Знакомство, как сейчас это часто бывает, произошло по Интернету. Получил письмо от незнакомого человека из Санкт-Петербурга, в котором он сообщал, что родился в Дубровно, в гетто погиб его отец, и память о нем, память о расстрелянном мире, в котором он вырос, бередит его душу многие годы. Я пересказываю суть письма своими словами, не уходя ни на йоту от его смысла.

В тот же день я ответил на письмо. Наверное, мой ответ мог показаться дежурным. Писал, что готов встретиться, поехать в Дубровно. Обычно вслед за такими письмами завязывается многомесячная, не всегда регулярная переписка, согласовываются сроки поездки и т.д.

А здесь буквально через день получил новое сообщение из Санкт-Петербурга – выезжаю, встречаемся, едем… Уже потом я догадался, что такая оперативность идет и от того, что его душа действительно болит и хочется успеть сделать как можно больше, а вся предыдущая жизнь военного человека (в отставку он вышел подполковником) воспитала не только строгую дисциплину, но и умение исполнять свои же решения.

В общем, события развивались со спринтерской скоростью, и я встречал Юрия Аркадьевича Нирмана в Витебске. Из машины, за рулем которой сидел его внучатый племянник Женя, вышел уже немолодой, совершенно седой и не совсем здоровый человек (дай Бог ему 120 лет жизни!), и я еще раз удивился – он передвигался с помощью двух костылей. Юрий Аркадьевич, как мне показалось, в хорошей кондиции, но вот ноги… Потом, узнав историю семью, я поневоле подумал, что судьба «бьет по ногам» Нирманов. Он, оба брата… Но никто из них никогда не сдавался, не раскисал. И это тоже – семейное, возможно, наследственное. Километражу, проделанному Юрием Аркадьевичем, не только благодаря машине, а, в первую очередь, благодаря характеру, могут позавидовать люди более молодые и более здоровые.

Вот с таким человеком я сел в машину, и в тот же вечер мы отправились в путь.

Юрий Аркадьевич хороший рассказчик, и в памяти накоплено много интересного: о юношеских годах, воинской службе и просто о житейских перипетиях. Более чем за семь десятков лет пришлось жить и в больших городах, и в захолустье, встречаться с самыми разными людьми.

У нас была тема, ради которой мы отправились в путь, и о чем бы разговор ни заходил, мы возвращались к ней.

– Наша семья до Великой Отечественной войны жила в городе Дубровно. Это небольшой город, расположенный по обе стороны Днепра. Мы жили на улице Крылова, близко от левого берега реки. У нас был большой дом и большая семья: мама, папа, четыре брата. Старший брат Гриша – 1921 года рождения, потом Миша – 1925 года, Гера – 1928, и я, родившийся за три года до начала войны. Отец, его звали Арон Евелевич, работал мясником, скупал скот в близлежащих деревнях, занимался его убоем, разделкой; был магазин, куда он определял мясо на продажу. Отец был физически очень сильным человеком. Да и работа у него была такая, что требовала физической силы. Папа был ровесником XX века, и наша семья на себе прочувствовала все «острые углы» этого века.

Доносы на более благополучных соседей, сослуживцев писали во все годы. Но в тридцатые – власти инициировали это, всюду мерещились классовые враги. И на отца писали доносы, что он где-то в тайнике прячет золотые монеты. Его вызывали в ОГПУ (правоохранительно-карательные органы – это я объясняю для тех, кто, слава Богу, уже не знает этой аббревиатуры), допрашивали, мама говорила, что допросы велись с пристрастием, то есть отца пытали, что в те годы было в порядке вещей. Может быть, у отца где-то и была «золотая заначка», но он о ней ничего не сказал. Выдержал все допросы. В конце концов, его объявили «лишенцем», то есть он был лишен избирательных прав, как классово чуждый элемент. В те годы была такая терминология. «Лишенцы» не могли получать от государства никаких материальных благ или даже поблажек.

Семья не была богатой, впрочем, в те годы уже не оставалось богатых семей, но никогда не была бедной. Отец много работал. Он считал, что мужчина должен зарабатывать, обеспечивать семью – это его обязанность.

Перед войной уже и старший брат Гриша пошел работать в типографию. У нас дома не боялись никакой работы, и отец сумел привить это чувство детям, за что мы все ему были благодарны.

