На какую бы встречу с читателями я не пришел, у меня обязательно спросят: “Что нового написал для журнала Марат Баскин?” или по­просят рассказать подробнее о его биографии. Удивительно добрые, грустные и смешные повести и рассказы Марата Баскина не оставляют равнодушным никого из читателей. Но признаюсь честно, с Маратом я никогда не встречался ни здесь в Беларуси, ни в США. Надеюсь, что все еще у нас впереди. И меня самого, так же как и читателей журнала, интересовали те же вопросы. И тогда мы решили сделать это интервью по электронной почте. Я задавал вопросы, а Марат отвечал на них. Потом мы что-то уточняли, корректировали. Так продолжалось в течение почти целого месяца...

 

– Что в Ваших рассказах из воспоминаний, основанных на реальности, а что придумано? Любите ли Вы фантазировать или фантазера, лучше чем жизнь, не найдешь?

– Этот вопрос мне задают часто. Не ищите следы моих героев в Краснополье. (Всякие совпадения имен случайны). Их там не было и нет. Но они были, есть и будут всегда в моей краснопольской памяти.

Я не могу сказать, что все, о чем я пишу, выдумка и этого не было. Это было. Но как говорил мой папа, немножко не так.

– Вы часто пишете о родителях. Это собирательный образ? Расскажите, пожалуйста, об отце, маме. Можно и об их родителях, их семьях.

– Родители героев моих произведений и мои родители это, конечно, разные люди. Но, как и мои герои, взявшие от меня очень многое, так и их родители, имеют много черт моих родителей, бабушек и дедушек.

Отец – Баскин Исаак Мордухович. В Краснополье его называли Маркович. Всю жизнь проработал учителем математики. Один из большой еврейской семьи, он окончил институт. Точнее, не успел окончить, ибо началась война, и он ушел на фронт. А после войны было не до учебы, и он остался с незаконченным высшим образованием, о котором напоминали ему до самой пенсии, несмотря на успехи его учеников. Отец всю жизнь мечтал, чтобы его дети, я и брат, окончили институт, и мы таки окончили, как говорили в Краснополье. Но потом Америка все наше образование сделала тоже незаконченным, и он очень переживал от этого в последние свои дни. Отец радовался, читая мои рассказы, но всегда говорил, что настоящий писатель – это тот, которого печатают в учебниках. И так получилось, что, когда его не стало, мою сказку неожиданно включили в учебник для третьего класса. И я думаю, что это там, на небесах, он приложил к этому руку. 

– Интересно, какую Вашу сказку опубликовали и в каком учебнике? Неужели в Америке?

– Конечно же, в Беларуси. В «Чытанку» для учеников второго класса школ с белорусским языком обучения (Минск, 1996) вошла моя сказка «Хто жыве ў двары?». Когда-то она была напечатана в журнале «Вясёлка» и оттуда взята составителями учебника.

Конечно, в моей литературной биографии это событие не слишком заметное. Маленькая сказка в большой книжке. Но это папина мечта...

– Вернемся к Вашей родословной…

– Дедушку Мордуха и бабушку Эту, родителей папы, я знаю только по его рассказам. Дедушка, пройдя все довоенные круги бытия: холод, голод, сталинский лагерь-стройку Волго-Дон, ушел из жизни перед самой войной, нелепо погибнув под копытами испуганной лошади, а бабушка умерла от тифа в эвакуации в Средней Азии, в далекой Бухаре. Папа часто рассказывал мне о них, и всегда глаза его при этом становились влажными. Я ношу имя Марат по дедушке, а сына я назвал по бабушке немного непривычным для Краснополья именем Эрнест, тогда еще не зная, что в Америке это имя будет совсем американским.

Моя мама – Елена Анзельмовна никогда никуда из Краснополья не уезжала, и самой первой ее большой поездкой был переезд в Америку. Правда, была еще эвакуация, долгий путь до маленькой железнодорожной станции под Саратовым. Дальше не хватило сил бежать. Они остались почти у самой линии фронта дожидаться Победы. И дождались.

После школы мама пошла работать ученицей бухгалтера и проработала младшим бухгалтером до самой пенсии. Она не училась после школы, но любовь к знаниям и способности были у нее необыкновенные. Мама много читала и приучила читать меня. Самостоятельно выучила немецкий язык, когда вдруг объявили, что знающие язык могут работать учителями. Но когда до нее дошла очередь, такие самоделки-учителя уже были не нужны. Здесь, приехав в Америку, она начала учить английский, несмотря на возраст. Время и болезнь не дали ей довести до конца эту учебу.

