ЧЕСТНОСТЬ ВО ВСЕМ

Это с полным основанием можно сказать об Аркадии Капилове, журналисте, писателе, поэте, человеке добром, скромном и совестливом

 

Уже около десяти лет, как он ушел от нас. Но у памяти нет прошедшего времени. В этом безмерном пожизненном вместилище мне с ним никак не разминуться. Слишком глубокий след он оставил. Тридцать три года общения, пятнадцать лет в одной редакции военной газеты “Во славу Родины”.

Размышлять о его жизни можно лишь будучи знакомым с его творчеством. Все, что написано им, так или иначе переплавлено из того, что удалось ему увидеть и пережить.

Самым впечатляющим и трагическим по своей глубине и масштабности событием была для него, как и для его поколения, война. Их семья покинула горящий Минск за день до оккупации. Случай помог на станции Колодищи сесть на ходу в медленно проходивший состав с пустыми рефрижераторными вагонами.

После изнурительного голодного путешествия на восток – работа в одном из колхозов Пензенской области. Теплой одежды у них не было, и бригадир посоветовал перебраться в Среднюю Азию. Снова работа в колхозе, теперь уже узбекском…

Тут подоспела для Аркадия и армейская пора. После службы в запасном полку, как одного из образованных, его направили в танко-самоходное училище.

Курсанты прикидывали: успеют или нет громить врага в его “логове”? Не успели. Выпуск состоялся 8 мая 1945-го.

Он еще год прослужил в звании старшины и в должности старшины роты.

В 1946-м поступил и в 1950-м окончил отделение журналистики Белорусского госуниверситета. Пять лет проработал в “Сталинской молодежи” (так тогда называлась газета “Знамя юности”) сначала литсотрудником, потом стиль-редактором. В 1955-м должность его сократили, и начались хождения в поисках работы. Молодые, но уже набравшие кое-какой опыт журналисты, были нужны во многих редакциях, но перед ним, евреем, то и дело загорался красный свет. В редакторских кабинетах, словно сговорившись, разводили руками: “Какая досада! Пришли бы на день раньше. Мы только что взяли сотрудника”. Эта фальшивая фраза уже сидела у него в печенках. Услышав в очередном кабинете ее начало, с горькой усмешкой упреждал: “Понятно. Вы вчера взяли”.

Без особой надежды пришел и в редакцию газеты Белорусского военного округа “Во славу Родины”. На его счастье, редактором тогда был порядочный и отнюдь не боязливый в отношении “пятой графы” Андрей Игнатьевич Чурносов. Аркадия зачислили в штат литсотрудником отдела культуры и быта с месячным испытательным сроком.

Он проработал в этом отделе 30 лет, пока не ушел на пенсию с бессрочным удостоверением внештатного корреспондента.

На страницах “Во славу Родины” и появились первые его рассказы и повести. В 70-е (точный год уже не помню) вышла в соавторстве с Аркадием Богановым книга очерков “Дорога на Олимп” – о выдающихся белорусских спортсменах. Публиковался он и в литературных сборниках, в журналах “Беларусь”, “Советский воин”, “Вожык”.

Казалось, уж столько лет знали друг о друге, что вряд ли могло открыться в нем что-то новое. Но Аркадий открывался мне все новыми гранями, причем, со знаком “плюс”.

В книге первой “Рубиконы” (Минск, 2006) я припомнил такой эпизод в редакции “Во славу Родины”.

“На одной из летучек редактор объявил: через три дня в редакции – обсуждение недавно вышедшего сборника стихов Александра Дракохруста “И нет конца тревогам” (издательство “Беларусь”, Минск, 1969). Он уже назначил двух докладчиков – начальника отдела пропаганды подполковника Коваля и начальника отдела культуры и быта подполковника Алексанова.

Обсуждение стихов на служебном совещании – что-то новое. С чего бы это?

Маленькая книжица в бумажной обложке вобрала такую концентрацию чувств и мыслей, что я невольно подивился: неужели это можно было родить среди нашей вечной газетной кутерьмы? Да когда Саша успел?

Почти половина стихотворений – на военную тему. Как и в прозе Василя Быкова, война показывалась отнюдь не с парадной стороны. Ее героика в другом: в борении с трусостью, подлостью, в преодолении низменного, что в том или ином количестве гнездится в людях. Это был гимн долгу. И не только воинскому. Прежде всего человеческому. И все это языком настоящей поэзии…

И вот наступил этот день. Как обычно, журналисты собрались в редакторском кабинете…

– Товарищи, – начал Осика, – мы собрались для того, чтобы обсудить недавно вышедший сборник стихов нашего сотрудника Александра Абрамовича Дракохруста. Совмещение журналистской работы с писанием стихов – явление в целом отрадное. Но мы с вами работаем не в художественном журнале, а в военной газете. И коль речь о стихах, я напомню: советская литература в своей основе прежде всего партийная. Вот что писал об этом в своей статье “Партийная организация и партийная литература” Владимир Ильич Ленин… (Цитата). Так что, товарищи, нам не все равно, какие стихи пишет корреспондент нашей газеты. (Слово “какие” редактор произнес с нажимом). Ну что, начнем обсуждение? У нас два докладчика…”.