Маму звали Геня Нирман (девичья фамилия Полина). Все мои дедушки, бабушки жили в Дубровно. У родственников уже были жены из близлежащих местечек: из Копыси, Россасно, Смольян и других. Для нашей семьи Дубровно – это родовое гнездо.

Правда, в начале XX века Нирманы стали разъезжаться по белу свету. Старший брат отца – Борух в 1914 году смог попасть на какой-то пароход, зарылся в уголь, его не заметили, когда отплывали, и так он эмигрировал в Америку. Жил в Чикаго и со временем стал богатым человеком – владел скотобойнями.

Два других отцовских брата Залман и Симон в годы Великой Отечественной войны воевали и погибли на фронте. Фронтовиком был еще один папин брат – Беньямин. С войны он вернулся весь израненный. Поселился в Орше. Работал на очень тяжелой работе – возчиком основ на льнокомбинате. Была у отца сестра – Сима. Она до войны училась. Жила в Ленинграде, работала горным инженером по разведке полезных ископаемых. В годы войны помогала нам, присылала деньги, вещи ее сына, стиранные, штопанные, но очень аккуратные. Я носил их. У отца была очень дружная семья.

Отец и мама соблюдали все еврейские обычаи, традиции. Отмечали еврейские праздники. Отец ходил в синагогу, хотя в те годы это не поощрялось властями.

Война заставила нас покинуть Дубровно и разрушила мир, в котором жила наша семья, в котором мы выросли. Этот мир уже не вернулся и живет сейчас только в памяти таких пожилых людей, как я.

...В Дубровно мы заехали на старое еврейское кладбище. Вернее, на то место, где когда-то было кладбище. Там находились могилы Нирманов, Полиных – предков Юрия Аркадьевича. Скорее всего, кладбище существовало не менее трехсот лет. Последним дубровенским евреем, похороненным здесь, стал Исаак Левертов, это произошло в 1963 году. Рядом находится Дубровенский сельскохозяйственный лицей. А на еврейском кладбище: заброшенном, смотревшемся как укор послевоенному поколению, паслись коровы, сюда приходили любители выпить. Происходило то, что происходит с еврейскими кладбищами во многих бывших еврейских местечках, где после войны практически не оставалось еврейского населения. В конце концов, кладбище решили снести и на его месте построить стадион сельскохозяйственного лицея. Надгробные памятники, вывернутые из земли, сгребли в кучу. И они буквально взывали людей отдать последний долг памяти ушедшим в мир иной. К таким бессловесным призывам многие остаются равнодушны. Но в Дубровно все произошло по-другому. Директор лицея кандидат сельскохозяйственных наук Михаил Дмитриевич Евтушенко в 2001 году предложил учащимся собрать надгробные камни и установить их ровными рядами за футбольным полем, рядом с забором стадиона. Когда-то это была окраина кладбища, здесь похоронен Исаак Левертов. Ребята выполнили работу, в мастерских сделали ограждения (даже с магиндовидами), установили их, покрасили. Установлено свыше сорока мацейв, которые стали общим памятником евреям Дубровно. А учащиеся сельскохозяйственного лицея получили самый лучший урок интернационального воспитания, доброты, гуманизма.

Юрий Аркадьевич Нирман встретился с директором лицея, беседовал с ним.

«Не по-человечески это, когда мы забываем тех, кто жил до нас, родственники они наши или нет, одних кровей мы или разных, – сказал Михаил Дмитриевич Евтушенко. – Мы и дальше будем смотреть за этими памятниками. Может быть, найдутся родственники тех, кто здесь погребен, и они будут приходить на могилы».

После моего возвращения из этой поездки я заинтересовался Дубровно, историей евреев этого города. И нашел много интересного.

Первое упоминание о дубровенских евреях относится к 1685 году. В то время местечко находилось под властью Польши, входило в Трокское воеводство Оршанского повета. В XVIII веке Дубровно уже играло заметную роль в общественной жизни белорусских евреев. В 1715 году здесь проходили совещания белорусского ВААДа – органа еврейского самоуправления. По переписи 1766 года, в кагальном округе Дубровно числился 801 еврей.

