Я родилась в Витебске в 1919 году. Жили мы в самом центре города, на улице Замковой. Отец мой Абрам Абэ Моисеевич Флейштам – рабочий-­жестянщик, мама Фейга Львовна – домохозяйка. В 1922 году родился средний брат, а в 1924 году – младший, который погиб на фронте в 1944 году.

С 8 лет пошла в школу и окончила 7 классов. Потом работала, помогала родителям и продолжала учебу в вечерней школе.

Отец воевал в Первую мировую войну, в армии был и его брат, который старше отца на пару лет. Дядя погиб на этой войне. Папа вернулся живым и вскоре женился на моей маме. Отец с фронта привез трофей – большие карманные серебряные часы с цепочкой и двойной крышкой. Эти часы были любимой нашей игрушкой.

Жили мы тяжело, особенно в годы, когда многие в стране недоедали. Это было в начале тридцатых годов. Наступил голод. Хлеб давали по карточкам по мизерным нормам, никаких других продуктов не было. Отапливать квартиру нечем. Холод и голод. И вдруг – спасение! Объявили, что открылся магазин «Торгсин» – принимают золото и серебро в обмен на продукты. Каких только продуктов там не было! У родителей было два обручальных кольца и вот эти прекрасные серебряные часы. Они сдали свое богатство в «Торгсин», и им взамен дали один килограмм селедки, половину мешка отрубей и половину мешка ржаной муки. Мама не пекла хлеб, а с целью экономии варила нам затирку из отрубей и ржаной муки. Этим мы спаслись от голодной смерти.

Детство прошло, как у всех: босоногое, голодное, трудное. Мы не знали, что бывают купленные игрушки, куклы, молоко, конфеты.

Помню, как мы развлекались около китайцев, которые от тяжелой жизни и войны у себя на родине добирались до Витебска. Они продавали всякие забавные изделия, сделанные своими руками из раскрашенной бумаги: свистульки, веера и другие игрушки. Мы, дворовые дети, часами просиживали около них, бывало, даже дразнили их. Нам очень хотелось купить какую­нибудь игрушку, которая стоила 1 копейку или 1 грош. Часто клянчили эти деньги у родителей.

У нас во дворе жила семья по фамилии Долгицер. У них была художественная мастерская. Они занимались оформительскими работами. В те годы была очень развита наглядная агитация: патриотические плакаты, лозунги, призывы. Их изготовлением занимались муж и жена Долгицер, и у них было два молодых помощника. Я часто забегала к ним и с любопытством наблюдала за работой. Считаю, что это повлияло на мой выбор будущей профессии. После войны я случайно узнала, что сын Долгицеров учился в Академии художеств в Ленинграде, оттуда ушел на фронт и погиб.

Помню, в городе было развешано много патриотических лозунгов. Один из них всем очень нравился, и мы ждали, скорей бы свершилось то, о чем было написано: «1936 год – последний год наших трудностей».

Мы мечтали, что со следующего года перестанем голодать и на­едимся вдоволь хлеба. Действительно, постепенно стало улучшаться продовольственное положение в стране.

В 1936 году я решила сдавать вступительные экзамены в Витебское художественное училище. Правда, не надеялась на успех. Но, к своему удивлению, поступила.

Учиться было сложно, но очень интересно. У нас преподавали хорошие педагоги и художники: Ахремчик, Хрусталев, Лейтман и другие. Лейтман Л.М. – талантливый акварелист, вел у нас рисунок и живопись. Когда мы выходили на пленэр, он писал свои акварельные этюды без нанесения рисунка, получалось отлично.

В 1940 году к нам в училище приехал художник, который только что окончил Академию искусств в Ленинграде. Его фамилия была Гутерман Х.С. Он вел наш курс до начала войны (последний четвертый курс). После войны мне сказали, что Гутерман погиб на фронте…

После окончания Академии искусств в Ленинграде в училище приехал художник Мозалев, но он, по­моему, даже не успел поработать.

О многих друзьях моей юности я часто вспоминаю. Как все молодые девушки, я встречалась с парнями, мечтала о будущем. В училище на второй курс поступили две подруги: Кудревич Раиса и Последович Шура. Раиса на последнем курсе подружилась с художником А. Гугелем. Он был умен, хорошо успевал, подавал большие надежды. Был годами старше нас и учился на курс выше.

