полом.

Такая земля, такие люди растут. Женщинам нравится.

Ларик и Митька были рождены, чтобы не сводить глаз со встречной половины человечест­ва. А такое, врожденное, внимание этот пол чувствует, как кошки землетрясение. И готовы на последствия, только бы свершилось то, что бывает перед последствиями. Потому я и не могу всю вину за большое разнообразие жизней Ларика и Митьки взгромоздить только на них.

Я теперь уже не знаю, должно ли с точки зрения общественной морали количество влюбленностей совпадать с количеством женитьб? Если нет, тогда надо где-то законно прописать ненаказуемый испытательный срок в этом деле и убрать наконец косой взгляд общества на испытуемых: не все же находят свою вторую половину с первого и даже со второго раза.

Замостье называло их многоженцами и – ошибалось. Имей они хотя бы по две жены одновременно, тогда – да. А так – у них было – у Митьки пять или шесть жен, а у Ларика – шесть или, может быть, семь, но последовательно. И если так, то они не многоженцы, а… Я не знаю, как их грамотно назвать, не нашел такого слова.

Я не собираюсь рассказывать вам о каждой жене этих двух замостянских рекордсменов и об одиннадцати или тринадцати женитьбах и стольких же разводах. Это под силу только таким мастерам семейных саг, как Бальзак, Золя и Голсуорси. Да и не для того затеялся разговор. Я хочу показать, на чем лежат основные законы исключения из закона…

Кажется, простой вопрос: пять-шесть раз влюбляться – это меньше, чем столько же раз жениться? Если прислушаться к общественному мнению, то получится, что меньше. А если к моему, то гораздо больше, потому что гораздо сильнее: все землетрясения и ниагары – не мне вам рассказывать, какие они бывают во время влюбленности, – приходятся на еще не окрепшую молоденькую и чистую душу: боль больнее и чувства «последние» – человек, еще не начавший жить, уже стоит на краю жизни. И так несколько раз… Гоб рахмонэс, что в переводе с еврейского означает: имейте сочувствие.

Может, все это «паскудство», как сурово обозвали наши тетки процесс сменяемости жен у Ларика и Митьки, и не имело бы места в их жизнях, если бы они попали в свое с первых двух-трех раз. А вот не ложилась им карта, и все. И, как истинные игроки, они пробовали еще и еще, надеясь на «ход». А судьба смеялась. Может, она выбирала того, над кем можно так «шутковать» без особых потерь для объекта. Объектами Ларик и Митька были крепкими.

Выпив и еще раз выпив, отряхнувшись, слегка передохнув, шли дальше на штурм надежды. И природа, и даже Замостье в своем большинст­ве их поняло. И уж, во всяком случае, новизны этим ребяткам хватало.

…Идет тетя Маруся мимо Ларикиного сада, где мы имели обыкновение всей Стандаркой играть в карты. В саду между деревьями, как паутина, веревки протянуты и висит на них белье. Обыкновенный замостянский «вид из окна», типа итальянского дворика. Потому все и знали, какое у кого исподнее.

А еще в том саду торчал древний темный грушевый пень. Могучая была когда-то груша. Ларикин отец был самым старым из наших дядьков, – служил еще то ли у Буденного, то ли у Махно, – все свои речи-воспоминания начинал так: «Колы я був молодым и здоровым, то як зализу на цей высокий зрубленный пенек и я-як крутну сальто!» – и поглядывал на тот пень. Исторический был пень. Ларик никому не разрешал на него садиться, и сам не сидел: берег память про молодецкое отцово сальто.

Так идет, значит, Килимчиха мимо этого сада, – Ларик в то время был женат третий или четвертый раз, – смотрит на белье и громко сама с собой разговаривает, и скрыто в том монологе коллективное возмущение наших теток:

– Целых шесть трусов на веревке сушит! А трусы – токо, шоб легко прикрыть сором… Не, шоб иметь самостоятельные трико: и тепло, и ничего на видать. Трусы… Шесть… А дитей – ни одного.

А там, где Ларик, там и Митька. Пройдя сад, взялась за него:

– А этому мало сто жен, так продал лисапед – купил мотоциклетку. Зачем? На базар ездить, по грибы или землянику? Нэ-э, по шалавам! Де поработает, там и образуется у него блядь. Война оставила много баб без чоловиков. От и пользуется наш Митька,– ни одной не удалось уйти необработанной. Шо увидит, то и имеет. Если б так работал… Давно все были бы с уборными в хате… Детей сколько раскидал по свету? Хто считал? А жил с чужим хлопчыком; говорят, шо был немой… Говорят, усыновлял…

Да, усыновил, потому что в глубине души Митька был добрым и питал к маме мальчика хорошие чувства: все время, когда ее видел, тут же хотел ею владеть. Один случай с этим мальчиком мне сам Митька рассказал. Судя по этому случаю, мальчик был, выражаясь по-винницки, совсем не притыреный. Да, больше молчал. Так ведь это для мужчины всегда было качеством положительным.

