Передо мной четыре чудом уцелевшие довоенные фотографии. Тех, кто на них запечатлен, скорее всего, уже нет в живых. Скорее всего, потому, что на коллективной фотографии я знаю только одного человека: мамину сестру Геню, и то лишь по рассказам мамы, ибо тетя умерла на девять лет раньше, чем я родился.

Не было для меня человека ближе и дороже, чем мама. С этих фотографий на меня глядят из далекого довоенного прошлого ее глаза. Мама Гинда Меировна Лерман сфотографирована вместе со своими родными.

Как по разному сложились их судьбы!

Детей у бабушки Рохи (Рахили Янкелевны) было четверо: два сына и две дочки. Жили они в Витебске. Воспитывать детей пришлось без отца. Беременная четвертым ребенком она осталась без мужа.

Дедушка Лерман Меир Лейбович погиб в Первую мировую войну в 1914 году, когда ему исполнилось только 29 лет. Он был физически очень крепкий человек и любил участвовать в зимних забавах – кулачных боях, которые проходили на льду Западной Двины обычно, в январские дни.

Мамин брат Яша не прожил и года. В 1915 году он серьезно простыл. Нужно было срочно везти его в больницу. Но в тот несчастный день, как рассказывали в семье, в Витебске не ходил транспорт. Яша умер у бабушки Рохи на руках, когда она зимой, в метель, пыталась донести его до детской больницы.

Семья жила бедно, дети часто болели. Бабушке Рохе приходилось одной зарабатывать на хлеб себе и троим оставшимся детям.

Но детские впечатления у моей мамы были светлые и радостные. Она любила вспоминать веселые или забавные истории. Однажды она заболела, и к ней пришел врач. Ей поставили градусник, а маленький братик Лева сказал доктору:

– А мне?

Доктор не растерялся и ласково ответил ему:

– Ду, ингелэ, райб ды бульбе! (Ты, мальчик, жуй картошку! – идиш.)

Мамино детство, пионерский отряд, еврейская школа, много подруг, комсомольская юность – все, как было заведено в те годы.

Старшая сестра Геня, едва достигнув совершеннолетия, вышла замуж. Ее муж, тоже витеблянин, Шехтман Борис Капелович, погиб в Великую Отечественную войну в 1942 году. У них было три дочери Сара-Баша, Катя, Люба и сын. Его имя мама не смогла вспомнить, когда мы составляли генеалогическое древо нашего семейства.

Брат мамы Лева рано женился на Абезгауз Риве из местечка Ушачи и с семьей переехал в Пушкин Ленинградской области. У них было три сына: Изя, Инна и Миша. Миша умер маленьким в годы блокады. Лева был призван в армию и, пройдя войну, погиб в самом ее конце.

Мама окончила курсы кройки и шитья, курсы воспитателей и работала воспитательницей в детских яслях Витебска. Перед самой войной она вышла замуж за Гольдина Николая, который работал на Витебском игольном заводе. С ним она и сфотографирована на одном из четырех довоенных снимков.

На еще одной фотографии две сестры: моя мама и Геня погибшая в 1941 г. вместе с моей  бабушкой Рохой и тремя малолетними дочками Сарой-Башей (1935г. р.), Катей (1937 г. р.) и Любой (1940 г. р.) в фашистском гетто. При переправе через Западную Двину фашисты утопили их.

Самая волнующая фотография – прелестной девочки, моей двоюродной сестры, снятой незадолго до той трагедии, когда фашистские изверги лишили ее жизни. Я никогда не был знаком с этой девочкой, но невозможно без слез смотреть на ее фотографию и сознавать, что девочке не суждено было стать взрослой.

Мама вспоминает, как она уезжала из Витебска в эвакуацию. Ей было очень тяжело прощаться с мамой, сестрой и племянниками.

Мамин муж Николай был бездетным, а мама жить не могла без малышей. Поэтому она устроилась на работу воспитательницей ясельных детей. Мама умоляла сестру отпустить с ней хотя бы одну племянницу. Она говорила, что у нее было предчувствие, будто расстается с ними навсегда. Но сестра была непреклонна.

Мама вместе с Витебским игольным заводом эвакуировалась в Тамбовскую область. В эвакуации приходилось много и тяжело работать. В ее трудовой книжке сохранились записи начиная с 29.07.1943 г. : “Зачислена в промартель “Путь к социализму” на работу в качестве мастера-портнихи”. А 04.09.1945 г. “Освобождена от работы в связи с выездом из Тамбовской области”. Питание и жилищные условия были очень плохие. Николай, у которого и без того было слабое здоровье, не перенес их и умер.

Мама выжила…

Она говорила, что самое дорогое, в том числе фотографии и документы, всегда носила с собой и в дождь, и в снег, и в морозы. Пришли в негодность справки об образовании, трудовая книжка, многие снимки. Потом она сетовала, что даже фотографии мамы Рохи не сохранились. Вернулась мама из эвакуации в разрушенный Витебск одна с небольшим узелком вещей. И сразу же пошла к своему дому на 2-й Володарской улице. Радость от возвращения была омрачена тем, что вместо родного дома ее встретили головешки. Поплакала над родимым пепелищем и побрела по улице, ставшей чужой и такой непохожей на ту, которую знала с детства.