Мама, как и бабушка, была внешне не похожа на еврейку: круглолицая, голубоглазая, светловолосая... Первая красавица на селе, как шутил папа. Рядом с папиным чисто еврейским лицом она казалась всем не еврейкой. Но в Краснополье знали, кто она, а здесь в Америке иногда доходило до курьезов, когда и в еврейских, и в русских компаниях ее принимали за славянку. В страшные сталинские дни, когда слова «евреи-убийцы» можно было услышать на каждом шагу, мой друг, защищая меня, кричал:

– Его не трогайте, у него мама русская!

Он знал, что моя мама еврейка. И кто в Краснополье не знал этого! Но в ту минуту все почему-то с радостью поверили в это, и меня не тронули.

Мама пережила папу всего на полтора года.

Мой дедушка Анзельм, или как звала его бабушка – Анча, был тоже бухгалтером. Носил непривычную для Краснополья фамилию Брун.  Его отца Шеела Бруна привез в Краснополье неизвест­но откуда знаменитый краснопольский шадхен, сосватав на дочке раввина. Жениху было 50 лет, а невесте – 16. Кто он и откуда, никто не знал, но считали, что из большого и важного семейства. Был он знающим, начитанным человеком, но немножко странным. Никогда ничего не говорил о своей родне, как будто ее не сущест­вовало. До революции ежемесячно приходили для него посылки с вещами и книгами. И Шеел торговал ими в лавке, которую неизвестно кто открыл для него.

Когда моему дедушке исполнилось семнадцать лет, неожиданно пришло письмо, в котором его приглашали для учебы в Петербург. Мама дедушки испугалась письма, но Шеел, все время молчавший и уступавший своей молодой жене во всем, неожиданно сказал, что надо ехать!

«Его зовет моя мама!» – так он сказал.

И дедушка поехал. Его встретили неизвестные люди и поселили в маленькой комнате на Невском. Сказали явиться завтра на Путиловский завод, где его будут учить на бухгалтера. Там он проучился два месяца. На все его расспросы, попытки внести ясность в происходящие события отвечали, что, мол, не велели говорить.

Однажды ночью в его квартирку вошла старая женщина. С ней были еще два человека. Она не представилась, только долго смотрела на него, потом погладила по голове и ушла. И может быть, дедушка что-то и узнал бы об истории своего отца, но на дворе стоял октябрь того самого 1917 года, и дедушка поспешил назад домой в Краснополье. Как он мне рассказывал, намеками ему сообщил какой-то служащий в бухгалтерии, что его дедушка  был лесопромышленником, проигрался в карты и был за это отлучен от семьи. В какой-то родне он был с владельцами Путиловского завода. Так это было или нет, я до сих пор не знаю.

Дедушка очень любил книги, имел хорошую библиотеку. Первые прочитанные мной книги были из этой библиотеки. В шесть лет я уже читал Дюма. И не про мушкетеров, а про графа Монте-Кристо!

Бабушка Маша была из простой семьи, по-русски не умела ни читать, ни писать, была религиозная,  старалась соблюдать все праздники, никогда не ела не кошерное, но нам всем готовила всякую пищу, сама не пробуя ее. Бабушка очень любила меня, я был ее первый внук. Каждый мой экзамен и в школе, и в институте она постилась, и все мои радости были для нее праздниками, а мои неудачи она переживала, как свои. Трудилась день и ночь, я просто не помню ее сидящей без дела. И даже когда я читал ее любимые «Известия», особенно очерки Татьяны Тэсс, она что-то делала, вздыхая и сопереживая чужим бедам. Еще она знала много еврейских историй, которые я, как могу, пересказываю в своих рассказах.

– Понимаю, что Краснополье для Вас – это центр мира. Каким оно было на самом деле?

– Обыкновенное местечко, похожее на тысячи таких же местечек. С лениво бредущими по центральной улице коровами, с цветущей в палисадниках сиренью, с колодцами с кристально чистой водой, с аппетитным запахом дыма, тянущегося к небу из топящихся печей, с росой на траве, ласкающей босые ноги. Обыкновенное местечко с обыкновенными людьми.

Все мы, евреи, родом из местечек. Где бы мы ни жили, кем бы мы не были...

– Как сложилась Ваша жизнь после Краснополья?

– Как у каждого местечкового парня. Большая непростая дорога в городскую жизнь... Могилев – институт, Молодечно – работа, Бобруйск – женитьба...

– Какая у Вас была послеинститутская мирская профессия? Кем Вы работали в Беларуси?