Здесь ощущалось заметное влияние хасидов. Происходило это во многом благодаря подвижнической деятельности реб Иосефа – одного из ближайших учеников основоположника хасидизма Баал-Шема. В 1735 году реб Иосеф был впервые приведен к Баал-Шему, и через пятнадцать лет Баал-Шем дал реб Иосефу, который был тогда уже любавичским проповедником, первое практическое поручение. Реб Иосеф стал частым гостем в таких местечках и городишках, как Рудня, Колышки, Яновичи, Лиозно, Добромысли, Бабиновичи, Рассосна, Дубровно. Он жил здесь иногда по месяцу, а иногда и больше, произносил в синагоге проповеди, которым, в первую очередь, начинали верить евреи неимущие, а таких было большинство, и исчезал так же неожиданно, как и появлялся.

Дубровно занимает особое место на хасидской карте. Так же, как оно должно занимать и особое место в сионистской истории. Здесь в 1863 году родился один из самых последовательных лидеров сионизма Аврахам Менахем Мендл Усышкин. Его отец, оставаясь хасидом из местечка Дубровно, стал купцом первой гильдии и получил право на жительство в Москве, куда и перевез семью в 1871 году. Наступало новое время, и умные люди понимали, что самое важное для детей – учеба. Менахем Усышкин оканчивает одно из самых престижных учебных заведений России – Московское высшее техническое училище с дипломом инженера-технолога. Но его тянуло в политику, он ставил своей целью улучшить жизнь евреев и видел это в обретении национального очага. Усышкин выступал одним из самых энергичных сторонников заселения и освоения Эрец-Исраэля.

С начала 20-х годов XX века Усышкин постоянно живет в Иерусалиме, занимаясь покупкой земли для евреев-первопроходцев. Ничего удивительного, что в 1924 году его выбрали председателем комитета директоров «Керен-Каемет ле-Исраэль» – фонда, который занимался покупкой земли в Палестине на деньги, собранные в еврейских общинах всего мира (он занимал этот пост до конца жизни). Он помог в 1925 году купить землю на горе Скопус – для еврейского университета в Иерусалиме. Будучи членом административного совета университета, не жалел сил и на этом поприще.

Менахем Усышкин скончался в 1941 году в Иерусалиме, первым связав маленький город на Днепре и вечный Иерусалим. В его биографии эти названия пишутся через черточку, как места рождения и смерти.

Дубровно – удивительный городок. Наверное, здесь особая энергетика. Люди, рождавшиеся в маленьком Дубровно, достигали больших высот в разных сферах деятельности.

16 февраля 1875 года в Дубровно в семье Павла Тумаркина и Софии (урожденной Герценштейн) родилась девочка Анна-Эстер. Пройдет несколько десятилетий, и Анна-Эстер Тумаркина станет первой женщиной в Европе – доктором философии, профессором Бернского университета в Швейцарии.

К сожалению, в Дубровно не нашлось улиц, которые можно было бы назвать в честь Тумаркиной или пионера израильского кино, оператора, сценариста, режиссера Натана Аксельрода, родившегося в 1905 году в Дубровно и скончавшегося в 1987 году в Тель-Авиве. Но, надеюсь, о них вспомнят в экспозиции создаваемого сейчас районного краеведческого музея. Так же, как вспомнят и об Осипе Давидовиче Лурье, который родился в Дубровно в 1868 году. В 1892 он переехал в Париж, где получил французское гражданство за заслуги в науке и литературе. Осип Давидович – публицист, доктор философии Парижского университета.

Для полноты картины хотелось бы вспомнить о Цви Цейтлине – известнейшем американском скрипаче и музыкальном педагоге, который родился в Дубровно в 1923 году.

И, безусловно, отдельный рассказ о дубровенских евреях Поляковых. В историю банковского и промышленного дела в России навсегда вписаны имена братьев Поляковых – Якова, Самуила и Лазаря. Они происходили из небогатой семьи дубровенского еврея Соломона Полякова.

Старший брат – Яков родился в Дубровно в 1832 году и прожил 77 лет. Сначала он занимался винокурением, а с 1860-х годов – банковским делом. Совместно с братьями строил железные дороги, учредил Азовско-Донской коммерческий, Донской земельный и другие банки. В 1890 году Яков получил концессию на устройство Ссудного общества в Персии, которое в 1894 году было приобретено Государственным банком и позднее преобразовано в Учетно-ссудный банк Персии.

