С Гришей Трестманом мы познакомились очень давно. Вернее, побратались. Он сразу же назначил меня своей сестрой, а я ничуть не возражала против него в качестве брата. Тем более, что он любил поэзию, писал стихи, думал и разговаривал ими. А было нам всего по 18 лет, и казалось совершенно непонятным, сопровождают ли стихи нашу жизнь или наша жизнь идет по их рифмованному следу. До сих пор в памяти те далекие юношеские строчки:

Вдруг небо стало осьминогом
И тяжесть черную родя,
К земле придвинулось немного,
Раскинув щупальца дождя...

Или:

Дорога, словно курица,
Купается в пыли.

В мутных лужах небо звездами мелеет,
Как в вуаль, укутан в ночи синеву,
Ветер, словно дворник, ходит по аллеям,
Заметая листья в черную траву.

И в конце:

Я брожу по лужам,
Звезды расплескав.

И действительно, мы бродили по лужам, по шуршащим осенним листьям, по талому весеннему снегу, по горячему летнему асфальту. Сидели в сквериках, гуляли по улочкам и переулкам нашего любимого Минска, в котором родились. Мы – это Гриша и его восторженные почитательницы, его самые первые слушательницы, его самые верные подруги.

Листками многочисленных календарей летели дни, годы, десятилетия. Несколько лет назад, когда Григорий Трестман уже давно жил в Израиле, в один из своих приездов в Минск он сказал мне при встрече: «Вот ведь, оказывается, с кем жизнь начинали, с теми и заканчиваем».

Сегодня Григорий Трестман не просто талантливый поэт, это настоящий и большой поэт, в чем убеждаешься сразу, с первой же его строки. Только вот в одном он, мне кажется, не прав. Мы не заканчиваем нашу жизнь, а продолжаем ее вместе с теми, кто нам дорог. Надеюсь, что так будет еще очень и очень долго.

Алла Левина

 

Из поэтической книги
«Цветы израильских полей»

Памяти Юрия Штерна – самоотверженного борца за экологическую чистоту Израиля

 

Под эгидой Юры Штерна был задуман экологический проект, в котором мне отводилась задача довольно скромная – написание поэтической книжки «Цветы израильских полей».

Юра очень серьезно отнесся к этой работе, по его желанию я даже принес свеженаписанные страницы в его больничную палату.

Последний из стихов книги, согласно сюжету, должен был носить название «Реквием по природе». Окончательная редакция его совпала с кончиной Юры (роковая случайность?).

Пусть это будет и Юриным реквиемом – реквиемом по самоотверженному борцу за экологическую чистоту Израиля.

Не знаю, суждено ли сейчас нашему проекту состояться, но – в любом случае – моя часть работы отныне посвящена его памяти.

 

***

Заснувшие подгорные озера
стоят, как две Господние слезы,
две утки чертят водные узоры
и брызги подымают у лозы.
По берегам, у высохшей осоки,
потупили недвижный, карий взгляд
два облака, два неба невысоких,
два косяка забывшихся маслят.
Два паучка летят на паутинках,
у берега неслышно дышит хлябь,
два листика резных и две хвоинки
ложатся на невидимую рябь.
Всевышний будто в зеркало глядится,
двоятся редколесье и жнивье,
и пахнет свежей сыростью грибница,
возносится незнаемая птица
и бьется в отражение свое.

***

Затянется облаком блеклая даль,
туман до утра поседеет,
и вдруг расцветет новогодний миндаль –
такая зима в Иудее.
Во всю разыграется трепетный жар,
листва полыхнет невредимо,
и крона – луною охваченный шар –
наполнится розовым дымом.
И ветра качнется слоистый поток,
и в лес унесется с туманом,
и каждый бокальчатый, пряный цветок
запахнет дождем с марципаном.

 

***

 

Цветы израильских полей,
 откройтесь росам на рассвете.
 Дождь предвечерний вас полей
 и просуши вечерний ветер.
 Для вас никто не властелин,
 и вы ни с кем вовек не в ссоре,
 цветы полей, цветы долин,
 цветы холмов, цветы предгорий.
 Воздайте нам от ваших снов,
 от беспричинной вашей веры,
 цветы полей, цветы холмов,
 цветы свирелевой пещеры.

Песенка о подорожнике

Памяти Виталика Курицкого

В перелеске, на тропинке, на поляне,
где семейка подорожника видна,
можешь листик приложить к открытой ране,
и сама собой затянется она.

На обочинах, в канавах, на развилках –
то ли утро, то ли полдень, то ли ночь –
черешковый лист в веревочных прожилках
умирает, чтобы раненым помочь.

Чуждых горестей целитель и заложник
замечтался под случайною стопой.
Неприметный, безответный подорожник,
ты чудак среди цветов или святой?

***

Белорусский колокольчик,
эмигрантская беда,
венчика махровый кончик,
ты-то как попал сюда?
Принесла ли семя птица
на нечаянном крыле
или просто поклониться
ты хотел Святой Земле?
Пучемордая личинка
стебель пробует на вкус.
И топорщится тычинка,
как гусарский рыжий ус.
В одиноком одичанье –
никому ни враг, ни друг –
сеешь благовест молчанья
мухам реющим вокруг.

***

Осень – скверная для дворника пора,
Хоть с утра себе мети, хоть до утра,
Хоть с пяти себе мети, хоть до пяти –
Листопада все равно не подмести.
Неподметен, безответен листопад,
Листья падают впопад и невпопад,
С ветром носятся в холодной полумгле.
Полетаем вместе с ними на метле!
Вместе с листьями, и ветром, и дождем
Разобьемся и костей не соберем.
А когда настанет осень через год,
Мы воскреснем, чтоб свершить круговорот.
– Что ты делаешь, дурашка?
– Я лечу!
– По земле ходить не хочешь?
– Не хочу!

***

Раздвоенных стволов изменчивые лиры
в два голоса молчат, и внемлет лирам лес.
Я получил язык при сотворенье мира
и не могу войти в мелодию древес,
в пустоты дупел их,
в двойных стволов длинноты,
и в паузы ветвей – в неявный их испуг.
И шишка вниз течет невоскрешенной нотой,
и снова вверх течет, предупреждая звук.
Зачем же нам делить вину – на оправданье,
мелодию – на звук, единый путь – на след,
когда мы живы тем, чему даем названье,
а тянемся к тому, чему названья нет.
Аккорды тишины, приливы незвучанья,
сплетенья немоты: не обморок, не сон.
И ни души в миру, и целый мир – молчанье,
и лишь гортань дрожит с молчаньем в унисон.

Осенний лист иерусалимский

Диптих

1

У каждого уснувшего куста
незримо исполняют чародеи
сонату увядания листа –
величиною с осень Иудеи.
Охватит дирижер незримый тьму
аккордом дальних молний по наитью,
и лиственную обведет кайму
внезапной, тонкой, молниевой нитью.
И как сползает с дряхлого лица
совсем недавний, чувственный румянец,
проступит желтый профиль мертвеца,
едва сползет с листа зеленый глянец.

2

Неспешно усыхает стебелек,
и ломкий лист – скелет вчерашней рыбки,
который ветер, как волной, совлек,
повиснет, опершись о воздух зыбкий,
и медленно опустится на дно
свою планиду ожидать без кожи
со всей семьей, умершей заодно.…
Но смерти их на смерти не похожи.

Подобно стрелке часовой –
незримо, выверенно, чутко –
подсолнух движет головой,
свершая оборот за сутки.
Он одинаково готов
перенести расцвет и тленье…
Учитесь смерти у цветов,
дабы уйти без сожаленья.