На втором или на третьем курсе на меня обратил внимание студент­старшекурсник Зиновий Вагер. Я ответила ему взаимностью. Он всегда с приветливой улыбкой встречал меня на переменах. Зиновий Вагер участвовал в художественной самодеятельности: пел, играл в оркестре, исполнял соло на домбре и трубе. Мне нравились его улыбка и светло­русый цвет волос. Мы подружились, ходили на этюды на Успенку и на Юрьеву горку.

Зиновий часто ходил в мастерскую к нашему известному художнику Ю.М. Пэну, который был первым учителем Шагала. Марк Шагал жил в то время во Франции. Однажды Зиновий Маркович, придя к Ю. Пэну, увидел открытку от Марка Шагала.

Он прочитал открытку, где Шагал предлагал своему учителю материальную помощь. Зиновий Маркович спросил: «Что вы ему ответили?» Ю. Пэн сказал: «Я ответил, что ни в чем не нуждаюсь, у меня все есть. Я живу в свободной Советской стране». Хотя он жил очень бедно. Но иначе нельзя было. За связь с заграницей строго судили. Один раз Зиновий Маркович пригласил меня сходить к Ю. Пэну вместе, но, к сожалению, художника дома не было. Дверь в квартиру была открыта, но мы попали только в прихожую. Все стены даже в прихожей были увешаны прекрасными картинами.

В 1937 году совершилось страшное происшествие: убили художника Ю. Пэна. Для расследования вызывали многих студентов, которые к нему ходили. Но среди них не нашли виновных. Следствие пришло к заключению, что убийцы – дальние родственники Ю. Пэна. Наш курс отпустили на суд. Там была тьма людей. Обвиняемые плакали и кричали: «Мы не убивали, мы не виновны!». Но их признали виновными. Зиновий Маркович участвовал в похоронах Ю. Пэна.

Прошло много лет после разоблачения культа личности Сталина. Мы с Зиновием Вагером часто вспоминали Ю. Пэна, говорили о его убийстве и считаем, что это политическое преступление. Художнику не простили, что он был мыслящим человеком, переписывался со своими учениками, жившими за границей. Хотя это наше личное мнение. У нас нет фактов, подтверждающих его.

Шли годы учебы. Поступали в наше училище новые студенты. Запомнился мне мальчик, небольшого роста, одет по­деревенски, очень любознательный, все бегал к нам на курс и присматривался, как мы работаем. Я уже училась на четвертом. Это был Василий Быков. Он стал известным писателем, гордостью белорусской литературы. Еще вспоминаю, был на втором курсе мальчик исключительной красоты с голубыми глазами – Артур Вольский. Он тоже стал хорошим писателем.

В 1939 году Зиновий Вагер окончил училище и был направлен на работу в местечко Толочин Витебской области, где преподавал рисование, вел в школе кружок игры на народных инструментах, на гитаре, руководил хором.

Зиновий проработал в Толочине один учебный год, и его призвали на срочную службу. Закончив служить в 1941 году, он приехал ко мне, и 20 марта 1941 года мы зарегистрировали свой брак. Потом он уехал в Днепропетровск, там жили его родственники, и хотел устроиться на работу. Но его планам не суждено было сбыться. Началась война, и Зиновия сразу мобилизовали на фронт. Он об этом написал в стихотворении «Я с грустью вспоминаю те года».

В 1941 году я заканчивала учебу. Предстояла защита дипломной работы. В июне была запланирована экскурсия в Эрмитаж, но началась война, и все планы рухнули.

Каждый искал спасения. Часть наших учителей и студентов решила пойти пешком по Смоленскому шоссе, потому что вокзалы и эшелоны с людьми фашисты бомбили.

Я спросила у родителей, и они разрешили. Мама и папа остались в Витебске. У них не было денег, и папа решил подождать зарплату. Как я потом узнала, они ушли из города за день до прихода фашистов. Мой брат Лева остался, потому что он получил повестку явиться в военкомат. Пришел в военкомат, но там уже никого не было, работников и след простыл. Брат остался в Витебске. Ему было 19 лет.