Наши тетки умеют видеть то, что хотят. Вот уже и мальчик стал немым.

А с мальчиком случай был, хоть в анекдот. Если его мама и первая официальная жена Митьки, как только он ее видел, была ему неукоснительно вожделенна, то что же это было, когда он оказывался с ней в темноте и в одной кровати…

– Понимаешь, Калян, я только из командировки вернулся. Работа такая была, шо не до танцев. Оба с ней голодные, как с цепи. Но одна непреодолимая преграда: стесняется – пацан за шкафом не спит. Тут ее из пушки не пробьешь. Шо ж мне ломом идти? Жена же… Ну, проверяю я, громко так говорю: «Саша, принеси воды». Подождали – тихо. Опять позвал – не дает ответа. «Видишь, – шепчу ей, – спит…» Дорвались, аж кровать трещит, и вдруг из темноты:

– Я долго тут буду стоять с вашей водой?

Такой вот был у Митьки молчаливый пасынок. Появился он в Митькиной жизни по новой тогда технологии. У нас еще не работала, а в Прибалтике уже во всю. Я имею в виду объявления в газете по поводу знакомств. Это была новинка для всего Союза. И со всего Союза туда шли заказы. Газета перестала справляться и стала выпускать специальное приложение. Кто-то привез его в Винницу, оно попало к Митьке, и там он увидел призыв «симпатичной молодой женщины, желающей серьезного знакомства». В конце короткого текста стояла фраза: «Живу в Виннице, имею один “дефект”». Слово «дефект» было взято в кавычки. Как там Митька ни учился в нашей железнодорожной школе, но русский язык и литературу нам преподавал Семен Захарович Кержнер. Так что значение кавычек Митька знал. И это его заинтриговало. А еще и то, что через газету…

Встречаются они, и видит Митька совсем ничего себе молодицу, прилично моложе себя (он любил такой расклад), и говорит он: «О! Вы такая гарная, а писали, шо у вас есть один дефект, а я его не наблюдаю…» А она, опустив свои зеленые украинские глаза, разъясняет: «Так он сейчас в детскому саде…» Здрасте, токо этого не хватает до десятка собственных «дефектов», уже носимых по свету броуновским движением жизни. Но в темноте оказалось, что была та девушка с «дефектом» прямо, как по лекалу, для Митьки. И решил он, наконец, жениться, и пацаненка назвал сыном. И все было бы хорошо, и, как у всех на Замостье, стала бы та, первая, и единственной. Но Митька являл собой сексуальный паровой котел. Если бы он понемногу не стравливал этот «пар», то его бы разорвало. А если бы все досталось одной женщине… Ну, не знаю… Говорят, что они много выносливее и приемистее нас. Не берусь судить. Здесь я не профессионал, здесь я любитель.  

Доктор Кутелик, который жил с нами по соседству, считался домашним врачом всего Замостья, а хирургом он был известным на всю Винницкую область (еще один повод гордиться!). Так вот, когда этот знаменитый доктор вырезал аппендицит первой жене Митьки, Митька сильно переживал. И это тоже было доказательством, что любимую женщину он нашел, и почти совпало с Дядипетиной сентенцией о начальном устройстве семейной жизни: «Все ищут женщину, с которой можно жить, а надо искать ту, без которой жить нельзя».

Сентенции дяди Пети на эту тему, высказанные подрастающему мужскому поколению Замостья на нашей скамейке, будь они собраны и изданы, могли бы стать наставлением, каковым стала суворовская «Наука побеждать» начинающим воинам, которые первый раз идут в атаку. Его мудрые мысли я, к сожалению, не записывал, – не загадывал, кем и где буду, – потому приведу несколько «параграфов» по памяти, сохраняя некоторые индивидуальности устной речи дяди Пети: «Будь готовый до главной неожиданности посля свадьбы: с  годами совместной жизни супружеский долг токо накапливается», «Замостянские мужчины – мастера находить выход з самых трудных положениев, но еще больш славные они умением неукоснительно находить туда вход», «Многие з нас увлюбляются у ямочку на щеке и неукоснительно женятся на всей девушке», «Не забывайся про то, шо желание женщины – закон, а желание мужчины – часто бывает статья у кодексе», «Думать и любить жинок – это разом не получается: неукоснительно не хватает сил организма. Потому мы всегда и постоянно дурнее наших жинок. Надо быть хитрее и не обижаться», «Почти у всех замостянских мужчин есть один человеческий недостаток – недостаток денег. Старайтеся его преодолеть. И тогда у вас будет бесконечна любов и уважение вашей жинки и завидование всех других жинок», «Если вам сильно понаравилась молодица, то скажите ее, шо вы ее дуже любите, но спать з ею не можете, потому шо вы импотент. И не волнуйтеся – она неукоснительно это проверит», «Найкращее занятие во всем свете, хлопцы, – любить жинок».

