Вся жизнь Михаила Степановича Рывкина, ученого, краеведа, педагога, неразрывно связана с Витебском

Война, кровавым ураганом ворвавшись в детство девятилетнего Миши, займет видное место в его будущих исследованиях. Здесь он уже не только исследователь, но и в какой-то степени очевидец. Эвакуация с матерью и двумя сестрами (отец умер до войны), сначала на открытой железнодорожной платформе, бомбежки в пути, леденящий душу страх, усиленный беззащитностью перед падающей с неба смертью, – все это навсегда врезалось в память.

Тогда, летом 1941-го, он еще не знал, что один из его старших братьев, направленный в Западную Белоруссию в райотдел милиции, погибнет в первые же дни войны. Поначалу никаких вестей не было и от другого брата, призванного в армию в 1939-м. Судьба его прояснится значительно позже: воевал в танковых войсках, был дважды тяжело ранен и День Победы встретил в Берлине.

Жизнь в глубоком тылу отнюдь не изолировала от военных невзгод. Постоянное чувство голода, нехватка самого насущного, зимой нетопленные классы и похоронки, похоронки, которым, казалось, не будет конца. Детства уже не было. Его сожрала война. Повзрослевший мальчишеский ум точило одно и то же: как там на фронте? Как там в их Витебске? О том, что фашисты повсеместно творят злодейства на оккупированных территориях, уже не раз сообщали газеты и радио. Но это была лишь частица той страшной правды, что откроется ему спустя годы.

В Витебск Рывкины вернулись в 1945-м. Хотя дом их уцелел, на месте Замковой, улицы его детства, – почти сплошные руины. И тем не менее клокотала радость: Победа! Они в родном городе!

Началась новая жизнь, еще во многом неустроенная, однако после всего пережитого наполненная оптимизмом. И в ней Михаил Рывкин вполне нашел себя. Выбор сделал раз и навсегда: он будет историком. После десятилетки поступил на истфак Витебского пед­института. В 1953-м его окончил и был направлен в сельскую школу. Через год переведен в Витебск. Преподавал историю, Конституцию, логику. Кроме уроков по расписанию – педсоветы, стенгазеты, олимпиады, методические планы, нескончаемая бумажная отчетность и, конечно же, неизбежная в школе общественная работа. Словом, обычная практика для тех, кто ступил на педагогическую стезю. Для многих она стала обременительной рутиной, когда нет уже внутреннего огня, а есть только принудиловка – непременное условие «остаться на плаву» и приносить домой какой-никакой, но заработок.

Михаил Рывкин учителем был необычным. К обязательным учительским нагрузкам прибавил себе новые. Вместе с учениками создал в школе краеведческий кружок, а потом историко-краеведческий музей, ставший широко известным в городе, водил ребят в походы и на экскурсии. Летом выезжал с ними на раскопки, проводимые Институтом археологии Академии наук СССР в Оршанском и Толочинском районах Витебской области.

Его коллеги удивлялись:

– Михаил Степанович, и как только вы тащите такой воз?

Он не тащил. Всем этим жил. Это был его профессиональный, если угодно, нравственный выбор. Понимал: нельзя воспитать порядочного, культурного, гармонично развитого человека, если он равнодушен к истории своей страны, родного края.

В начале 60-х годов в издательстве Академии педагогических наук СССР вышли две его книги: об опыте внеклас­сной краеведческой работы с учащимися и об использовании краеведческого материала на уроках истории.

Рывкин неоднократно выступал на областных, республиканских и союзных педагогических чтениях и конференциях, руководил городским объединением учителей истории. Потом в автобиографии напишет: «Вероятно, я был единственным учителем истории, избранным научным корреспондентом Научно-исследовательского института педагогики Министерства просвещения БССР».

В одном лице школьный учитель и ученый. И там и там профессионал высокого класса – явление, конечно же, неординарное. После одного из выступлений в Москве с докладом ему предложили поступить в аспирантуру НИИ Академии педагогических наук СССР.

Поступил. Работал над диссертацией «без отрыва от производства», оставаясь все тем же школьным учителем. Более того, подготовил пособие в помощь учителю по изучению истории БССР в 7–8 классах. Вышло в двух изданиях.

Это стало темой его диссертации. В сущности, диссертация в защите как таковой не нуждалась: была основательно проверена практикой.

