В списках Героев значится двенадцатым

 

Передо мной список евреев–Героев Советского Союза, тех из них, кто был удостоен этого звания в боях с нацистской Германией. Всего сто семнадцать человек. По некоторым, дополнительным данным, их было сто сорок. Вот некоторые имена. По алфавиту. Абрамов Шатнель Семенович, пехота. Абрамович Абрам Григорьевич, танковые войска. Бершт Абрек Аркадьевич, авиация. Белинский Ефим Семенович, войсковая разведка. Белявин Евель Самуилович, авиация. Бердичевский Леонид Афанасьевич, танковые войска. Березовский Ефим Матвеевич, артиллерия. Бескин Израиль Соломонович, артиллерия. Бирбраер Евгений Абрамович, минометная артиллерия. Биренбойм Яков Абрамович, пехота. Блувштейн Александр Абрамович, воздушно-десантные войска. Богорад Самуил Нахманович, подводный флот...

Богорад Самуил Нахманович, капитан теплохода “Кемери”... Мне, да и всем нам, сотрудникам газеты “Латвийский моряк” 60-70-х годов, он был хорошо известен. В изданной в 1971 году нашей редакцией книге “В годы штормовые” ему посвящен очерк “Щука” идет в атаку”.

Сегодня я вкратце перескажу его, сохраняя стилистику оригинала.

...Теплоход “Кемери” идет Балтикой. Курс – к рижским берегам. Вот уже позади датская и шведская земля. Прошли и траверзы Калининграда, Клайпеды. Открылся маяк Ужавы.

Капитан Богорад сквозь лобастое стекло рубки вглядывается в густеющие сумерки. Ужава! Ужава! Можно ли забыть тебя? Сколько времени прошло с тех дней, но каждый раз, когда “Кемери” выходит на траверз Ужавского маяка, капитан поднимается в ходовую рубку и долго, долго глядит вокруг на шумящее в темноте море, на мирно мигающий огонек.

Тогда тоже стояла осень – четвертая осень войны. Подводная лодка “Щ-310”, которой он в ту пору командовал, вот здесь, на траверзе маяка Ужавы, обнаружила вражеский конвой. Шли несколько транспортов в охранении военных кораблей. Боевые суда, словно овчарки, сторожащие стадо, окружали транспорты со всех сторон: с бортов, по курсу, с кормы. Их экипажи были настроже, так как на днях в этих же водах был потоплен навигационный корабль “Нордштерн”. Знали бы немцы, что его потопил тот же капитан Богорад, который сейчас выцеливает их через перископ.

Командир подлодки убедился: конвой чрезвычайно сильный. Чтобы атаковать транспорты, следовало обойти его. Но как?

Лодка пошла вниз. Экономичным малым ходом, стараясь шуметь как можно меньше, “Щ-310” осторожно пробирается под днищами кораблей конвоя. Пора бы всплыть для атаки – до транспорта три кабельтовых. Лодка подвсплывает. Капитан приникает глазом к стеклу перископа. Объект атаки почти не виден. Октябрьские хмурые сумерки затушевывают судно. А до транспорта, по всем расчетам, ходу немногим более двух минут. Пропустишь лишнюю секунду – и отворачивай. Какой же выход? Единственный – всплыть так, чтобы можно было выйти из рубки, быстро осмотреться и нацелить лодку точно на транспорт. Но корабли охранения? Что если, выскочив наверх, сразу наткнешься на стену огня? Конец не только атаке, но и лодке.

Но на войне как на войне...

Капитан отдает команду. И лодка стала всплывать. Вот уже отброшен люк рубки. Самуил Богорад вместе с сигнальщиком и старшим помощником выскакивают наверх. Здесь, на открытой площадке рубки, вражеский транспорт виден отчетливо: на палубе и в трюмах сотни немецких солдат и тысячи тонн военного снаряжения и грузов специального назначения.

В распоряжения командира “щуки” считанные мгновения. Он определяет координаты цели, отдает приказ:

– Залп!

Лодка вздрагивает, освобождаясь от торпед.

– Срочное погружение!

Почти в ту же секунду взблескивает огонь выстрела на ближнем военном корабле. А транспорт, по которому пришелся меткий и точный удар, шел ко дну.