Больше не помню. Но и этого, по-моему, хватит, чтобы сожалеть о «неукоснительно» потерянном полном собрании этой специфической «Науки жить и любить». А «неукоснительно», как вы заметили, – любимое слово дяди Пети. Хорошее слово. Мужское, или, как говорила моя бабушка, мужеское. 

Вернемся к Митьке и аппендициту его жены.

– Доктор Кутелик, быстрее приходите, бо у моей жены аппендицит! – Митька от нетерпения переступал в телефонной будке с ноги на ногу.

– Дмитрий, я вырезал аппендицит у вашей жены не далее, как прошлым летом. У человека не может появиться второй аппендицит.

– Как вы говорите, то вы правы, второго аппендицита, может, и не появится, но может появиться вторая жена…

Дядя Петя про Митьку сказал точно: «От када мукомолов Митька скажет шо-нибудь, то сразу видать, шо он думает». После митькиного обращения к доктору Кутелику все Замостье узнало, что он обзавелся второй женой. Первая ушла от него через какой-нибудь год. Ушла тихо, без скандала. Стандарка думала, что уехала до мамы рожать Митьке первенца. Пацаненок, который «дефект», при расставании был печален и, как всегда, молчалив. «Дальше невозможно»,– сказала она. И Митька понял, что – все: тэрпэць увирвався, то есть терпение лопнуло.  Потому так тихо расстались, что не было шансов.  Не каприз, а расставание.

Ну, если официально, то так, а если «де факто», то не смешите меня. Почему ушла? Вы бы тоже ушли, если бы вам после трехдневной командировки в Гайсин подарили триппер. Ну, понятно, если после командировки в Москву или Ленинград, на худой конец, в Киев… А то – Гайсин, город называется. «Вы все шутите и шутите, – сказал как-то на скамейке старый Лейзер, по горло навоевавшийся на войне, – а оно и так смешно…»

На Замостье даже имени той первой не запомнили, такая была тихая и незаметная. А в кровати, – Митька часто при следующих женах вспоминал ее, – в кровати была королевой.

Так начался счет Митькиным женам… После каждой свадьбы он давал обязательный зарок: 

– Завтра начинаю новую жизнь.

И обязательный на каждой свадьбе его крестный отец, дядя Петя, обязательно говорил:

– Митька! Как это можно начать давно начатое? Ты уже хоть как-нибудь по-людски продолжи ее, а то ж она одна.

Причины их с Лариком разводов разно­образны и непонятны, как сама жизнь.

Ну вот, приходит третья, что ли, Митькина жена домой. Два часа ночи. Поздновато… Где, что? У подруги. Ладно. Хотел дать по морде и за сегодня, и на завтра, но вдруг оказался на полу в углу под вешалкой их небольшенькой комнаты. И знал же, что она детдомовка  Оказывается, была из тех, о ком слагали стихи про коня на скаку и про пожар в избе. Можно такое держать в доме? Хай идет в Парк культуры и отдыха и становится там рядом с девушкой с веслом. Разводился с созревшим фонарем под глазом.

А у Ларика один раз было так. Началось не сразу. Недели через две вдруг дошло, что там, где они бывали на людях, он не смог и пяти слов сказать – говорила только она.

Рассказал хлопцам на Скамейке о своем открытии. Дядя Петя, сидевший там же, сказал: «Купы ий сто грамм конфет-подушечек, то, може, вона дасть тоби промовыты два слова».

(Конфеты-подушечки – сахар с мукой, внутри повидло – лакомство послевоенных лет. Кроме того, липли к зубам, и некоторое время трудно было открывать рот. Сразу после войны были своеобразным пропуском в сады Эроса: после вечерней смены на нашей швейной фабрике надо было вручить кулечек с такими конфетами понравившейся молоденькой швейнице. Если брала, дальнейшее не подлежало сомнению. Фабрику называли швортупик. Спасибо тебе, швортупик, за великую науку, как не надо и… как надо.)

Но не это стало причиной развода. Не публичное многословие супруги. Первое супружеское время, время инстинктов, и, такая, казалось, мелочь, – ну, говорливая попалась женщинка, не фригидная же. Но когда поутихли паморочные страсти и Ларик огляделся, оказалось, что его жена, не останавливаясь, разговаривает и до, и во время, и после. И он понял, что так будет всегда. Надо было как-то спасаться. Развелся. Даже судья его понял.

