Я стыдился еврейской речи.
Я боялся с ней каждой встречи.
Тех, кто рядом шел, я просил,
Чтоб потише произносил.

Все в ней ясно было сначала,
Но меня она обличала,
Отрывала меня от света,
Загоняла в глухое гетто.

Что я знал, мальчишка сопливый?
Ненавидел ее переливы,
На родителей шел в атаку,
Но смолкали они, однако!…

Ну, а дома пускай – не жалко,
Клекотала вся коммуналка,
И она не могла за это
Сохранить от меня секрета.

“Эр форштейт нит!¹” – кричала Клава.
”Вей!” – смеялась Эсфирь лукаво: –
”Ну-ка, на тебе миску супа
и ступай – это слушать глупо!”

Майсы женские и секреты
Были все для меня раздеты,
Я такие впитал словечки,
Что краснел в закуте у печки.

С той поры позабыл я много.
Ох, как в детство длинна дорога!
Мне бы сбегать спросить порою
Без чего ничего не стою.

 

***

Упадет на виски седина –
День – не день,
И вина – не вина,
А у Господа столько детей...
Не резон: кто грешней, кто святей...

Я бы жизнь опять пролистал,
И с тобой, кем не стал,
Я бы стал…
Да у Господа
Столько забот!
Он кого, угадай, призовет!?.

Полагаю, что сам виноват,
Шел к тебе, как умел –
Наугад…
Ты бы мне хоть махнула рукой!
Все же, знать,
Я тебе не такой...

В праве кто
Осудить и простить?
Что у Господа доли просить?
Упадет на виски седина,
День – не день,
И вина – не вина…

 

Маме

Ты мне Изи Харика читала –
Сколько раз читал его потом!
Словно ты со мной его листала –
Вот стоит на полке этот том.

И любая нежная страница
Голосом твоим оживлена,
Для меня навеки в ней хранится
Маминого голоса страна.

Говорят, влюбленный не однажды
Автор это все читал тебе,
И осталось в них томленье жажды
И его раздумья о судьбе.

Чуть начну читать – всегда бывает,
Слышу голос твой – его строку,
Прошлое волшебно оживает,
Будущее сбито на скаку.

Эту книжку в тяжкую минуту
От костра пятидесятых спас,
Спрятал я под шарф ее, закутал,
И тепло хранит она сейчас.

В жизни ничего не пропадает –
Даже голос и тепло сердец,
Слышу, как больная и седая
Харика читаешь под конец.

 

***

Мы детство недоспали сладко,
Недоиграли... Нас дотла
Выпалывали, словно грядка
Вся сорняками поросла.

Мы были все чертополохом,
Сурепкой, кашкой, лебедой,
Свалила в кучу нас эпоха,
Враньем сушила и бедой.

Мы шли не в ногу и не строем,
Мы выжили по одному,
И ничего не перестроим,
И не докажем никому.

Не судит память, не прощает,
Лишь заповедно бережет
И безвозмездно возвращает
И незабвенной болью жжет.

И заполняет ей пустоты,
Укрыв от властного ворья,
Чтоб каждый знал: откуда, кто ты
И сколько стоит жизнь твоя.

 

***

У Господа бездонны закрома...
Все только просят, просят –
Не приносят,
Хотят увидеть счастье задарма,
А может, от беды укрыться способ.

А я свечу зажгу – и… ничего:
Захочет, сам заметит и отметит.
Забот и так хватает у него.
Спасибо, что живу на этом свете!

О, Господи, прости, что так живу!
Я милости твоей, увы, не стою!
Но вот уйду и превращусь в траву,
Так пусть поплачет кто-то надо мною…

 

***

Я скажу тебе поправде,
Друг мой верный и любимый,
Все, чего мы жили ради,
В нас никак неразделимо.

Час пробьет неумолимый,
Бог возьмет на интервью,
Я тебе, моей любимой,
Первый раз не уступлю...

Сам уйду, хоть путь неближний
Добираться до него,
Там скажу, что мы при жизни
Не просили ничего!

Так что пусть святую милость
Он проявит к нам опять
И прикажет, как нам снилось,
Нас с тобой не разлучать.

Ну, а дальше, как бывало,
Буду ждать тебя домой...
Быть поврозь нам не пристало,
Милый друг любимый мой...

 

***

Белый вальс под фонарями
Заслоняет высоту,
Я пойду сегодня к маме
И дорожки размету.

Заселили Востряково –
Что тропу не проложить,
Мне б ее увидеть снова,
Мне бы с ней поговорить.

Я под этой круговертью
Незаметно проскочу,
Ты ведь знаешь, что со смертью
Я романы не кручу.

Что простила, ты скажи мне, –
Я поймаю на лету...
Упаду к тебе снежинкой
На гранитную плиту.