Недавно прославленному артисту Георгию Жженову исполнилось 90 лет. Во время встречи с актером Президент России Владимир Путин спросил у него, какая из ролей самая любимая. Не задумываясь, Жженов назвал Вилли Старка – главного героя телефильма Белорусского телевидения “Вся королевская рать”. Автор сценария и постановщик этой картины – А. З. Гуткович.

Александр Захарович Гуткович – известный белорусский режиссер, сценарист, драматург. Заслуженный деятель искусств БССР.

В ранний период его творчества наибольшей удачей был сериал “Люди на болоте”, удостоенный Государственной премии БССР. Работу называли классикой белорусского телевидения.

В декабре 2005 года Александру Захаровичу исполнилось бы 85 лет. Вспоминает его вдова – Фаина Козовская.

 

Штамповать как на фабрике

Выступая на поминках мужа в Центральном Доме литераторов, Николай Еременко (старший) сказал: “Ушел последний среди нас интеллигент”. Говоря об Александре Гутковиче, часто употребляли это слово. Между тем, ни по происхождению, ни по образу жизни в детстве интеллигентом он не был.

Родился в деревушке Аскеры Бешенковичского района Витебской области. Отец был кузнецом. Семья имела лошадь, корову, разную домашнюю живность. Дети (два сына и три дочери) учились и помогали по хозяйству. В общем – типичная крестьянская семья.

Двадцатые годы... Социалистическая революция для всех открыла источники культуры, воспитала потребность в наслаждении ими. Дети сельского кузнеца тянулись к культуре, богатствам духовного мира.

В семье Саши и семьях соседей были вполне определенные нравственные понятия, правила поведения. Словарь этих людей был небогат, но, говоря “файн!” или “фу!”, они четко выражали свое представление о том, что хорошо и что плохо, что нравственно, а что непотребно, за гранью норм человеческого поведения. Потом я поняла: многие совершенно непреложные моральные принципы мужа оттуда, с тех давних времен, с деревенского детства. Так же, как и неизбывная тяга к миру духовных ценностей.

После окончания сельской школы Саша едет учиться в Ленинград. Он ведет дневник. Теперь эти тетрадки, блокноты с обшарпанными обложками со мной, в эмиграции. Я узнаю из них, каким он был в юности, как закладывался фундамент его профессиональных качеств, какими были идеологические опоры. По своим идейным воззрениям – он типичное дитя своего времени, поколения молодежи довоенных лет.

Как-то у Николая Бухарина прочла: “Нам необходимо, чтобы кадры интеллигенции были натренированы идеологически на определенный манер. Да, мы будем штамповать интеллигентов, будем вырабатывать их как на фабрике”.

Читая дневник Саши тех лет, еще раз убедилась, как умело “вырабатывали” идеологически молодые души. Вот такая красноречивая запись: “Как ни странно, в моем дневнике ничего нет об очень важном событии, произошедшем в мире. Три европейских государства – Эстония, Латвия, Литва, стали советскими. Какое великое дело свершилось! Как было бы хорошо, если бы красный цвет, каким обозначается наш Союз на политических картах, стал цветом всего земного шара”. Сказано это очень искренне, очень убежденно. Но, боже, как же бездумно. Мы, молодые люди его возраста, не представляли себе тогда, какой кровавый кошмар за политической риторикой о красном цвете для всего земного шара.

Страниц в дневнике, которые говорят о том, как на определенный манер идеологически “промывались” мозги молодежи, в дневнике много...

Смотрю на обложку с надписью “1937, 1938” и думаю: боже, так это ведь годы сталинских изуверств. А в дневнике никаких отголосков. Конечно, тогда Саша, как и все мы, его ровесники, не смог бы ответить на этот вопрос. Но прошли годы, десятилетия с той поры, когда писался дневник, и люди приблизились к пониманию феноменов тех уникальных лет. И полагаю, Саша размышлял бы о них так же, как размышляю я, наши сверстники, пережившие это время.

Взрослые, наверное, шепотом обсуждали между собой происходящее, но от нас это скрывалось. Мы же, молодые несмышленыши, принимали циничную ложь за правду.

Еврейский паренек из деревни мечтает о сцене. Никаких связей в Ленинграде нет. Однако он поступает сначала в студию прославленного театра БДТ, потом в столичный театральный институт на режиссерский факультет. Обстановка на экзаменах самая благожелательная. В приемной комиссии был легендарный Борис Бабочкин, сыгравший Чапаева во всенародно любимом фильме. Прищурившись смотрел он на абитуриента, читавшего стихи, прозу. Потом попросил: “Станцуйте нам что-нибудь”. Саша, в чем-то немного застенчивый, станцевал так, что мэтр приговаривал: “Вот где темперамент проявился! В танце темперамент проявился!”. И Саша был принят.

Его берут на работу актером вспомогательного состава Большого драматического театра.

...Студенты театральных учебных заведений могли ходить в театр бесплатно, и в этот период Саша, наверное, пересмотрел весь ленинградский репертуар. И не только. В северную столицу приезжали на гастроли театры из разных городов Союза. (Мы прожили с мужем более сорока лет. Я знала, что он начал постигать азы профессии в Ленинграде, но только сейчас, читая дневник, поняла, каким богатством знаний, откровений его там одарили).