В пространных докладах начальников отделов пропаганды и культуры и быта говорилось о том, что стихи “очерняют советского человека и, в частности, воина” и в целом – “на руку нашим идеологическим противникам”. Пафос обоих докладчиков нацеливал на “оргвыводы”: разве терпимы в военной редакции подобные “идейные завихрения”! А это уже материал для отдела кадров политуправления. С таким расчетом, очевидно, и задумано было это действо.

Далее, как положено, прения. Конечно же, редактор рассчитывал, что после двух таких зубодробительных докладов послушные корреспонденты осудят стихи. Но вышло не по сценарию. Я попросил слово… Сказал все, что хотел сказать, вызвав явное неудовольствие редактора.

– Кто еще желает высказаться? – В его голосе металл.

Ох, не любит Алексей Петрович, когда кто-то перечит его начальственному мнению! Попасть редактору в немилость весьма чревато…

Слово попросил Капилов…

(Тут я снова обращусь к упомянутой книге):

“Этот рыхловатый, полнеющий человек, обремененный семейными заботами (трое детей), виделся мне чересчур осторожным. Каких-либо конфликтов избегал, острых выступлений на летучках от него не слышал. Казалось, в нем навсегда поселился страх потерять работу…

Я насторожился. Лучшего момента угодить редактору и своему начальнику и не придумаешь. Неужели будет громить стихи Дракохруста? Но после первых же его слов мне стало стыдно, что даже на какое-то мгновение усомнился в нем.

–…Здесь Михаил Соломонович читал стихи Александра Абрамовича. Стихи, безусловно, хорошие. Но я удивлен: как он мог пройти мимо такого великолепного стихотворения – “Трофейная кинохроника”? Я смотрел трофейные кинокадры в музее Брестской крепости и скажу вам: до чего же точно Александр Абрамович передал ощущение увиденного! Не буду пересказывать эти стихи. Их надо читать вслух.

Прочитал все стихотворение и восторженно прокомментировал.

Его выступление – как ввод в прорыв мощных свежих сил.

– А что, хорошие стихи, – сказал, не поднимаясь с места, майор Павел Огуй. – Здорово написано!

– Стихи что надо, – поддержал его подполковник Анатолий Белошеев. – Я с удовольствием прочитал сборник Александра Абрамовича.

Это был полный провал спланированной редактором идеологической расправы”.

После того выступления Аркадия мое расположение к нему резко пошло вверх. Человек он был скромный, деликатный, привлекать к себе внимание не стремился. Но ведь и скромность бывает разная. Порой проявляется в поступке бескомпромиссном и решительном.

В канун 25-летия Победы его включили в список лиц, представленных к награждению Почетным знаком “Активному участнику Великой Отечественной войны”. Узнав об этом, он поспешил к редактору.

– Очевидно, в этот список я попал ошибочно. Я – не участник войны.

– Как не участник? Но ведь вы, насколько мне известно, были тогда в армии. Вместе со всем народом ковали Победу.

– Победу ковал, но на фронте не был. Война закончилась в день выпуска из нашего танко-самоходного училища…

– Все равно вы – участник войны, – настаивал редактор. – Фактически вся страна воевала.

– Страна-то воевала. Но ведь меня представили к награждению знаком “Активному участнику Великой Отечественной”… А какой я активный? На фронте не был.

Редактор помрачнел.

– Так что же, теперь из-за вас переделывать весь список? – В голосе его уже раздражение.

– Придется переделать, Алексей Петрович. Носить награду, которую не заслужил, не могу.

Рассказывая мне об этом эпизоде, Аркадий добавил:

– Видел бы ты его лицо! Смотрел на меня, как на марсианина. На щеках красные пятна появились, ты же знаешь – верный признак, когда он чем-то недоволен. Список-то уже подписал, а тут все по новой.

– Да-а… – не преминул я прокомментировать услышанное. – Не современный вы человек, товарищ Капилов. Черствый. Это ж надо, так огорчить любимого редактора!

Он развел руками.

– Ничего. Перебьется.

Список переделали.

За тридцать лет работы в газете “Во славу Родины” сменилось около дюжины редакторов. Но все или почти все ценили его. А сотрудники любили. За скромность, надежность, глубокую порядочность. Провожая в 1985-м на пенсию, ему выдали бессрочное редакционное удостоверение.

Творчество Аркадия Капилова особенно развернулось в 90-е годы. Рухнула цензура, исчезли запретные темы, да и не был он задавлен ежедневной газетной поденщиной. Теперь вектором его творческого притяжения стала еврейская газета “Авив”. Печататься в ней стал с первого же номера. Однажды принес мне рассказ “Авремеле” – четыре машинописных страницы – о глухом, одиноком человеке, прижившемся в еврейской семье. С такой теплотой к своему герою, с таким сочувствием этот рассказ написан, такие выразительные детали нашел, что у меня уже не было ни малейших сомнений: это настоящая проза.