Яков Поляков пожертвовал много денег на благотворительные цели в городе Таганроге, и его приписали в дворяне области Войска Донского, правда, с единственным условием – никому об этом не сообщать. Все же – еврей! Но уж очень хотелось тем, кто его приписывал, приобщиться к деньгам Полякова.

Средний брат – Самуил родился в Дубровно в 1837 году и прожил 51 год. Был основателем и членом правлений многих акционерных банков – Московского и Донского земельных, Санкт-Петербургского-Московского, Азовско-Донского и других.

Самуил Поляков являлся колоритной фигурой. Сравнительно небогатый человек, содержатель почтовой станции в имении графа Толстого, он еще в 1850-х годах положил начало своему состоянию строительством шоссейных дорог для почтового ведомства. А потом составил состояние, построив Курско-Харьковскую, Харьковско-Азовскую, Орловско-Грязскую, Фастовскую и Бендеро-Галицкую железные дороги.

На его деньги в России основывали училища, гимназии, приюты для бедных детей, госпитали и театры, построили в Петербурге первое в России общежитие для студентов университета, где получали бесплатно жилье и еду. Оставленное Самуилом Поляковым наследство оценивалось более чем в 16 миллионов рублей.

Наибольшую известность среди братьев приобрел младший – Лазарь. Родился он в 1842 году, правда, не в Дубровно, а по соседству – в Орше. В неполных тридцать лет стал московским купцом первой гильдии. Вскоре основал банкирский дом «Л. Поляков», создал один из крупнейших в России банковско-промышленных концернов. Значительные средства выделял Лазарь Поляков на Румянцевский музей и на создание в Москве Музея изящных искусств. Им были учреждены стипендии во многих московских высших учебных заведениях.

В Дубровно Лазарь Поляков принял участие в организации акционерного общества «Дубровенская мануфактура». Местные ткачи-кустари, разорившиеся от притока на рынок фабричной продукции из Москвы и Польши и получившие работу в этом акционерном обществе, считали его своим покровителем. Но об этом мы поговорим подробнее.

В январе 1914 года в Москве состоялись одни из самых пышных и торжественных похорон за всю историю города. Гроб с телом покойного был доставлен из Парижа, где смерть застигла Лазаря Полякова в момент переговоров с финансовыми партнерами. Около шестидесяти серебряных венков от предпринимательских и общественных организаций было возложено на могилу.

Одна пикантная подробность из жизни Лазаря Полякова. Великая танцовщица Анна Павлова была его дочерью от женщины, с которой он не состоял в официальном браке. Балерина разрешила огласить это только после ее смерти.

Образно говоря, все железные дороги и, частично шоссейные, в России ведут в Дубровно – город, в котором нет ни железнодорожной станции, ни вокзала.

...В Дубровно мы приехали на улицу Крылова, где до войны жила семья Нирманов. Тихая, по-осеннему умиротворенная улочка, со следами мощеной мостовой. Вокруг домов палисадники с цветами. На лавках дремлют, греясь на солнышке, коты. По-хозяйски разгуливают куры.

Юрий Аркадьевич показал фундамент, на котором стоял дом Нирманов. Фундамент остался довоенный, он больше по своим размерам, чем надо для нынешнего дома, обшитого сайдингом. В нем живут люди, которые вряд ли знают историю этого места, историю дома.

Юрий Аркадьевич продолжил свой рассказ:

«Как рассказывала мама, никто не верил, что война будет такой жестокой и длительной, все были уверены – Красная Армия всех сильней, воевать будем на чужой территории, а не на территории Советского Союза, и что даже, если немцы придут, ничего плохого мирным жителям они не сделают.