Став кандидатом педагогических наук, перешел на преподавательскую работу в Витебский пединститут. Ему присвоили звание доцента.

Для многих получение ученого звания – заветная карьерная ступенька. На том научная работа заканчивается и основной становится преподавательская или административная. Рывкин же будучи кандидатом наук и доцентом, читая лекции и проводя семинары по педагогике, оставался тем, кем был уже годы: историком-исследователем. Архивы Ви­тебска, Минска, Москвы ста­ли для него не менее значимым рабочим местом, чем институтская кафедра. Что-то из найденного в архивах оседало в его тетрадях и картотеке для будущих публикаций, а что-то шло в ход немедленно. Выявленный им неизвестный ранее документ – прошение родителей Марка Шагала на строительство каменного дома по улице Покровской – послужил основанием для решения Витебского горисполкома: создать в этом доме Музей великого художника.

Тем в истории Витебска, как и любого крупного города, множество. Но среди них давно уже не давала ему покоя именно та, которая в советские времена не просматривалась ни в одном учебнике истории, ни в одном музее. Она была под негласным запретом. Тема Холокоста.

Политика государственного антисемитизма в советские годы не могла допустить сочувствия к евреям. «Нечего их выпячивать! На войне все народы пострадали». Те, кто с этой линией не смирился, рисковал своей карьерой и вообще у него могли быть неприятности.

Рывкин не смирился. В архивах делал выписки из документов, отражающих жизнь в оккупированном Витебске (если ее можно было назвать жизнью), расспрашивал очевидцев нацистских злодейств. Это была кропотливая работа, пока еще без твердой уверенности, во что она выльется. В докторскую диссертацию? Как бы не так! Чиновники из министерства не допустят. В книгу? Опять же опустится шлагбаум…

По натуре Михаил Степанович был человеком неконфликтным, «на баррикады» не лез, хотя многим помогал, в частности, в устройстве на работу, что составляло для него определенный риск. А что касается темы Холокоста, с упорством муравья добывал все новые сведения. Не вечно же будет этот осточертевший шлагбаум перекрывать правду о величайшей еврейской трагедии в годы Второй мировой войны! Должно же наступить время, когда можно говорить и писать в открытую, как думаешь.

Время это вызрело в горбачевской «перестройке». В 1995-м Рывкин создал Витебский еврейский общественный университет истории и культуры и все восемь лет его существования оставался там ректором.

В 2002-м из-за тяжелой травмы ноги ушел на пенсию, а в следующем году уехал с женой в Германию, где жила со своей семьей их дочь Римма. Это решение было для него мучительным, но переступить через семейные обстоятельства не мог. А еще через год, в 2004-м, в Витебске вышла созданная им совместно с Аркадием Шульманом, главным редактором еврейского литературно-публицистического журнала «Мишпоха» («Семья»), книга о Холокосте в Витебске. Финансовую помощь в ее издании оказали немецкие друзья из города Нинбурга: председатель службы международных обменов Вольфганг Копф и лютеранская община церкви Святого Мартина того же города (пастор Курт Дантцер).

Книгу назвали «Хроника страшных дней». Долго думали над предисловием. И в конце концов получилось то, что процитирую полностью, ибо здесь – стержневая мысль последующего повествования.

– Почему эта книга о страшных кровавых событиях начала сороковых годов прошлого века написана сейчас, более шестидесяти лет спустя?

– Потому что до нас ее никто не написал.

– Сколько можно вспоминать о прошлом?

– Пока люди не будут знать и помнить о нем.

– Для кого вы пишете?

– Для всех, кто живет сейчас и кто придет после нас.

– Зачем им нужна эта страшная память?

– Чтобы люди, став добрее и умнее, забыли о войнах.

Книга заслуживает того, чтобы рассказать о ней подробнее.

Собирать, а потом излагать многочисленные факты, как в Витебском гетто нелюди убивали евреев, с какой садистской изощренностью глумились над ними перед расстрелом, как бросали живыми в расстрельные рвы малышей, уводили на муки и смерть еврейских девушек, топили обреченных в Западной Двине, – все эти подробности – неимоверная нагрузка на психику. Оба соавтора хорошо понимали: читать это тоже тяжко. Но предать забвению эти страшные дни преступно перед памятью человечества. Люди должны знать. Обязаны знать! Чтобы никогда, ни с каким народом подобное не повторилось.