Наш двор и квартиру разбомбили. 11 июля в городе уже хозяйничали немцы. Объявили всем евреям переселиться в гетто. Лева оказался там. Узники голодали. Лева пошел в город, чтобы найти что­нибудь съестное. У меня была школьная подруга, ее звали Маня Голубева. Они жили до войны очень бедно. Отец был алкоголиком. Но Лева направился именно к ним. Они его приняли хорошо. Помогли – чем могли. Дали какие­то галоши. Накормили свеклой. Но, главное, сказали: «Левка, не возвращайся в гетто. Немцы вас всех убьют». Он послушал их совет: пошел по Смоленскому шоссе. Много горя испытал, пока блуждал в окрестностях Витебска. И вдруг заболел. Лежал в каком­то кювете с высокой температурой. Его подобрали и привезли в какую­то больницу, где был русский врач и было много больных, которых тоже подобрали и лечили.

Потом приехали немцы и всех отправили в Германию. Там были жуткие условия, голод и тяжелый труд. Кроме всех бед Лева боялся, что его выдадут, узнают, что он еврей, и убьют. В 1945 году их освободила Советская Армия. Лева сразу назвал свою настоящую фамилию. Его призвали в армию. Он успел еще несколько месяцев участвовать в боях до самой Победы. И начал писать в Витебск, чтобы узнать что­нибудь о родных... (О брате я напишу подробней дальше).

Итак, мы пешком шли на восток. По дороге наша группа учителей и студентов разделилась, некоторые свернули к станции Лиозно. Кажется, в той группе был художник и наш педагог Лейтман Л.М. После войны он преподавал в Минском художест­венном училище.

А наша группа с большим трудом пришла на дачу художника Зайцева или Хрусталева, сейчас уже точно не помню. Там мы и расположились.

И вдруг вблизи появились наши войска и тоже разместились на этой территории. Один солдат подошел к нам и спросил паспорта. (Я в дороге подружилась с нашей натурщицей. Ей было за сорок лет. Она меня поддерживала в пути.) Мы подали наши паспорта. Этот военный прочитал фамилии в документах. Фамилия натурщицы была Риббекель. Она была немка или другой «подозрительной» национальности, и моя девичья фамилия тоже была с душком. В те дни многих подозревали в шпионаже. Этот военный, к счастью, оставил у нас наши паспорта и пошел звать высшее начальство. Мы испугались, что нас могут расстрелять по законам военного времени, мы уже о таких случаях были наслышаны. Сомнительных людей принимали за шпионов и, не очень разбираясь, без суда и следствия расстреливали. Мы схватили наши вещи и ушли, оглядываясь, не гонятся ли за нами.

Пришли на какую­то поляну. Кругом пусто. Присели. И в этой тишине услышали гул бомбежки. На этой поляне был перекресток четырех дорог. Куда идти – не знаем. Долго сидели. Вдруг увидели: бежит к нам человек – весь окровавленный в военной форме. Мы перевязали его. Он сказал, что Витебск взят: «Бегите быстрей, скоро немцы будут тут». Мы быстро направились по той дороге, куда указал этот военный. Потом поняли, что этот человек бежал с поля боя, был дезертир.

Было жарко, очень хотелось пить. Впереди нас густой лес, никого кругом. Наступила ночь. Вдали были слышны звуки падающих бомб, голоса птиц и зверей, но мы шли, не зная, куда мы придем. Я ушла из дома в туфлях на каблуках, по дороге их сняла и шла босиком. Ноги были в страшных ссадинах и крови.

Утром, выйдя из леса, мы попали в какой­то населенный пункт. Это был городок Духовщина. Вдруг завыла сирена, которая предупреждала, что фашистские самолеты сейчас будут бомбить. Мы побежали прятаться – увидели, что люди прыгают в какую­то яму, и мы туда же. К счастью, в нас бомбы не попали.

Дальше были разные встречи. Мы узнали, что находимся в Смоленской области. Фашисты бомбят, люди в панике, где­то кричат: «Спасите!» Мы успели быстро пройти городок Белый и с трудом вышли на шоссе Минск – Москва.

По этому пути двигались наши войска и пешим строем, и на машинах. Земля гудела и сотрясалась от грохота орудий и военной техники.

Ближайшая станция Вязьма. Мы решили добраться туда и сесть в эшелон, который в теплушках увозил людей на восток.

Долго стояли на краю шоссе, подымали руки, чтобы нас подвезли, но никто не останавливался. И вдруг какая­то грузовая машина остановилась и взяла нас. В ней находились полковник и еще несколько человек. Они нас угостили сухарями и дали какой­то еды с собой.

Всю дорогу я переживала за своих родителей и братьев. Смогли ли они выбраться из Витебска?

Переживала о своем муже, ведь о нем тоже ничего не знала. Плакала, ничего не хотелось есть, только пить.