Когда началась война и немцы стали быстро продвигаться вглубь страны, отец был призван в народное ополчение. А меня, маму, Геру и Мишу он смог отправить последним эшелоном со станции Осиновка на восток. Это было 6 июля 1941 года. Осиновка находится недалеко от Дубровно. Отец понял, что надо спасать семью. И вместе со старшим сыном Гришей буквально впихнул нас в какой-то вагон. В эшелоне, уходящем на восток, было 12 вагонов. Вскоре мы поняли, что в этом вагоне эвакуировали слепых. И они почувствовали, что к ним подсели какие-то посторонние люди, и хотели нас выбросить. Но благодаря тому, что в нашей семье был маленький ребенок, то есть – я, нас оставили в покое. Мы были уверены, что уезжаем на какой-то очень короткий срок и вскоре вернемся в Дубровно, мама взяла с собой только самые необходимые вещи и какой-то портфельчик. В пути, на станции Катынь, эшелон разбомбили, мы остались живы, хотя много людей погибло. Потом сели в какой-то проходящий эшелон и добрались до Мучкапа – это городок в Тамбовской области, и какое-то время жили там. Нас приютили местные жители. Мама и братья работали в колхозе, помогали убирать урожай. Было очень жаркое, даже засушливое лето – июль, август 1941 года.

Брат Гриша оставался работать в типографии. Был приказ, по которому люди не могли самовольно оставить рабочее место. Дисциплина, поддерживаемая очень строгими наказаниями, перед войной была железной. Власть сумела внушить страх, и люди боялись не выполнить приказ.

Отец сумел отправить Гришу на восток в самый последний момент, перед приходом фашистов. Гриша догнал семью в Мучкапе. Уже все вместе мы перебрались в Казань, где жил наш родственник. Какое-то время Гриша и Миша работали на заводе шоферами, пока их не призвали в армию.

Отца в народном ополчении вооружили какой-то допотопной берданкой. Возглавил ополчение в Дубровно начальник местной милиции по фамилии Мове. Оружия на всех не хватало. Оказать врагу, хорошо вооруженному, обученному, реального сопротивления ополчение не могло. Люди были мужественные и стремились защитить свой город, свою землю. Но ополчение было сломлено, многие погибли.

Отец какое-то время скрывался у соседки, жившей на той же улице Крылова напротив их дома. Это была простая и добрая белорусская женщина. Ее звали Авгинья, как ее фамилия, я не знаю. Через какое-то время отец понял, что подвергает слишком большому риску семью этой женщины, за укрывательство евреев могли расстрелять всех ее членов. Он ушел от них и попал в гетто.

«Вот в этом доме жила Авгинья», – показал мне Юрий Аркадьевич. Мы поднялись на взгорок, на котором и сегодня стоит этот дом, и постучали в ворота. Прошло несколько минут, пока открылась калитка и из нее выглянул уже немолодой человек.

Юрий Аркадьевич поинтересовался, где можно увидеть сына Авгиньи, сказал, что лет восемь назад заезжал к нему и разговаривал с ним. Сыну Авгиньи в 1941 году было 14 лет. Он хорошо помнил Арона Нирмана, знал, что его расстреляли в гетто.

Оказалось, что сын Авгиньи умер. В доме живут посторонние люди. Человек, открывший нам калитку, приехал в Дубровно из Орши, чтобы помочь выкопать картошку. Он сказал, что хозяйка дома уехала кого-то проведать в больницу, сейчас он один и не в курсе событий семидесятилетней давности.

Для него мы были людьми из другого мира. На той же улице, в тех же домах сейчас другая жизнь, и попытки Юрия Аркадьевича соединить эти времена иногда встречали понимание, а иногда – безразличие.

Памятник евреям Дубровенского гетто, которых расстреляли фашисты и их местные приспешники, находится рядом с Дубровенским льнозаводом. Юрия Аркадьевича Нирмана здесь знают: и директор завода Анатолий Дмитриевич Басенков, и председатель профкома Ольга Паладьевна Кривова.

Нирман позвонил с проходной, и вскоре мы встретились с Ольгой Кривовой. И уже все вместе отправились к памятнику. Юрий Аркадьевич и Павел привезли саженцы хвойных деревьев, чтобы посадить их у памятника. Ольга Паладьевна позвонила на завод, и вскоре подошли рабочие из строительной бригады. Обсудили, какие работы надо выполнить: внутри ограды положить декоративную плитку, сделать бордюр.

...Уже к середине июля 1941 года немцы хозяйничали в Дубровно. Практически с первых дней оккупации начались издевательства над мирным населением. Всех евреев: женщин, стариков, детей – ждало уничтожение. Люди не догадывались об этом и надеялись, что их не тронут. Но иллюзии исчезали с каждым днем.