Для столь раскаленного материала выбрали внешне бесстрастное слово: «хроника». Хроника – значит, последовательное изложение событий. Здесь не может быть никаких домыслов, никаких предположений. Здесь правда, и только правда.

Начинается книга с небольшого пролога: мирный довоенный Витебск, красивый, самобытный город, каким он встретил войну и каким уже никогда не будет. А потом эта навсегда кровоточащая дата – 22 июня 1941-го. И дальше, дальше… Мобилизация военнообязанных, рытье окопов и противотанковых рвов, первые бомбежки, эвакуация, приход оккупантов, создание гетто…

Витебск не был пограничным городом как Брест или, скажем, Гродно. Зная о звериной ненависти гитлеровцев к евреям, уже располагая многочисленными фактами расправ над ними в Польше, коммунистическая власть могла бы спасти еврейское население города, организовав его тотальную эвакуацию. Но власти было не до евреев. Партийные и прочие чиновники в большинстве своем спасали собственную шкуру, бросив население города на произвол судьбы. Оно никак не было проинформировано «сверху» о продвижении немцев. Люди не знали, как быть: оставаться ли в городе или, оставив свои дома и годами нажитое имущество, уезжать (уходить) на восток. Да, какая-то эвакуация была, но сплошь и рядом проходила стихийно.

Эти метания, неразбериху, растерянность «Хроника…» передает с документальной точностью на примерах отдельных семей. И вообще характерная особенность книги – не только описание событий в масштабе города, а прежде всего их освещение через конкретных людей. По объему книга небольшая – всего полтораста страниц. Но сколько проходит перед нами человеческих судеб! Как тут не вспомнить «Слово перед казнью» Юлиуса Фучика:

«Об одном прошу тех, кто переживет это время: не забудьте! Не забудьте ни добрых, ни злых. Терпеливо собирайте сведения, кто пал за себя и за вас… Я хотел бы, чтобы все знали: не было безымянных героев. Были люди, у каждого свое имя, свои чаяния и надежды, и муки самого незаметного из них были не меньшими, чем муки того, чье имя войдет в историю. Пусть же эти люди будут всегда близки вам, как друзья, как родные, как вы сами».

Предсмертному завещанию казненного гестаповцами чешского антифашиста авторы «Хроники» следовали неуклонно.

В этом аду, каким был оккупированный город с гетто – чудовищным загоном для уничтожения евреев, среди жестокости, страха, алчности, массового расчеловечивания нашлись люди, оставшиеся людьми в самом высоком понимании этого слова.

18-летняя Евдокия Спиридонова, руководитель созданной ею подпольной патриотической группы, помогла спасти 25 еврейских семей. С помощью подпольщиков их удалось переправить на Большую землю.

Супруги Александр Фомич и Ксаверия Ивановна Халиво носили в гетто еду для еврейской семьи Соснеров, которую хорошо знали до войны. Когда Соня Соснер сбежала из гетто, они укрыли ее в своем доме. Иногда к ним наведывались немцы, и тогда Александр Фомич и Ксаверия Ивановна выдавали девочку за свою дочь. Соня на всю жизнь сохранила чувство благодарности к своим спасителям.

Врач-гинеколог Иезекиель Евелевич Риваш был широко известен в городе. От предложения переправить его в партизанский отряд и тем самым спасти от неминуемой расправы отказался: сказал, что нужен в городе. Риваш не только лечил людей в оккупированном Витебске. Помогал переправлять в лес медикаменты и перевязочные материалы.

Работавшая с Ривашем медсестра Роза Мордуховна Гнесина тоже отказалась покинуть город, хотя еще до оккупации Витебска ей предоставили место в вагоне («В больнице много рожениц… Риваш один не справится. Я должна ему помочь. Вы езжайте, я потом догоню вас»).

Выбраться из города уже не смогла. Как и доктор Риваш, была убита карателями.

Я привел здесь далеко не все примеры сострадания, благородства, отваги, собранные в книге.

Верные исторической правде, авторы приводят и другие факты, относящиеся к противоположному полюсу морали.

…Пользуясь полной беззащитностью евреев во время оккупации, соседи занялись грабежом еврейской квартиры. Ее хозяин, пожилой еврей, стал их стыдить. Его забили до смерти.