А другой раз, – в этот период Митька был снова женат, а Ларик находился в простое, – причина была, конечно, другая, а финиш тот же. Встретились они, и Ларик спрашивает: 

 – Ну, Мэтя, и как тебе молодоженство в этот раз, с Марией?

– Уже забодала! Курить нельзя, пить нельзя, материться…– понуро ответил Митька.

Да-а, шо-то как-то быстро… Тоскливо..

– Тосковать тоже нельзя.

– Значит, глупость твоя привела тебя к разводу с Зоськой.

– Не, моя глупость привела меня до женитьбы с Марией. Завтра иду подавать заявление.

Еще один Ларикин вариант. И женщина была с виду приличная, и возраст у нее был советско-комсомольский – лет двадцать шесть. Глаза, конечно, слегка выдавали темпераментную натуру: взор становился хищно-мечтательным, когда Ларик, обнаженный по пояс, хозяйски ходил по двору или играл за столом в карты. Фигура у чемпиона была… Винницкий мединститут заплатил ему неплохой гонорар за фотографию груди и спины, где он демонстрировал мышцы человеческого тела. Тело сгодилось бы для натуры Праксителю.

И вот с таким телом и спортивным умением выложиться в нужный момент он, чуть не умирая, ни разу свою собственную жену до ладу не довел. Такого унижения  у себя в доме и каждо­дневно чемпион стерпеть не смог и развелся.

А то еще случились один или два развода, в которых не было вины ни Ларика, ни его жен. После того, как разошлись, Ларик остался в твердом убеждении: если бы не его мама – жили бы и жили. С мамой у девочек сразу ставало никак. Ну, что с Ларикиной мамой ни у кого, никогда и  никак, то все Замостье знало. Тут и удивляться нечего. Тут и Ларик ничего не мог сделать. Только что хорошего – так расставались без мордобоя и гвалта, а даже с сожалением и провожанием.

У Митьки были и другие варианты развода. Кстати, Толстой вывел формулу различия и схожести счастливых и несчастливых семей. Пока я писал о Ларике и Митьке, у меня сама собой тоже вывелась формула: все свадьбы похожи одна на другую; все разводы – каждый сам себе. Даже у одного и того же человека его собственные разводы так непохожи друг на друга, как будто произошли от разных родителей. Вот вам еще один Митькин развод, о котором он рассказал мне в почти телеграфном изложении: «Я в этот раз женился на одновременно сильно противоположной девушке. Када я сказал, шо командировка кончилась, коровник построен и я уезжаю, она обозвала меня сволочью и с дрыном в руках потребовала, шоб я немедленно на ней женился… Калян, шо ж это за порядок такой установился, а? Не успеешь понять, шо до чего, – все! Женись! Ну, как женился, так и развелся».

Если я не перепутал, в четвертый раз у Лаврухи была жена – китаянка. Познакомился на каких-то международных соревнованиях. Она там протоколы заполняла. Маленькая, красивенькая такая. Два слова по-русски. «Ларик, почему китаянка?». – «А потому, шо в китайском языке нет таких слов: “У меня болит голова”, “Потом”, “Давай лучше завтра”. А если и есть, то я их не понимаю».

Фразочки в тему. Обрывочно. Запомнились. Словно по дороге за куст зацепились и повисли. Чьи они, Ларика или Митьки?

«Наутро после свадьбы: – Ты гипнозом владеешь? – Нет. – Почему же я на тебе женился?», «Опять утром: – Сегодня будет сильно хороший день. – Почему? – Потому, что ты вчера сказала, если будет сильно хороший день, то ты поедешь до мамы». «Отведу я ее подальше, где кусты, а темнота такая, что аж в ухе звенит». А это одна из жен, которой кто-то их них не давал спать: «Ты шо днем видишь, то ночью просишь».

Тайна – это не всегда то, что от тебя скрывают. Порой и то, что ты не в состоянии понять. Тетя Маруся в силу традиций не могла, да и не хотела понять интимный мир Ларика и Митьки. Я бы сказал, не могла и не хотела в несокрушимую силу традиций, которые народ хранил и охранял – невеста, жених, сватовство, одобрение старших, венчание – Бог! – муж и жена – «в горе и в радости…» – дети, внуки и – в один день!.. Никакими лошадиными силами не измерить мощь этих традиций. А что Замостье и Стандарка терпели своих «многоженцев», говорило о демократичности и свободе этой части  нашего города. Явление для того времени удивительное и до сих пор не уясненное. А надо бы уяснить, господа социологи, может, польза вышла бы измочаленному народу. Однако, вернемся к Ларику с Митькой и их женам: мне с ними уютнее.

Дядя Петя в силу своей начитанности имел мировоззренческий горизонт пошире среднестатистического замостянца. Это он по поводу матримониальных эпопей наших героев и их множественных вариантов родил философский афоризм: женщина ищет лучшее, а мужчина – новое.