Случайно встретила довоенную подругу Клаву и остановилась у нее жить. Фамилию Клавы я не помню, а фотографии у меня хранятся. Одна из них датируется 1952 годом. Клава в годы войны не эвакуировалась из Витебска и ощутила на себе все ужасы оккупации. Две одинокие молодые женщины не могли наговориться…

Маму поджидало новое испытание. Она узнала правду о трагической гибели семьи, о жестокой расправе над ними фашистов. Но жизнь продолжалась. Нужно было зажать в кулак страдания и идти искать работу. Но куда можно было устроиться без документов об образовании? Воспитательницей ее не взяли, хотя людей с этой профессией было немного. И пошла она работать в Витебскую швейную артель “Вперед”. Было много встреч с подругами: Розой Кимельман, Розой Шур, Раей Лесиной, Зиной Гольдиной, Ниной Каданер, Рыжинскими. У каждой было свое горе, и они вместе переживали его. Однажды она встретила дальнего родственника Евеля Свердлова. Поговорили. Поплакали. Мама рассказала ему о себе. Он о своей семье. Евеля огорчил мамин рассказ о мытарствах и он предложил:

– Гинда, до каких пор ты будешь скитаться по чужим людям?! У тебя есть родня в Богушевске. Место в моем доме для тебя всегда найдется, и работу тебе тоже найдем.

С Витебском маму связывали только боль и воспоминания о счастливой довоенной жизни. И она переехала в небольшое местечко Богушевск, находящееся на полпути от Витебска до Минска. Это произошло в сентябре 1947 года. Поселилась в доме Свердловых, устроилась на работу швеей. У Евеля детей было много, но с ним остались только Рая и Миша. Остальные разъехались: кто в Минск, кто на Украину. Маме отвели комнату.

Как она познакомилась с моим папой Абрамом Полыковским? Он пришел с войны израненный и без ноги, устроился продавцом в керосинную лавку. Жил недалеко от вокзала со своей мамой, которая, вернувшись из эвакуации, тоже нашла только пепелище на месте дома. Она помыкалась по землянкам и квартирам. Потом ей дали ссуду как матери погибшего в звании старшего лейтенанта под Сталинградом младшего сына Шлемы. На ссуду Хиена купила старый сруб и поставила дом. Вернулся из госпиталя старший сын Абрам, и они стали жить вместе.

Богушевск – поселок маленький, и в нем все друг о друге знают. Евреек-вдов было много, а женихов-евреев – считанные единицы. И папа с мамой стали встречаться. Вначале просто здоровались, а затем начали друг другу рассказывать про свои беды и болячки. Когда папа сделал маме предложение, она не сразу дала согласие. Все же выходить замуж за инвалида без ноги – надо иметь большое мужество... Посоветовалась со Свердловыми, съездила в Витебск к подругам и, наконец, дала согласие.

Папа потом говорил маме: “Ты видно что-то сделала мне, что я так тебя люблю”.

Послевоенная жизнь в Богушевске была тяжелая. Папа часто болел. Мама заменяла его на работе в керосинной лавке. Папа был упрямый и не хотел бросать работу. Денег не хватало даже на еду. Мама ушла в декрет, и доходов стало еще меньше. Она рассказывала, что папа с бабушкой ели квашеную перекисшую капусту, а ей она не лезла в горло.

Когда в 1948 году родился первенец Миша, мама спросила у врача Исаака Яковлевича Носовского:

– Исаак Яковлевич, почему Мишенька такой худой?

Исаак Яковлевич ответил:

– Геня, а как ты питалась?

Многие в Богушевске называли маму именем ее погибшей сестры.

Я родился в 1950 году, а через два года после неудачной операции в Витебском госпитале умер папа. Врач, делавший операцию, плакал, сетуя на то, что диагноз поставлен неправильно.

Мама работала продавщицей, швеей, брала заказы на дом. И все равно на жизнь не всегда хватало. В 1957 году у нас появился отчим Аврутин Шая Менделевич. Он тоже потерял в войну жену и дочь. Просто встретились два одиночества.

...Моего брата Михаила нашли мертвым возле железной дороги в Богушевске в год окончания им Псковского пединститута. Отчим очень любил меня и моего брата и тяжело переживал смерть пасынка. А мама вообще вся извелась. Ее горемычная судьба начинала свой очередной цикл.

И снова жизненный поворот. Мама решила переехать в Витебск. Дом в Богушевске кое-как продали. Пожили год в Витебске на квартирах, а потом купили полдома.Только мама дождалась моей женитьбы, только она дождалась рождения внучки Мариночки, как стало пошаливать сердце. Умерла она весной 1989 года от сердечного приступа. “Скорая помощь” где-то заблудилась и опоздала на целый час.

Семь лет мама вела дневник, и я без слез не могу читать ее последнюю запись в день смерти. Обычные житейские дела: “Протопила котел, сварила обед. Отдыхаю, жду Леву с работы…”.

Внука Якова она уже увидеть не успела.

Сколько я себя помню, у мамы был большой альбом с фотографиями. Большинство – послевоенные. Мама очень любила рассказывать о них. Часть маминых рассказов, к сожалению, стерлась из памяти.

Я единственный наследник маминого альбома. Эти четыре и еще несколько фотографий с изображением совсем молодой мамы и ее рассказы о них мне не забыть.

Лев ПОЛЫКОВСКИЙ