Некий Юрка Витьбич, он же Георгий (по другим сведениям Серафим) Щербаков, перед войной работал в газете «Вiцебскi рабочы». Свои публикации насыщал советской риторикой. Но стоило прийти оккупантам, стал с ними активно сотрудничать. Другой «пламенный советский патриот», преподаватель музыки Лев Бранд, писавший в начале войны в той же газете «Бить фашистов без жалости!» тоже пошел в услужение к гитлеровцам, став заместителем бургомистра. Сын его, Александр, до войны преуспевающий учитель, оказался таким же их холуем.

Обоих настигло возмездие.

Эта книга снова и снова побуждает к раздумьям об истоках извечных человеческих антиподов – благородства и подлости, о том, как сохранить душу, когда обрушиваются такие страшные испытания.

В ней свыше семи десятков сносок – источники и справки. Это книга-документ, не оставляющая никаких сомнений: так было! На ее заключительной странице каждый абзац начинается словами «хочется верить…». И авторы называют места, где должны находиться памятники, мемориальная доска, мемориальный комплекс в память о Витебском гетто, музей евреев Витебска с разделом о Холокосте. Пока этого нет.

Но «Хроника страшных дней» – сама по себе памятник. Без нее немыслима история Витебска в годы Великой Отечественной.

Михаил Степанович взял в руки эту книгу, живя уже в немецком городе Гиссене. К тому времени зрение его сильно сдало, читать практически не мог. Впрочем, каждую страницу помнил чуть ли не наизусть.

О чем он думал в последние недели своей жизни, уже тяжело и безнадежно больной, ослепший, обездвиженный? Подводил итоги своего пребывания на этой земле? Если так, то их можно выразить двумя словами: жизнь удалась. Жизнь честная и плодотворная.

Он многое успел. Автор более 50 книг, статей и научных докладов по истории, педагогике, краеведению. Был научным консультантом книги «Витебск», членом городской комиссии по созданию историко-документальной хроники Витебска «Память». Вместе с журналистом и краеведом Аркадием Подлипским занимался сбором средств для благоустройства еврейского кладбища и, в частности, установки ограды… Да что тут перечислять! Все его добрые дела все равно не перечислить. И в какой перечень можно занести все то, что он годами вкладывал и в умы, и в души своих учеников и студентов!

Его ценили. Грамоты Министерства просвещения БССР, Витебского облисполкома и горисполкома, медаль «Ветеран труда», значок «Выдатнiк народнай асветы» («Отличник народного просвещения»)… Это был поистине очень уважаемый в городе человек.

Он умер 12 марта 2010-го. Эта смерть отдалась глубокой болью в Витебске. В Еврейском благотворительном центре состоялся вечер его Памяти. Пришли одноклас­сники, друзья, бывшие соратники, ученики… Под портретом Михаила Степановича горели свечи. На стеллаже – книги, написанные им в разные годы. Говорили о том, какой это был прекрасный человек: краевед, ученый, педагог, истинный подвижник, как много он сделал для Витебска. Один из его учеников прочитал свои стихи, посвященные Учителю…

Да, жизнь удалась. Любимое дело, доброе имя. Что еще нужно для счастья в круговерти проблем, стрессов, житейских неурядиц, без которых не обходится любая жизнь? Конечно же, хорошая семья. И здесь счастье его не обошло. Дочь Римма Альберт написала мне:

«…Когда я была совсем маленькой, он в саду поймал для меня ворону, чтобы я могла ее погладить. Как он ухитрился это сделать? Так он всю жизнь ловил для меня журавлей в небе…

Однажды мы были вдвоем в Москве. Папа купил мне с рук билет на концерт Райкина (как оказалось, последний в его жизни), а себе купить не смог. Так и проторчал весь вечер перед театром, дожидаясь меня…».

Трудно свыкнуться с мыслью, что теперь применительно к нему приходится употреб­лять горькое слово «был». Но в жизни все относительно. У памяти, воссоздающей картины прошлого, нет прошедшего времени. Есть только настоящее. Михаил Степанович Рывкин – уже неотъемлемая частица Витебска, прописан в этом замечательном городе навечно. А то, что существует дата его смерти, это всего лишь неизбежная принадлежность биографии. Как напишет его дочь: «Он просто уехал в бессрочную командировку».

Михаил Нордштейн