Как Ларик, к примеру, нашел себе новую жену? Если ноосфера Вернадского не поломается, то этот опыт может пригодиться какому-нибудь Ларику в будущих временах.

Лавруха окончил всего семь классов, но он же был замостянцем. Метод, изобретенный  им, мог бы сделать честь пребывающей тогда в эмбриональном состоянии такой профессии, как специалист по рекламе. Это было необычно, остроумно и широкозахватно.

На десятирублевой купюре печатными буквами он написал: «Ищу супругу жизни. Буду носить на руках. Чемпион Европы по штанге. На Стандарке спросить Ларика. Знают все». Показал мне, я придумку одобрил, исправив «ищю» на «ищу», «насить» на «носить» и «чимпиен» на «чемпион». Помню, я тогда пожурил его за хвастовство, поскольку Лавруха был чемпионом континента только по обществу «Локомотив», значит, не всей Европы, а только ее железнодорожной части. Ларик конкретно оправдался: «Места не хватило. Не всю же десятку исписать…» Потом он пошел в наш магазин и на эту десятку купил две бутылки «Казацкой» и четыре сырка, так как помидоры, цыбуля и сало всегда были. Мы выпили за успех прогрессивного метода активной рекламы. Десятка ушла в свободный полет.

Галя принесла ее Ларику и спросила: «И что мы будем с этим делать?» Ларик обладал очень хорошей мышечной реакцией. Он обнял претендентку и повел ее в хату. Назавтра была малая свадьба – пили и гуляли мы, ближайшие друзья чемпиона, а через неделю уже и родня. Пусть и не вся, а только та ее часть, которой не стыдно было садиться за один и тот же свадебный стол в четвертый или пятый раз. Мы же, притершись к ситуации, не испытывали стеснения, охотно пили, закусывали и веселились, как в раз первый. От судьбы посредством десяти рублей Лавруха получил новую жену. Чего ж не радоваться по новой? Там, где Замостье, там и логика должна быть замостянской.

Но почему же и с этой женой Лавруха не ужился? Девушка была совсем даже… А, может, это она с ним не ужилась? Или – или. Но кто виноват, никто не узнает. В таких делах у всех и всегда  – никто и никогда.

То, что я рассказываю и уже рассказал, это ведь только внешний вид происходящего. Так что, давайте не судить, а сочувствовать.

А поначалу казалось: все к тому, что если не навсегда, то хотя бы надолго. Так что же произошло? Произошло ничего – пустяк произошел. Не любила Галя мыть посуду. Имеет она право что-то не любить? Все остальное, что требуется жене, она делала на хорошую четверку. А нешточки, как говорят в белорусских селах, то есть, кое-что, умела Галя делать и на пятерку.  В доме был «холодный» водопровод, и воду надо было только согреть, и газ уже на кухне был, – а красивая и  фигуристая Галя, этому надо отдать должное, категорически посуду не мыла.

«Одного разу» Ларик пришел с тренировки, где ему в тот раз не покорились 117 с половиной кило железа, и он был сильно не в духе. Увидев подросшую за день гору грязной посуды, позвал супругу:

– Почему не моешь?

–А то ты не знаешь… Жду, когда сама исчезнет, – выгнув соболью бровь, снахальничала Галя, крепко считая, что красота, а ну никак, не должна мыть посуду.

– Смотри, шо надо делать, шоб грязная посуда сама исчезла, – сказал Ларик и, достав из-под  ихнего супружеского ложа пятикилограммовую чугунную гантелину, уронил ее на чашки-тарелки. Не пожалев даже чарок. Дальше он тихонько врезал тяжелой мозолистой ладонью штангиста  по красивому заду жены и, сказавши несколько замостянских слов, добавил: – …шоб я тебя уже завтра с шести часов утра больше в этой хате не видел. А сейчас иди, раздевайся и ложись – будем прощаться

Вот и вся нехитрая история очередной женитьбы и очередного развода. Вы, может быть, и терпели бы – красота же – Лаврухе некогда было терпеть, ему надо было таскать железо. И вообще, был аккуратистом: пиджачки, рубашечки, туфли… Конечно, хотелось, чтобы и посуда чистая в доме, а не только жена, пусть даже и красивая.

Но все-таки почти год Ларик терпел и жил женатым, хоть и с немытой посудой. Он еще не знал, что главное испытание – разговор, «подслушанный» мной на скамейке, – тоже добавит свою ноту в песню о моих лихих друзьях-замостянцах. 

– Митька опять привел новую? – спросил  дядя Петя.

– Привел, – Мукомол так затянулся махорочной самокруткой, что вразнобой затрещали табачные корешки.

– А ты шо?