Из воспоминаний Золотарской Марфы Васильевны: «Ходила в комендатуру получать аусвайс и видела, как полицаи уложили на землю 10 евреев и избивали их палками». 1

Это было еще до образования гетто, которое фашисты сделали по улице Левобереговой в начале осени 1941 года.

В Акте, составленном Государственной Чрезвычайной комиссией по расследованию преступлений немецко-фашистских захватчиков в Дубровенском районе от 30 марта 1945 года, записано: «…еврейское население города Дубровно было согнано в лагерь «жилкоп», где применялись бесчеловечные методы притеснения».

6 декабря 1941 года более 1500 узников гетто фашисты и полицаи расстреляли за двором фабрики «Днепровская мануфактура».

Воспоминания очевидцев восстанавливают хронологию тех страшных событий. Золотарская Марфа Васильевна свидетельствовала: «На краю карьера были установлены два пулемета. Выводили семьями. Дети обнимали мать и таким образом принимали смерть. Затем, независимо от того, живой или мертвый, сбрасывали в яму. В конце расстрела пригнали детей дошколят, и один немец-садист брал ребенка и ударял о колено, ломая позвоночник. После расстрела земля колыхалась несколько дней».

Из воспоминаний Арутюновой Екатерины Ивановны: «У кого из евреев была хорошая одежда, раздевали. После расстреливали. Убитых и еще живых закапывали. Я также видела изуверский способ убийства, когда некоторых людей обливали горючей смесью и поджигали живьем. Дрибинский и его дочь бежали. Полицай, погнавшийся за ними, убил его дочь. Отец откупился, дал ему золотую монету. Потом мой отец, Сахаров Иван, прятал его несколько дней, а потом он ушел в лес».

«Отец был расстрелян именно в этот день, 6 декабря 1941 года, – рассказал мне Юрий Аркадьевич Нирман. – Так нам рассказали в 1947 году, когда мы вернулись из эвакуации. Мы приехали не в Дубровно, так как наш дом сгорел, а в Оршу, потому что дядя – мамин брат жил там, он нам помог на первых порах, и потом помогал строиться. Но мы, мама и братья, ездили в Дубровно и знали, как расстреляли отца. Местные жители рассказывали нам эту историю, полную и трагизма, и героизма. Когда отца вели на расстрел, он смог затащить с собой в расстрельную яму палача, не знаю, это был немец или полицай. Отец выскочил из шеренги тех, кого отправляли на расстрел, и вцепился руками в шею палача. Более того, говорили, что он перегрыз ему горло и затащил в могилу. Невозможно это себе представить».

После первого расстрела фашисты оставили в живых группу ремесленников, которые работали для нужд немецкой армии. Их, вместе с семьями, насчитывалось около 300 человек. Они прожили до февраля 1942 года.

«Кроме массовых расстрелов еще группами и по одиночке было расстреляно 185 человек».2 Всего в Дубровно было расстреляно 1985 евреев.

Отступая, немцы пытались уничтожить следы своих преступлений. Они понимали, что их ждет неминуемая расплата. Советским военнопленным было приказано раскопать расстрельные ямы, трупы достать, облить горючим и сжечь. Затем были расстреляны и сами военнопленные. Преступники пытались уничтожить следы своих зверств.

В действиях фашистов не было ничего случайного. Массовые расстрелы евреев обычно проводились в еврейские или советские праздники. В этом был изощренный садизм, который должен был действовать на психику узников, они должны были постоянно ощущать обреченность, бесполезность сопротивления. И места для расстрелов выбирались не случайно.

Евреев расстреливали в Дубровно рядом с фабрикой «Днепровская мануфактура» не только потому, что там подходящий для палачей ландшафт: на возвышенности можно установить пулеметы, а у жертв мало шансов для побега. «Днепровская мануфактура» – одно из самых еврейских мест в Дубровно, а может и во всей Беларуси.

Ткачество было основным занятием местного еврейства еще с XVIII столетия. Талесы местного производства пользовались спросом во всей Российской империи, экспортировались в США.