– Инженером работал в Беларуси. От звонка до звонка.

– С чего вдруг советского инженера потянуло в литературные дебри?

– В литературные дебри я начал стремиться где-то с третьего класса. Во время воспитательного часа учительница разрешала мне пересказывать прочитанные мною книги, сама в это время занимаясь проверкой наших тетрадей. Весь класс слушал, затаив дыхание, сюжеты огромных приключенческих книжек, которые я к этому времени осилил на удивление учительницы и всей моей мишпохи. И вот, пересказывая классические сюжеты, я умудрялся прибавлять неизвестные их авторам приключения и изменять концовки, выводя понравившихся мне героев в победители. Так, Арамис оказывался сильнее Д’Артаньяна, а Дядя Том из хижины перебирался во дворец... Именно с этого началась для меня трудная и прекрасная профессия писателя.

Но когда пришло время выбирать институт, родители, желая мне сделать жизнь немного полегче, посоветовали поступать в машиностроительный:  вечная местечковая мечта о городе сделала свое дело. Да и институт был рядом – в Могилеве. Но жизнь оказалась в городе и нелегкой, и непростой... Но это судьба...

– Расскажите о Ваших книгах, изданных в Беларуси?

– Писал юмористические рассказы и сказки на белорусском языке. Печатались они в журналах «Вожык», «Беларусь», «Вясёлка», «Бярозка», газете «ЛiМ»,  переводились на русский язык, на литовский, болгарский, украинский... Циклы рассказов выходили в коллективных сборниках издательства «Мастацкая лiтаратура». Потом вышли отдельной книгой – «Знаёмыя незнаёмцы». В издательстве «Юнацтва» вышла книга сказок – «Гайшынскiя гiсторыi».

Неожиданно для самого себя в Америке я стал писать о другом и по-другому. Первый рассказ, написанный в Америке, был не об Америке, а о Краснополье. Память дала мне спасительный шанс остаться в литературе, когда я растерянно вглядывался в совершенно непонятный мне на первых порах мир.

Тот Баскин и теперешний Баскин – это разные писатели, но очень близкие друг другу люди. И в том старом Баскине есть рассказы, которые мне нравятся и теперь. А от «Гайшынскiх гiсторый» всего один шаг до краснопольских рассказов, до моего теперешнего цикла – «Кое-что о краснопольцах, кое-что о нью-йоркцах и кое-что обо всех».

– И все же, в чем отличие двух Баскиных: старого и, извините, «американского»?

– Если сказать просто, то в темах, если сказать сложно, то в мыслях, душе, языке. Раньше я был безликим, подобным на других юмористов, не буду уточнять – хороших или плохих. А теперь я стал индивидуален, узнаваем. Как шутят мои друзья, я пишу на еврейском диалекте русского языка.

–  Пробовали ли Вы в Беларуси писать на еврейские темы? Или заранее знали, что они не проходные...

– Нет, не пробовал и не пытался. Даже не могу сказать почему. Но однажды мечтал. В детстве, когда мне было лет 13-14, мне на день рождения родители подарили два почти одинаковых, карманного размера, томика. Избранное Менделе Мойхер-Сфорима и Ицхока-Лейбуша Переца. Это были первые книги о евреях, которые я прочитал. Я был удивлен, что о евреях тоже пишут книги. И несколько дней после этого ходил с мыслью, что, когда вырасту, буду писать про евреев.

– Сколько лет Вы в Америке? Как себя чувствуете на новом месте? Так же, как и герои Ваших рассказов?

– В Америке я уже почти 15 лет. Здесь у меня было все: радости и печали, поиски и находки, потери и обретения, растерянность и уверенность. Все это можно отыскать в жизни героев моих рассказов – жизни разной и одинаковой, как и в любом уголке мира! Всюду есть Счастливцевы и Несчастливцевы!

– Счастливая концовка Ваших произведений – это влияние американского кино с обязательным «хэппи-эндом» или сидящая глубоко внутри надежда на то, что будущее гораздо лучше, чем настоящее?

– Я верю в то, что счастье надо творить! В жизни это очень сложно, но без этого нельзя! Надо верить в счастье! Даже если для этого требуется Чудо! У моих героев нелегкие судьбы, и я творю им Чудо! Пусть это противоречит реализму! Пусть! Пусть злорадно улыбается критик!  Пусть! Но я счастлив, когда счаст­ливы мои герои.

Я стараюсь оставить моим героям надежду на счастье. Но жизнь настолько сложна, что иногда даже логика Чуда оказывается бессильной...