– Я? Сыдю тутечки, Петро, убитый радостью. Шо ж зробышь

  Рассказывали, шо на Старом городе было: жениха с одной свадьбы повезли сразу на другую…

– То хай бы мой Митька и бодялся по тем своим свадьбам, а он же приводит своих жинок мне и Ане…

– Не звертай уваги, Ярема, и не бери до головы: спи себе спокойно.

– То я бы спал, но не дают же… На свежака ломают одну кровать за другой. Я уже железные уголки шурупами привинтил у слабых местах…

–Ну?

От тебе и ну – ломають по живому. Скаженная сила у них там. Особливо первые  два-три месяца… А потом Митька новую приводит…

– И каждый раз у ЗАГСе?

Не-е, у середнем получается раз через дванадцять… То все ж было б ничего, если бы не проходные комнаты и не война всю ночь. Мне ж на работу утром, а спробуй без сна пофугай доску.

– Ну и шо?

Шо? Сказал Митьке, шоб собирался и рядочком со своими профурами шел бы жить до однои мамы.

– И шо?

Пойшел. А я все равно не спавши….

Чого?

– Аня всю ночь проплакала… «Последнего сына выгнал…»

– И шо?

– А ни шо. Если хочешь, говорю, подохнуть с голоду, вертай его назад и пусть женится хоть каждый день. А я уйду с работы, бо то не работа с таким сном. Пусть Митька, наш последний сын, мужеская блядь, пусть он нас кормит.

– Ну?

– Поплакала и перестала.

– А Митька?

– Мать его у пройму, того Митьку! Не пропадет с такой стойкой. И хватит об этом, Петро. Давай дыхать свежим воздухом. 

– Давай, Ярема. Наляй по пьять кропельМотря открыла банку помидоров – компот! Зараз прынесу.

Через две недели Митька наведался к родителям. Визит этот был так акустически оформлен, что испугал половину Замостья. Это была древняя языческая погребальная песня-причитание.  Тетя Аня «хоронила» своего сына Митьку…

Ш-шо такое?!

Ш-шо трапилось?!

Хто помер?!

Никто и не собирался на тот свет. То Митька пришел в родной дом… Нет, не так: пришел – это очень не точно сказано. Митька добрался домой – где короткими неуверенными перебежками, а где ползком. В лоскутах, как у нас говорят о человеке, который потерял все ориентиры и напрочь вывел из строя вестибулярный аппарат.

Тетя Аня заголосила, перепугав Замостье, после того, как Митька с порога, чтобы не упасть, придерживая собой то один, то другой косяк двери, глядя разбежавшимися глазами и не узнавая своего батьку, сказал: «Привет! Как дела? Давай знакомиться! Меня зовут Митька…» Вот тут тетя Аня и запела… В песне этой мотивы загробные перемежались отдельными реалистическими словами, из которых можно было понять, что родной отец выгнал родного сына из родной хаты, вследствие чего сын решил кончить жизнь «самогубством» посредством  неумеренного потребления горилки. А дядько Ярема, крутнув головой, произнес следующее: «Митька, сынку мий, шоб ты втопывся! Як хочеш, то вертайся из своим блядьвом до дому и ломайте койки, алэ кыдай так пыты, инакш здохнэш».

Вернулся. И все пошло заведенным порядком: одна законная через полтора десятка «тестируемых». А дядько Ярема время от времени изобретал конструкцию из двойных и тройных «уголков», восстанавливая ломавшиеся кровати. Спать Мукомол уходил в сарай своего друга дяди Пети Цымбала. Зимой никуда не денешься – пытался спать дома и невольно слушал  любовные песни своих невесток. Все они были разные, но все прекрасные. Признался в этом Цымбалу.

Зимой все же было полегче, Митькина активность в холода притормаживала – закон биологии. У Митьки этот закон проявлялся приоритетно. Последователи Фрейда могли бы на Мукомоле-младшем ставить чистые эксперименты. Сильно умным не был, но биология в нем была сильна.

Где-то в третьем классе задал такой вопрос:

Батько, а чего это мой день рождения никогда не выпадает на 13-е число, и шобы была пятница?

Мукомол тяжко и длинно вздохнул, и Митька получил такой ответ:

– А потому, сынку, шо ты родился 27-го, прости меня Боже…

И все-таки  один  умный вопрос за всю жизнь Митька успел задать. Если бы тогда уже был КВН, его за один этот вопрос сделали бы капитаном команды. Когда на скамейке дядя Петя по какому-то поводу произнес известное: «Плохому танцору яйца мешают», Митька «в одно касание» спросил:

–А шо мешает плохим танцоршам?