И наконец­то, мы на станции Вязьма. Немцы бомбят поезда и мирных жителей. С трудом втиснулись в какую­то теплушку. Там было много людей, женщины с детьми, пожилые люди, одна мать кричала: «Где мои дети?» Она их потеряла во время бомбежки. Поезд долго стоял на путях, люди волновались, хотели скорей уехать на восток от этого ужаса.

С муками мы доехали до Челябинска...

Небо чистое... было очень много людей, которые прибыли спасаться от фашистов, и у всех был озабоченный вид, тоска и страх в глазах. В Челябинске был эвакопункт. Мои все данные записали и послали на место жительства в поселок Щучье. Я устроилась на квартиру, но за все это нужно было платить.

Щучье было обыкновенное село, в котором жил врач с семьей. Он принимал больных, назначал им лечение. Был большой физкабинет. Я обратилась к врачу по поводу возможной работы. Он сказал: «Вы человек грамотный. Вот вам книжка по физиолечению, изучите ее и будете работать в физиокабинете». Я так и сделала. Сразу же приступила к работе, хотя разобраться во всей аппаратуре не смогла, но старалась. Приходили с направлением больные бабушки и просили, чтобы я их хорошо «выгрела» соллюксом или кварцем. Я их жалела, как следует их «выгревала». Хорошо, что я там не долго работала. Могла покалечить их своим «лечением».

В начале войны, когда немцы наступали, эвакуировался в это село завод из Брянска. Он сразу стал работать на войну и назывался заводом минометного вооружения. Я обратилась в отдел кадров, и меня приняли в технический отдел чертежницей, кроме того, начальство часто поручало выполнять работы как художнику: газеты­молнии о нарушителях дисциплины, о кражах, о прогульщиках и о положительных фактах.

Я эти рисунки выполняла на огромных листах так, чтобы они «звучали» на всю огромную территорию завода и особенно действовали на тех, кого это касалось.

Работой я была довольна, но быт у меня был ужасный. С тех пор, как я покинула родной дом, ни разу не искупалась. Ушла из дома в летней одежде и ничего не меняла за время войны. Попала на Урал, где морозы доходили до 50 градусов. У меня не было ни обуви, ни пальто, а за деньги в эти годы ничего не продавали, только на обмен.

Я спала на полу, меня заедали тараканы. Кто­то посоветовал обложить себя на полу полынью. В первую ночь тараканы побоялись полыни, но в последующие ночи они на меня набрасывались, как фашисты. Кроме того, меня заедали вши. Я голодала. Кусочек хлеба, который получала по карточке, я съедала за два дня. Обедала в столовой. Это была постная похлебка, в основном состоящая из воды. Я замерзала.

У хозяйки муж на фронте, трое детей. Они спали на печи. Я мерзла ночью, по дороге на работу тоже замерзала. На заводе мне выдали два байковых одеяла. Я ими накрывалась ночью, а днем набрасывала на себя вместо пальто.

В это военное время всем было трудно. Главный лозунг был: «Все для фронта, все для победы».

Вдруг узнаю, что группа девушек с нашего завода добровольно подала заявление на фронт. Я тоже написала заявление. Назначена комиссия. Но, к великому моему тогдашнему сожалению, меня забраковали по состоянию здоровья. Я после этого пришла на работу и долго плакала. Потом поняла: забраковали от истощения, от депрессии, которая меня мучила (я еще ничего не знала о своей семье, о муже).

И вдруг получаю письмо от моих родителей. Они в Киргизии. Обо мне узнали через Челябинский эвакопункт. Я увольняюсь с Брянского военного завода, покупаю билет на прямой поезд Новосибирск – Чимкент.

Чем дальше от Челябинска, тем теплее на душе. Больше фруктов и всяких продуктов, люди улыбаются солнцу, как будто нет войны. На станциях выдают бесплатное питание: макароны и другие продукты. На станции Луговой в Казахстане я купила себе «лакомство» – в картонном стаканчике какое­то повидло из фруктов. В вагоне было много мужчин. Они выходили на остановках и приносили различные кушанья. А я­то думала, что все мужчины защищают Родину!

Но были очень печальные моменты по этой дороге: из задних вагонов выносили гробы с трупами. Потом мне объяснили, что это перевозят из Сибири, из сталинских лагерей, заключенных в другое место и по дороге многие из них не выдерживают мук.