В замешательстве, возникшем на конвое, лодке удалось благополучно проскочить сквозь кольцо охранения. И в эту минуту, видя выгоду своего положения, капитан Богорад дает второй залп – уже из кормовых торпедных аппаратов. По сторожевому кораблю. И – полный вперед! В отрыв!

Но гибель двух судов, да еще торпедный удар из надводного положения, – такого невероятного нахальства, такой невиданной дерзости немцы, большие знатоки морского боя, не могли простить советской подлодке. Сорок часов продолжалась их погоня. “Щука” уходила от них на предельной глубине. Самым опасным врагом был для нее собственный шум от винтов. Чтобы он не выдал врагу месторасположение субмарины, капитан Богорад очень внимательно следил за ходом кораблей противника. Они идут быстрее, больше шумят. И он прибавлял ход. Наверху замедляют скорость, и он отдавал приказ: “Малый вперед!”

Благодаря этой хитрости ни одна глубинная бомба не угодила по “щуке”. Все они рвались за кормой. И так сорок часов подряд. Под водой, не всплывая. А ведь в те времена лодке полагалось каждые двадцать четыре часа подниматься на поверхность моря, запасаться свежим воздухом.

Но какой свежий воздух! Взрывной волной вывело из строя электрическое управление горизонтальными рулями. Пришлось перейти на ручное. Лодку бросало. То ли от неравномерного действия горизонтальных рулей, управляемых вручную задыхающимися от недостатка воздуха матросами, то ли от близких разрывов бомб.

В таком инвалидном, можно сказать, состоянии “щука” Самуила Нахмановича Богорада вернулась на базу. И вскоре, восстановив былую мощь, снова вышла в море. Но уже орденоносной. За боевой поход, в ходе которого было потоплено сразу три вражеских корабля, “Щ-310” была награждена орденом Красного Знамени, капитан подлодки – орденом Ленина и Золотой Звездой Героя Советского Союза, офицеры и матросы подлодки стали Кавалерами орденов и медалей.

Пересказывая очерк “Щука” идет в атаку” из нашей “редакционной” книги “В годы штормовые”, я невольно вспоминал о том, как создавался этот сборник, ныне истинный раритет, как потом мы отмечали в буфете Интерклуба моряков Латвийского торгового флота его выход в свет. И то, несколько тревожное недоумение, когда на последней странице, где напечатано прописными буквами “СОДЕРЖАНИЕ”, не обнаружили наших фамилий рядом с нашими материалами.

Мда, – мелькнуло тогда в голове, – почти все евреи.

Однако, углубившись куда обстоятельней в печатный текст, я обнаружил на развороте обложки авторский коллектив. Вот он – “Е. Гаммер, Л. Нукневич, Я. Мотель, Я. Сколис, Я. Ядин. Составитель сборника – Заслуженный деятель культуры Латвийской ССР Я. Сколис.” 

В связи с этой неразберихой мне сегодня сложно восстановить по памяти – кому принадлежит тот или иной очерк. Мой – хоть разбуди ночью, помню! – “Небо на всех одно”, о Герое Советского Союза, асе торпедного удара с воздуха летчике А. С. Клюшкине. Очерк Люды Нукневич тоже помню. А вот кто написал о Самуиле Нахмановиче Богораде?

Мне за давностью лет представляется, что “Щука” принадлежит перу Якова Семеновича Мотеля, тогда редактора “Латвийского моряка”, человека уникальной судьбы. В восемнадцать лет в Севастополе, при штурме Сапун-горы ему осколком снаряда оторвало ногу. И он – инвалид, хотя еще и пацан-пацаном ковылял на протезе по жизни, не унывая и не давая себе послаблений. А это для газетчика, что “Виагра” для члена правительства застойных времен...

 

 

Комбат Перро Русс

 

В шестидесятых Яков Мотель стал одним из ведущих журналистов рижской газеты “Советская молодежь”. Его корреспонденция “Комбат Перро Русс живет в Риге” потрясла весь Советский Союз подобно фильму “Кто вы, доктор Зорге?”.

Дело было в том, что “Известия” напечатали заметку “Где ты, комбат Перро Русс?” Заметка как заметка, если не одно “но”...