Чемпион тоже не блистал. Но Митька в этом все же был посильнее его. Учились они на три класса ниже меня и моих друзей. Конечно, смотрели мы на них, как на шмакодявок, но в обиду чужим не давали. А они смотрели на нас, как на закон и его вершителей одновременно. Вот в то время, – они уже классе в седьмом были,– спросил меня Ларик, – и этого вопроса я не забыл:

– Слушай, а как все-таки будет правильно: Иран или Ирак?

При всей аномалии – я еще раз с гордос­тью повторю, что  у нас, в Замостье, какие бы моды ни гуляли по свету – женились один раз и навсегда.  Да, не современно, не очень удобно для молодежи, может даже, смотря какой случай, и надо было бы, но… «Бачыли очи, шо купувалы

Довелось мне на нашей скамейке услышать от Митьки и такое:

– Знакомство. Разговор на будущее. Не пью, не курю, люблю Буг и гарных, о таких, как вы, девушек, и, если шо, то буду честно платить алименты с зарплаты. А уже какой хабар слева, то уже, извините, будет зависеть от того, как вы моего сына или, если не получится, то дочку, с будующим после меня вашим мужем воспитаете. С уважением до папы – то одно. А без – то другое. Согласны?

…Я одному моему сыну, Калян, от одной моей любови, так ответил на его вопрос. Это мое отношение к браку и детям. Я в этих делах человек спокойный с боку ЗАГСа и сильно горячий с женской стороны. Сыну что ответил? А то. Я ему эскимо на палочке купил, он кушает и, гуляючи со мной в Парке культуры и отдыха имени Горького, спрашивает: «Папа, а ты кого хотел больше, когда с мамой был, – мальчика или девочку?» Я честно ответил ребенку – ребенка можно обманывать только в крайнем случае: «Сына, вообще-то, я хотел приятно провести время с твоей мамою, а получился ты».

То, что не дурак и даже не чужд юмора, так короткая сценка, которую я вспомнил, очень даже доказывает…

М-а-а-ма, а Митька  говорит, шоб зеленкой намазали и не надо ши-ить, – заливалась слезьми Лидка.

Ш-шо такое? – взьюшилась тетя Мотя. Оказалось, ее Лидка и Зоина Нелка, «скабардинки» годов по двенадцать, сидели на скамейке и тихо шили себе из старой простыни лифчики для Буга, потому что на дворе было уже десятое мая. А тут идет Митька и спрашивает, шо ж они такое интересное шьют. Девочки гордо так и говорят ему, шо шьют они себе лифчики для Кумбаров, для пляжа.

– Для ваших прыщиков? – удивился Митька и посоветовал: – Намажьте зеленкой и не надо ломать голову над лифчиками.

От зараза многоженская! – резанула тетя Мотя и пошла искать того заразу, чтобы устроить маленькое Ватерлоо: детей в обиду давать нельзя – тоже закон Замостья.

Или разговор с тетей Броней… Тут, по-моему, не только Митька выглядит, но и тетя Броня ничего…

– Добрый день, тетя Броня! Как ваша головная боль?

– Моя головная боль стала мине большей подругой, чем Соня, которую я знаю, кажется, с того дня, как первый раз увидела этот ваш свет, шоб он провалился! Моя головная боль… Она меня сильно любит, она уже стала со мной спать. Но, когда она увидела тебя, так она испугалась и, как мышь, побежала на минутку в свою норку. А куда ты идешь?

– До Ларика играть…

– В триньку?

– А в шо еще?

– Я знаю… Может, в очко или в буру... У вас же сто игр и ни одной порядочной. А тебе я желаю, шоб ты таки так выиграл мильен, как ты отдашь долги.

– Тетя Броня, зачем так сурово?

– Затем, шлепар, шо те рубли, которые я тебе одолжила на один день неделю назад, были мокрые. Спроси почему, и я отвечу: от моих слез, махновец, от моих слез…

– Ша, возьмите свои рубли и не сердитесь. Я их не зажал, я про них забыл.  И смотрите – они уже сухие.

– И где ты их высушил, бандеровец?

– В Одессе на пляже.

– С женой ездил?

Счас! Там мне жена не надо.

– А здесь она тебе очень надо… Как они все тебе надо, знает все Замостье. Когда думаешь разводиться?

– А вот сейчас проиграю и пойду разведусь.

– А если выиграешь, койлер?

– То еще несколько дней поживу женатым.

 (Попутно просвещайтесь: шлепар – это по-еврейски оборванец, а койлер – палач.)

Что-то настоящее, наверное, иногда просыпалось в них на длинной этой дистанции. Что-то, к моему удивлению, жертвенное даже. Однажды играли в карты. Передыхая, как водится, выпили-закусили, и я стал свидетелем их разговора. (Вон когда узнал я о главном Ларикином испытании…):

– Мне не понятно, шо ей еще надо? Я де то читал, шо у японцев хорошим мужем считается тот, кто всегда здоров и его нема дома. Мэтя, так это ж я! Чего ж ей надо?