За два месяца, пишет он в дневнике, просмотрел громаднейшее количество спектаклей и называет театры, в которых побывал. Это МХАТ, Московский Малый, Театр драмы А. С. Пушкина, Московский еврейский, Театр оперы и балета имени С. М. Кирова, Днепропетровский им. Шевченко и другие столичные и нестоличные.

В юношеские годы паренек из провинции имел возможность наблюдать больших мастеров искусства: Пашенную, Рыжову, Остужева, молодого Райкина и многих других. Среди прекрасных актеров того времени выделяет Игоря Ильинского, старается проникнуть в тайну его феномена.

Крупнейшие мастера театра были его учителями. В интервью газете “Лiтаратура i мастацтва” (22.11.1980 года) “О проблемах режиссерского мастерства” А.З.Гуткович, наряду с другими, называет и своих учителей из Ленинграда. В период, когда он работал во вспомогательном составе труппы Большого драматического театра, главный режиссер Б. Бабочкин репетировал “Дачников” М. Горького. Александр Захарович пишет, что “учился у великого мастера глубоко анализировать психологию образа, проникать в социальный смысл, философию пьесы, учился строить ритм каждой сцены, каждого эпизода”.

Одним из любимых педагогов была А. Панова (вела курс драмы). Александра Петровна учила различать на сцене “правду” и “правденку.” Потом я нередко слышала от Саши: “Это правденка, – сказала бы Панова”.

О своих учителях Саша говорит в дневнике с высочайшим пиететом, с трепетом. Чувствуется: эти выдающиеся деятели искусства были для него не только примером. Они были и образцом личностей большой внутренней культуры, настоящей интеллигентности, образцом людей этически чистых, благородных. Думаю, тогда в ленинградской юности, он многое у них воспринял. Это был тот внутренний запас, золотой фонд, из которого он потом черпал всю жизнь.

Будучи в Ленинграде, Саша посещал клуб выходного дня в Доме Красной Армии, слушал лекции. Их тематический диапозон: философы: “Аристотель и Эпикур”, “Былинный российский эпос”, “Данте”, “Боккаччо”, “Франсуа Рабле”, “Cервантес”, “Вольтер и Руссо” и др. (борьбы с низкопоклонством перед Западом в этот период не было).

По меркам нашего времени считалось, что молодой человек много читает, по его же мнению, непозволительно мало. Он порицает себя, “что до сих пор не читал Байрона, очень мало – Эмиля Золя, Шекспира”. “И из русских классиков не все читал”, – возмущается он собой. И записывает в дневнике данное себе обещание: восполнить пробелы. “Начну с Байрона”, – планирует он самообразование. Между прочим, такая тяга к гуманитарным знаниям была присуща многим мальчикам и девочкам того времени.

Теперь понимаешь, как в том бурлящем вареве, которое намешала история, рождался феноменальный сплав: “промытые” мозги и благородные души.

В Ленинградском театральном институте Саша учился до призыва в Красную Армию в 1939 году.

На фронт он попал в 1942-м. Воевал на Калининском и 3-м Белорусском фронтах. Награжден орденом Отечественной войны II степени, орденом Красной Звезды и медалями.

На фронте Саша урывками продолжал вести дневник. Вот некоторые записи:

“24 июня 1944 г.

Решающее наступление на врага началось. Я лег вчера в 4 часа ночи, а в шесть – началась артподготовка. Дрожала земля, в воздухе стоял гул от наших самолетов. Весь день шли напряженные бои и на нашем участке. ...Сегодня ночью наши должны ворваться в Витебск.

13 часов 00 минут. Только что передал генерал Алешин (начальник разведки фронта), что станция и центр Витебска в огне. Родной мой, любимый город! Немецкие убийцы хотели превратить тебя в пепел и руины... Тяжело, к горлу подступает давящий комок...

Наш сосед форсирует Западную Двину в направлении Бешенковичей. Немецкие войска убегают из Витебска на Бешенковичи. Как было бы хорошо, если бы нашим удалось захватить Бешенковичи и тем самым замкнуть кольцо окружения Витебской группировки.

18 часов 50 минут. О, радость! О, счастье! Только что наш начальник сообщил, что правый сосед занял Бешенковичи. Родное, любимое гнездо, родина чудесная! С твоим краем связано мое детство, память о дорогих и близких людях, учеба, школа, десятый класс, старый парк с липами и одинокой ивой на берегу маленькой сажалки, где я часто сидел со своими грустными думами.

22 часа 50 минут. Передовые отряды наших частей завязали бои на восточной окраине Витебска. Южные, восточные и центральные части города охвачены пламенем. Идут бои за местечко Островно. Войска нашей 39-й армии, кроме того, подошли вплотную к шоссе Витебск – Бешенковичи.

27 июня 1944 г.