Итак, станция Кара­Балты. Поезд стоит две минуты. «Хоть бы успеть выйти». Встречает меня мамочка. Я обнимаю ее. Какое счастье видеть ее живую! После стольких страданий и одиночества! Родители живут в какой­то мазанке. Меня угощают чем­то очень вкусным. Мама искупала меня как ребенка, постелила чистую постель.

Назавтра мы пошли с мамой на базар. Какое изобилие! Это было примерно в ноябре. Как много фруктов и овощей, молочных продуктов, кукурузной муки и крупы. Кукуруза разных сортов. Какой благодатный край.

А эти горы, которые кажутся рядом!

В Кара­Балтах нашел меня муж. Я устроилась на работу на сахарный комбинат. Сначала в глицериновый цех слесарем, механиком. Потом освободилось место художника. Выпускала газеты­молнии, писала патриотические лозунги и плакаты. Нарисовала огромную карту Европы и Советского Союза масляными красками. Началось наступление наших войск, и я каждый населенный пункт и город освобожденный от фашистов отмечала красными флажками. Все радовались победам наших войск. И, наконец, красные флажки передвинулись в Берлин.

9 мая 1945 года был самый радостный и долгожданный день. Все пришли на завод, много было радости и слез. Точно, как поется в песне: «День Победы – это праздник со слезами на глазах». Мы в этот праздничный день плакали. У меня было два брата, и их забрала война.

Итак, в Киргизии меня нашел мой муж. Мы стали переписываться. Я узнала, что он сначала был на Сталинградском фронте, был ранен. После госпиталя попал в другую часть, где был командиром полковой разведки. Много раз награжден боевыми наградами. Когда от него долго не было писем, я делала запрос и получала ответ: жив, здоров и честно защищает Родину. Об этом у меня сохранились документы.

Недавно его наградили медалью Жукова.

В 1944 году случилась страшная беда. На фронте погиб мой младший брат, пришла похоронка. Ему исполнилось всего 20 лет. Он был связистом, тяжело ранен. Лечили в Москве в госпитале. Писал из госпиталя письма. В последнем написал: «У меня еще рана не зажила, но меня выписывают, и я снова еду на фронт». Через короткое время получили похоронку.

В 1945 году, как только закончилась война, мы возвратились в Витебск. По дороге у нас была пересадка. В это время было объявлено, что Америка сбросила на японские города Хиросиму и Нагасаки атомную бомбу. Приехали в Витебск, вышли на перрон и не узнали родной город. Витебск лежал в руинах. Мы поселились в каком­то полуразрушенном доме, в уцелевшей комнатке. Много было переживаний о старшем брате Леве. Жив ли он? Что с ним случилось? Ведь он при немцах остался в Витебске.

И вдруг, в один прекрасный день, постучала к нам девочка лет десяти и спросила нашу фамилию. Я ответила. Она сказала: «Мама мне сказала, чтобы я это письмо берегла, оно очень нужное. Я обошла всех жителей дома и мне подсказали, что оно вам». Это письмо, оказалось, от пропавшего брата Левы. Без конкретного адреса, на конверте только Витебск и фамилия. Брат писал, что он жив, ищет нас, не знает, живы ли.

По адресу военной части мы ответили ему. Вскоре Лева приехал домой. Но я его в Витебске не встретила, так как до его приезда за мной приехал муж и увез в Молдавию, в Тирасполь, где остановилась его военная часть после войны.

Брат Лева очень просил, чтобы мы не говорили никому, что он во время войны был в плену у немцев, так как к таким относились тогда очень строго.

К великому сожалению, Лева умер в октябре 2008 года в Израиле. Там у него дети, внуки и правнуки. Осталась жена.

После Тирасполя наша семья переехала в Пинск. Город нам очень понравился. Он не был так разрушен, как другие города Белоруссии. Зиновий Маркович устроился на работу преподавателем в педучилище. Своей военной выправкой, дисциплиной и четкостью разведчика он импонировал людям и был хорошо принят коллективом учителей. Его очень уважали студенты. В педучилище, кроме того, он еще был заведующим педкабинетом. Готовил художественное оформление фасада и всего здания к праздникам. Репетировал со студентами выступления самодеятельности.

Муж писал стихи и издавал стихотворные сборники. Мы рисовали. Он участвовал в выставках чаще, я реже.

Прожита большая жизнь, мне есть что вспомнить…

 

Редакция журнала «Мишпоха» выражает благодарность Иосифу Либерману за помощь в подготовке материала.