– То у японцев…Ты ж или на сборах, или на соревнованиях. А женская жизнь, Лавруха,– долго терпеть пустоту не умеет.  Как только ты с сумкой на вокзал  К ней очередь, аж в глазах черно.

– Чего?

– Та грузины ж з базара! Разводись к бениной маме!

– И шо?

Шо шо?

– Потом самому в ту очередь становиться? Лучше ее я в койке не видел. Тут такой случай случился, Митька: не я от нее уйду, а она от меня… А еще – шо не дура, как Зинка была.

По чем судишь?

– А по том, шо приезжаю с Харькова, там кубок ВЦСПС был, ну и говорю ей: «Ты хоть убирай за своими хахалями, если в дом ведешь…» и показую ей галстук. А она мне: «Елупом был, елупом и остался. Токо шо научили железо таскать… Я ж тебе этот галстук на 23 февраля подарила». И я знаю, шо галстука она мне никогда не дарила, и она знает, шо я это знаю, а так напористо говорит, и я еще и дураком получаюсь. Но – дает возможность еще пожить с ней, вроде, все нормально… Умная. А ночью… Забудешь маму с батьком. Матрац до потолка прибивай. Звоню, говорю, шо задержусь на тренировке до десяти вечера, – она спрашивает: «Это точно? Я могу быть уверена?» В ту минуту убил бы, а приду домой, увижу эти буфера, ноги, глаза… А еще, зараза, если улыбнется – и все… Мэтя, помнишь, в школе Семен Захарович говорил, шо содержание главнее формы и шо она должна ему отвечать? Помнишь. Так вот тебе на: у моей Натки форма и есть содержание.

– Какая ж она твоя, када ее надо сторожить?

– Все равно не усторожишь, но живет у меня и не уходит, а?

– Дурной ты, токо железо таскать и умеешь.

– Зато она… От идем с ней в городе мимо нашего универмага, и от она говорит: «Ларик, посмотри, какая хорошая погода, а?! Надо шо-нибудь купить,  правда?» Умная, спасу нет. А у меня… Кураж поднимается, как на первенстве Союза!

– Не кураж у тебя поднимается… Все равно разведешься.

– Да! Если она меня кинет.

Не прошло и двух месяцев, – кинула: Ларик сломал челюсть одному доценту-медику. «Я ж не против, только нехай знает свое время и не путает его с моим…», – сказал чемпион в милиции, и милиция его поняла, а Натка – нет. Ушла к тому доценту и даже расписалась с ним. Доцент был с прицелом на профессора и челюсть у него быстро срослась.

Как-то встретился с ней Ларик на пляже, угостила его бутербродом и чешским пивом, пожаловалась, что доцент очень занят на работе, а так все хорошо, а ночью так и совсем… На старых правах поинтересовался Лавруха насчет левого хода. Тут Натка и открыла ему тайну: «Ты б не рвался со своим гонором в чемпионы и не жрал бы анаболики, может, и с тобой была бы счастлива».

Натка была пятой (или шестой?) женой Ларика. Это было время, когда спортсмены начали калечиться, принимая допинг, таскали рекордное железо. А здоровье, особенно то, что надо женщинам и будущим детям, гробили. Да здравствует СССР! Все на продажу!

Так Долинский потерял женщину, которую любил доступной ему любовью. Больше не женился, хотя в доме его периодически жили разные особы, как говорил наш дворник дядя Саня-сибиряк, женского полу. Тетя Маруся разделяла их на два подвида: лярвы и курвы. Чем одни отличаются от других, я так и не сумел выяснить. А больше Ларик не женился. Когда даже Грише Мелихикеру стало ясно, что жен больше не будет, замостянские тетки успокоились. А Петька Килимчук, шофер «с коммунистическим стажем», как он сам себя представлял, сказал по этому поводу: «Горючка кончилась».

В один из дней последних (или предпоследних?) женитьб – у Ларика пятая или шестая, у Митьки шестая или седьмая – сидели мы в саду у Лаврухи с бутылкой, чин-чинарем, и признался мне Ларик, высказывая, как я понял, выстраданную в брачных боях мысль: «Не надо любить, надо только е…».

Мои друзья – Ларик и Митька… Мы сделаны из одной божьей глины в одно и то же время – счастливое и проклятое. После такого вселенского огня, такого сумасшествия человечества, мы оставлены были жить на Земле… И печальное понимание открылось мне: мои многоженцы еще не любили. Обошла их, взрослых уже мужиков, такая благодать, как любовь к женщине. Не встретились им те, без которых жизнь теряет смысл. Тут дядя Петя был снайперски прав.

 

   © Мишпоха-А. 1995-2011 г. Историко-публицистический журнал.