А в 1902–1903 годах здесь стало работать акционерное общество «Днепровская бумагопрядильная и ткацкая мануфактура». Она явилась первой фабрикой с исключительно еврейскими рабочими и обязательным субботним отдыхом. Во время Великой Отечественной войны фабрика была эвакуирована в Барнаул.

Безусловно, фашисты и их местные помощники знали об этом.

На месте расстрела евреев в начале пятидесятых годов был сооружен памятник. Это было сделано по инициативе депутата Дубровенского горсовета Хасина. Его семья была расстреляна в гетто. Это был, как тогда принято, безымянный памятник, на котором написано: «Советским гражданам, погибшим от рук немецко-фашистских захватчиков 1941–1942 гг.». И ни слова о том, кого расстреляли, за что.

«Мы регулярно приезжали к памятнику: я, мои братья, племянники, – рассказывает Юрий Аркадьевич Нирман. – В середине 90-х годов оршанский исследователь Холокоста Геннадий Винница (сейчас он житель Израиля) обратился ко мне и попросил поделиться воспоминаниями о том времени. Я практически ничего не помнил. Попросил старшего брата Мишу рассказать обо всем. Миша много о чем вспомнил. Это есть в книге Геннадия Винницы «Горечь и боль». Миша вспомнил более 50 фамилий погибших. Они опубликованы в книге «Память. Дубровенский район».

(Юрий Аркадьевич Нирман стал спонсором трех книг Г. Винницы о Холокосте в Беларуси).

Памятник сделан из кирпича, оштукатурен. Со временем стал разрушаться. Я с племянником регулярно приезжал сюда. Мы покупали стройматериалы, реставрировали памятник, убирали территорию вокруг него. Похоже, кроме нас уже и некому сюда приезжать из родственников погибших людей.

Я обратился к директору завода, к председателю профкома. Фактически евреев убивали на нынешней территории льнозавода, это место сейчас за высоким забором. А памятник поставили чуть в стороне, за территорией предприятия. Руководство завода отозвалось на мою просьбу – были выделены люди, которые стали присматривать за памятником.

Я заказал в мастерской мраморную доску, на которой были выгравированы фамилии погибших, которые вспомнил мой брат. Мы вмонтировали мраморную доску в памятник.

(Недавно Юрий Аркадьевич Нирман был в Иерусалиме в Институте Героизма и Катастрофы «Яд-Вашем», работал в архиве и привез список из более чем 300 фамилий узников Дубровенского гетто, расстрелянных фашистами и их пособниками. Весной он собирается установить ряд мраморных досок, на которых будут выгравированы все известные ему фамилии погибших в годы Холокоста дубровенских евреев).

Сейчас, когда уже никого из очевидцев той трагедии не осталось, да и их детей уже нет, я хранитель этой памяти. Это тяжелый груз, хотя, казалось бы, никто меня не обязывает.

В жизни нет ничего случайного. Каждая встреча накладывает отпечаток. Когда я служил заместителем военного коменданта Архангельского отделения железной дороги в Няндоме – это между Вологдой и Архангельском, случайно познакомился с одним человеком, фамилия его Лопатухин. Он тоже из Дубровно, был узником гетто, находился среди тех, кого собирались расстрелять. Лопатухин упал в яму вместе с убитыми, но пули не задели его, он ночью выбрался из ямы. Местные жители помогли ему, и остался живым. Он рассказывал мне обо всем. Брат вспомнил эту семью, и фамилия Лопатухина есть на памятнике.

Женя – мой внучатый племянник, вышел через Интернет с предложением «Нирманы – объединяйтесь!» Ему ответил врач-офтальмолог из Ростова Павел Вакарев. Его бабушка тоже носит фамилию Нирман, она из Дубровно, более того – до войны жила на одной улице с нами – на Крылова. Оказалось, просто однофамильцы. Она знала всю нашу семью. Дора Нирман сейчас живет в Азове. Она вспомнила, как отец Арон Нирман задушил охранника во время расстрела.

...Ночевали мы в Орше, в семье племянника Юрия Нирмана и сына Михаила – Аркадия, рабочего одного из заводов. В его квартире на самых видных местах – оформленные в красивые рамки фотографии отца и его братьев. Естественно, я стал спрашивать, а Юрий Аркадьевич рассказывать о них.