– Чем занимаетесь кроме литературы, чем зарабатываете деньги? Ходите на рыбалку? Играете в карты? Пьете водку?

– Моя семья – это я, жена и сын. В Беларуси мы с женой были бы уже пенсионеры, а здесь работаем, ибо пенсионный возраст в Америке 67 лет! Хорошо это ли плохо – не знаю. Америка – это страна трудоголиков, и мы – одни из них. Сын оканчивает университет сразу по двум специальностям – финансы и антропология. Что между этими профессиями общего, я не знаю, но помню слова Чаадаева, что антропология – обязательная наука для думающих людей!

Я не рыболов, не играю в карты, не пью – я работаю! И когда работаю на работе, и когда пишу, и когда читаю! Ну, может быть, чтение – это и отдых, хотя, как говорит японская хокку, я пробирался в лесу из слов, как лесоруб, ищущий тропинку к дому.

– Ваш рассказ «Счастливчик Эля» получил третью премию на литературном конкурсе, посвященном памяти еврейского писателя, литературного критика Хаима Бейдера. Это очень приятно, что в США проводится подобный литературный конкурс. Я лично знал Хаима Бейдера в годы его работы в журнале «Советиш Геймланд». Где Вы публикуетесь в США? Какой уровень литературы на русском языке в этой стране? Какие темы доминируют в творчестве русскоязычных писателей?

– В США я публикуюсь в различных русскоязычных изданиях. В Америке русскоязычная пресса возникает и исчезает буквально на глазах. Сегодня газета выходит, а завтра ее нет. Даже более-менее постоянные издания подобны бумажному кораблику, выброшенному в океан. Кто скажет, что с ним будет завтра?

Последнее время я сотрудничаю с еженедельником «Русский Базар». Я благодарен этому изданию за то, что оно свело героев моих рассказов с замечательным художником Михаилом Беломлинским, чьи иллюстрации я жду с не меньшим нетерпением, чем саму публикацию рассказа.

Русскоязычной прессе в США не до большой литературы! И посему большой литературы, как таковой, здесь нет. И темы у большинства зависят от потребностей издания! На это смотреть грустно. Но увы...

Литературный конкурс памяти Хаима Бейдера – это редкое приятное исключение, можно сказать, случайное событие благодаря горстке энтузиастов. Но опять увы... К изменениям в здешней литературной жизни оно не привело.

– Прочитал в Интернете историю о том, как Вы с сыном пошли на встречу со спонсорами, которые помогают ему учиться в университете. Спонсоры оказались сплошь афроамериканцы. Это случайность или закономерность?

– История в Интернете забавная, но требует пояснений. Да, на первом курсе у сына была спонсором афроамериканка, известная киноартистка Квин Латифа, но не одна, ибо курс обучения слишком дорог. И множество других спонсоров – отдельных лиц и фирм – внесли и вносят свои деньги за его учебу. И это, может быть, самое прекрасное в Америке! Если у тебя есть тяга к учебе, тебе помогут!

Сын учится в Пенсильванском университете, в его знаменитой школе Вартон, считающейся лучшей в мире школой бизнеса.

– Забавные истории, которые приключились с Вами в Беларуси, становились сюжетами рассказов, повестей. Как обстоят дела с юмором на американской земле?

– Здесь я тоже пишу юмористические рассказы. И именно с них начинается мой цикл про краснопольцев! Ибо юмористические рассказы – наиболее ходкий товар (с грустью пишу слово «товар») для русскоязычной прессы!

Но здесь они не стали главными в моем творчест­ве, а занимают свою полку. Как в старой еврейской песне, которую любила моя мама:

Старый Мордхе в лавочке
Продает судьбу,
С виду очень разную,
А внутри одну,
Где наперемешаны
Радость и слеза,
Жизнь не переделаешь –
Такова судьба.

– Вы писали на белорусском языке. Сейчас пишете на русском. Дома родители говорили на идише. Сейчас сын говорит по-английски. Какой для Вас язык родной? На каком говорит душа? И не мешает ли Вам писать языковая разноголосица?

– С одной стороны – мешает, с другой – нет. Мешает, когда я перевожу свои мысли в слова на бумаге, помогает, когда я творю своего героя.

Ибо, погружаясь в языковой мир местечка, мой герой обретает плоть и душу. Я начинаю его ощущать, начинаю разговаривать с ним. И оба мы говорим местечковым языком, где русские, белорусские и еврейские слова, переливаясь друг в друга, создают терпкий колорит времени и места.

Что поделаешь, если моя душа говорит на этой мешанине?

Аркадий Шульман