В “Авиве” появились и другие его рассказы.

Раскрылся он и в песенном жанре. Одно из его стихотворений, переложенное на музыку, не раз звучало со сцены.

Евреи уезжают за счастьем за границу.
Осталось нас немного
И тает, тает счет.
Евреи уезжают искать свою жар-птицу,
И я их провожаю на поезд и в полет.
Потом в толпе, присматриваясь к лицам,
Чтоб профиль встретить
Еврейского лица,
За дальними морями
Им часто будет сниться
Порог родного дома
И грустный взгляд отца.
И тихие, как тени, еврейские кладбища,
К которым в день печали
Немногие придут…
Извечные скитальцы, им снова не сидится,
И где-то их встречают,
А где-то их не ждут…

Есть у него “Офицерский вальс”, песни о воздушных десантниках, пограничниках, о дальнем гарнизоне… Все-таки сказалось, что сам служил в армии, многие годы работал в военной газете.

Но особое место в его творчестве – война. Его цепкая юношеская память прочно вобрала в себя реалии тех лет.

Проза Аркадия Капилова по своей достоверности, точности деталей близка к документальной. И вместе с тем все, что высмотрел тогда и пережил со своим поколением, осмыслено с высоты прожитых лет.

В повести “Последнее танго” многое автобиографично. Ее герой Мишка Ритов, минский паренек, уходит с родителями из города перед самым приходом немцев. Семья, испытав все мытарства многодневной эвакуации, оказалась в Средней Азии. Миша, как и тысячи его сверстников, работает по 10–12 часов в день на хлопковом поле. А потом – солдатская казарма, ускоренный курс танкового училища… Ничего особенного в повести не происходит. Учебные будни, наряды, курсантские разговоры и, наконец, выпуск перед самым окончанием войны. Но кто сказал, что война – это только фронт? Показывая вчерашних мальчишек в глубоком тылу, готовящихся воевать, но так и не попавших на войну, раскрывая их внутренний мир, автор тем самым обнажает еще одну грань того лихолетья, к которой мало кто из писателей прикасался.

Одна из лучших его повестей “Замковая 2/7” (В журнале “Неман”, № 4, 1992 г., ее сокращенный вариант вышел под названием “Стена Плача”). Герои повести – ремесленники, служащие, домохозяйки минского предместья Замчище. Автору не пришлось ничего выдумывать. Он воспроизводит детали своего детства, довоенную жизнь этой частицы города. И словно оживают перед нами уличные и дворовые сценки, звучит колоритная речь обитателей Замковой Горы. Мы осязаем ее быт, ее запахи, ее жизнь во всем многообразии.

Повесть очень лирична, сдобрена легкой, местами печальной иронией. И как резкий диссонанс этой неспешной довоенной жизни – первые дни войны, недоумение, растерянность, крушение шапкозакидательских иллюзий, вбитых в массовое сознание большевистской пропагандой, ужас бомбежек, панорама всеобщего бедствия… Все это передано с беспощадной достоверностью.

Здесь только начало трагедии. Но мы-то уже знаем, что ждет персонажей повести в длинные и страшные недели, месяцы, годы фашистской оккупации. Родное для писателя Замчище с его навсегда исчезнувшими улочками и жителями, убитыми в гетто и окрестностях Минска, куда их вывозили на расстрел, стало символической Стеной Плача. Те немногие, кто здесь вырос и уцелел, приходят к ней, чтобы прикоснуться памятью к довоенной жизни, к детству и юности, обожженным войной.

У Аркадия Капилова много еврейских рассказов. Их герои, как правило, жители местечек или выходцы из них. Он и здесь верен своей манере: показывая этих последних из могикан, не стремится их хоть чуточку приукрасить, и в то же время снисходителен к их слабостям. В каждом рассказе ощущаешь его улыбку, добрую и грустную. Автор словно извиняется перед читателями: вот смотрите… Хотелось бы, конечно, чтобы эти люди были получше, “покрасивше”, да что поделаешь – принимайте их такими, какие есть.

Честность во всем – его кредо.

Аркадию часто нездоровилось: гипертония. Но он, преодолевая болезнь, продолжал работать. Словно чувствовал: времени ему отпущено в обрез. Успел написать рукопись еще одной повести – “Исчезнувшие миры” – логическое продолжение “Замковой, 2/7”. Вышел и сборник его стихов и песен “Старая скамейка”.

Как-то я спросил его:

– Аркаша, не думаешь ли подавать заявление в Союз писателей? У тебя уже неплохой задел…

Он удивленно посмотрел на меня.

– А зачем? Член Союза, не член… Какое это теперь имеет значение?

А через три недели, в ноябре 1997-го, его не стало…

Зоя, жена, приложила немало усилий, чтобы “Исчезнувшие миры” увидели свет.

Да, миры, материализованные в людях, могут исчезать. Но остается мир Добра и Порядочности, Любви и Сострадания, воплощением которого был Аркадий Капилов. Остается его Слово, мудрое и доброе. А это куда весомее, чем членские книжки, звания и даже памятники.