«Братья были призваны в действующую армию. Сначала на службу отправился Гриша. У него было очень плохое зрение, и его направили в железнодорожные войска. Об этом мало пишут, но обмундирование железнодорожных войск и их довольствие в первые годы войны было очень плохим. Солдаты-железнодорожники ходили по полям, перекапывали мерзлую землю, искали картошку.

Сохранились почтовые открытки, отправленные Гришей из армии, они тогда строили железнодорожный путь Казань – Сталинград. Мама каким-то образом умудрялась ему что-то отправлять, хотя мы сами жили впроголодь. Гриша все время рвался на фронт. Во всех письмах писал, что будет делать все от него зависящее, чтобы попасть в действующую армию. Не понимаю, как с таким зрением его отправили учиться на пулеметчика. В 1943 году он отправился на фронт. Мне было пять лет. Я помню, как ему шили вещевой мешок из старых зеленых портьер и напекли в дорогу лепешки – кухоны.

Гриша писал с фронта: «Дорогие мои мама и братья! Я все сделаю, чтобы отомстить этим проклятым фашистам за нашу разбитую жизнь». Писал карандашом, отдельные строки были вычеркнуты военной цензурой. Это были открытки, как сейчас помню, на лицевой стороне рисунок – военный разведчик скачет на лошади. Гриша погиб в 1943 году под Воронежем.

Брат Миша был призван в армию в марте 1943 года, и его направили сначала в бронетанковые войска, а затем, в числе 120 человек, отобрали в мотоциклетный разведывательный полк. Учился четыре месяца, осваивая мотоциклы М-72 и американский «Харлей-Дэвидсон». Служил Михаил Нирман на 1-м Украинском фронте. Освобождал Житомир, Киев. Потом воевал на 1-м Белорусском фронте, освобождая от немецких захватчиков Белоруссию, Польшу. Прошел боевой путь до Берлина. Был тяжело ранен 27 апреля 1945 года, когда бои уже велись в столице Третьего Рейха. На мотоцикле вместе с ним воевали пулеметчик и автоматчик. Это были крепкие ребята из Сибири. Мина попала в мотоцикл, его друзья-сослуживцы погибли на месте, а у Миши было тяжелое ранение ноги. Два часа он лежал в зоне обстрела. Под огнем его вынес и спас от гибели москвич, русский солдат Александр Шаров. Брата отправили в госпиталь.

За подвиги в годы войны Михаил Нирман был награжден двумя орденами Славы – это высшие награды для рядового состава, орденом Красной Звезды, медалями. Его представляли к званию Героя Советского Союза. Но он попал в госпиталь, и представление затерялось.

После войны Михаил почти два года лечился в госпиталях Ульяновска, Казани. Потом вернулся в Оршу, приспособился и на костылях стал ходить на работу на завод «Красный борец». Был рабочим в литейном цеху. Молодость брала свое, несмотря на ранения, Михаил стал заниматься спортом, даже играл вратарем в заводской футбольной команде. Со временем возглавил спортивную организацию завода. Был отмечен Комитетом по физической культуре и спорту БССР поездкой на 2-ю Спартакиаду Народов СССР в Москву. Это было в 1956 году, он взял меня с собой. На заводе и в городе Михаила Нирмана уважали, ценили.

Еще один брат Гера работал часовым мастером. Был инвалидом, но держался всегда мужественно».

В Орше мы заехали в дом, где после войны жили Нирманы. Я сфотографировал на его крыльце Юрия Аркадьевича.

Недалеко от этого дома еврейское кладбище. Здесь нашли последний приют мама Юрия Аркадьевича, его братья Миша и Гера…

Юрий Нирман прожил большую жизнь, учился в железнодорожном техникуме, военном училище, академии. Закончил службу в армии в должности заместителя начальника военного научно-исследовательского института. Объездил многие города и страны. Но душа его осталась здесь: на земле, где родился и вырос… Здесь, в Орше, он завещал похоронить себя на еврейском кладбище, рядом с могилами родных.

¹ Цитирую по книге Геннадия Винницы «Горечь и боль», Орша, 1998 г.

² Из акта Государственной Чрезвычайной комиссии по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков в Дубровенском районе Витебской области Белорусской ССР, 30 марта 1945 года.

Аркадий ШУЛЬМАН,

фото автора