Этот вопрос задал не какой-либо заштатный доходяга с вечным пером вместо сердца, а руководитель Югославии маршал Тито. Причем, на одном из правительственных приемов, когда гостил в Москве. В пору налаживания отношений между Югославией и СССР. Отношения налаживались, а маршал их по-воински укреплял, припоминая старых соратников по партизанской войне с фашистами. В одно мгновение прежде неведомый, как Зорге, Перро Русс, он же комбат Петр Оранский, стал символом немеркнущей дружбы между югославским и советским народами. Более того, из публикаций выяснилось, что он, Петр Оранский, был и впрямь национальным героем Югославии, о нем писали книги и песни, его образ включали в художественные фильмы. А он... он, не зная о воинской славе своей на родине товарища по оружию Иосифа Броз Тито, сидел себе спокойненько в одной из российских тюрем. Почему? За какие-то хозяйственные прегрешения, совершенные им якобы на поприще заведующего гаражом. Сидел и сидел, пока отношения с Югославией не начали налаживаться. Вот тогда его и выпустили, не предполагая, что вскоре ему стать козырной картой в упрочении этих отношений.

Корреспонденция Якова Семеновича Мотеля “Комбат Перро Русс живет в Риге” была для советских коммунистов, прежде репрессировавших всех югославских партизан “русской” закваски, как манна небесная. Петра Оранского одели в приличный костюм, вернули ему ордена и повезли на встречу к другу – маршалу Тито. В Белград. Тот наградил бывшего комбата высшим орденом Югославии, вручил ему собственный портрет лучшего придворного художника и готов был еще на многие своеволия царственного своего сердца.

Но... Петр Оранский не дождался звездного благополучия. Сад дружбы между двумя странами расцвел, как оказалось, на недолгое время. Ударили заморозки. И не как-нибудь, а кувалдой. И не куда-нибудь, а по голове Петра Оранского. Написанная о нем по заказу “Политиздата” Яковом Мотелем книга так и не увидела свет. Писать о нем было опять запрещено, как в сталинские годы холодного (с горячей публицистической приправой) противостояния с Югославией. И он, друг редактора “Латвийского моряка”, даже не попал на страницы книги, создаваемой нашей редакцией. А ведь его судьба могла украсить любой журналистский поиск, в особенности, если он проходит под девизом: “Никто не забыт, ничто не забыто”. Правда, кто не забыт и что не забыто, решали не мы, писатели да журналисты, а партийные бесы из цензурного или какого-либо иного комитета республиканского издательства “Лиесма”.

Эскизно эта судьба выглядела так. Капитан Оранский попал к немцам в плен при защите Севастополя. Ему повезло – его не признали евреем и вместо газовой камеры отправили в Югославию, в концлагерь. Там он сплотил вокруг себя русских военнопленных и совершил с ними побег в горы. Через короткий срок его отряд превратился в батальон, который творил чудеса храбрости и громил гитлеровцев изо всех сил.

Петр Оранский получил от Тито прозвище “комбат Перро Русс” и вошел в историю освободительной войны. Когда же грянула победа, он настроился вернуться на родину. Но где его родина по ту, родную, сторону границы? Не трудно догадаться. В фильтрационном лагере! Не переодетый ли он, случаем, фашист, а? Фашист – не фашист, но точно – был он переодетый. В югославскую форму. Да и ордена на груди – не нашенской выпечки. Отправили бы его на Колыму, если бы... Опять случай с добрым выражением на лице одарил его ласковым взглядом.

Петр Оранский попал на допрос к своему давнему приятелю, вместе с ним некогда сражался в Севастополе. Тот посоветовал бывшему однополчанину утопить югославские награды в очке сортира, забыть о своем варяжском псевдониме и героическом прошлом, переодеться в лохмотья советских военнопленных и сказаться одним из них – битым, запуганным, не отягощенным ратными подвигами.

Так он и сделал. Побросал свои награды и знаки отличия. И выжил среди дерьма двуногого, с голубыми околышами и оловянными глазами, смердящими СМЕРШем. На Колыму не попал. Попал, когда позволили, на страницы газеты. А газетные страницы, как выясняется, недолговечны, и славы с них – как с козла молока. Недаром говорится: утром в газете, вечером в туалете.