Всю вчерашнюю ночь шли бои в Витебске. До шести утра город был в руках наших войск. Немцы сами не сложили оружия, их пришлось выбивать. 700 наших самолетов бомбили и штурмовали город.

Вчера в 9.45 вечера мы слушали указ Сталина о взятии Витебска. Во второй раз в указе вспоминаются войска нашей 39-й армии под командованием генерала-лейтенанта Людникова. Теперь они занимаются уничтожением окруженной группировки. Солдаты пачками сдаются в плен. Главные силы окружены за 6-7 километров на юг от Витебска. Они пробовали прорваться, да где им... Не суждено им вырваться из железного кольца... Они отбиты, и будут уничтожены.

На рассвете на район окружения сделали налет 200 наших самолетов.

Трофеи наших войск огромные... Можно считать, что на протяжении сегодняшнего дня и ночи ликвидация окружения закончится.

Наступление продолжается (и очень успешно) по всей Белоруссии.

“Слава победителям!”

Демобилизовавшись из армии, в Ленинрад Саша уже не вернулсяя. После войны в Минске собрались родные. Состарившиеся родители нуждались в помощи. Нашлась сестра Лиза. Она была в гетто, трижды бежала из колонны смертников, была в партизанском отряде. Уцелел ее сын от первого брака, который оказался в эвакуации. Тогда, сразу после войны, чувства родства очень обострились. Близким людям хотелось быть вместе, рядом. До переезда в Минск у демобилизованного лейтенанта была возможность осесть в Москве. С. Михоэлс, проэкзаменовав его, пригласил в свой театр. Однако после колебаний он принял решение – продолжать учебу в Белорусском театральном институте...

Трамваи поданы

Свою трудовую биографию А.Гуткович начал в Витебске в театре имени Якуба Коласа (был направлен после окончания института по распределению).

Зарплата начинающего актера нищенская. Сначала снимали угол у хозяйки, потом получили комнату в коммуналке, менялись соседи. Среди них были алкоголики, психически больные, сифилитики. Восстановленный после войны дом кишел клопами. Но ни тогда, ни теперь я не считаю жизнь эту бедственной, неудавшейся. Как мы были счастливы, что кончилась война, что мы живы. Такое пронзительное чувство радости бытия возможно только, когда ты реально ощутил: всего, что есть, может, оказывается, и не быть.

Быт, достаток не так уж много значили. Заполненность, напряженность жизни помогали игнорировать неурядицы, лишения. Муж был одержим тем, что делал в театре. И те, кто работал рядом, жили так же.

Вспоминается, как прибежал к нам однажды молодой актер: “Можно я буду прибегать к Вам читать стихи. Они из меня рвутся...”. Саша называл наших друзей из Витебска шагаловцами.

Я человек другой, не театральной профессии, наблюдая людей этого мира, восхищалась их фанатичной, трепетной любовью к своей работе. Саша Гуткович был такой же. О своем театральном прошлом всегда вспоминал с душевным волнением. Иногда говорил: “Так бы еще хотелось поработать в театре”.

В театре имени Якуба Коласа Саша сыграл около пятидесяти ролей. В те годы он начал пробовать себя в драматургии, в режиссуре. В Витебске были в соавторстве написаны пьесы “Юные мстители”, “Андрей Лобанов”, “Дело ее жизни”.

В областной город периодически приезжали столичные режиссеры, ставили там спектакли. Когда режиссер МХАТа И. Раевский готовил к постановке “Врагов” М.Горького, Саша Гуткович вел подробный дневник его репетиций. Потом мхатовский режиссер назначил его в этом спектакле своим ассистентом. И. Раевский оценил его режиссерские данные, советовал актерам: “Спросите у Саши. У него верный глаз”.

Витебск был очень театральным городом. Каждый новый спектакль ждали и смотрели все витебляне, потом горячо обсуждали в семьях, на работе, с друзьями. Директор театра Иосиф Дорский воспринимал свою работу как миссию. Он многое делал, чтобы театр играл самую серьезную роль в жизни витеблян. К концу спектакля зрителей ждала у театра череда трамваев, которые развозили витеблян в разные концы города. Выходя из зала, люди спрашивали друг друга:  ”Трамваи уже поданы?”.

Еврей – белорус

Прожив в Витебске семь лет, А. Гуткович с семьей вернулся в Минск. Работая там, на телевидении, он сам или в соавторстве писал сценарии, по которым ставил телефильмы и телеспектакли. Среди телелент Александра Гутковича, кроме фильма ”Вся королевская рать”, все по произведениям белорусской литературы.

Моя коллега по работе Л.И.Данилевич прислала мне сюда, в Нью-Йорк, газетную вырезку под заголовком “ен адкрываў беларускую лiтаратуру”. Актер белорусского ТЮЗа В. Лебедев, встречаясь с А. Гутковичем (не без иронии в подтексте), любил подчеркнуть: “Вот единственный белорусский режиссер”.

Выбор литературной основы для будущей постановки – важнейший этап в процессе ее создания. Саша знал: руководство ориентировано на свою, национальную, культуру. И готовясь к новой работе, “перепахивал” страницы книг белорусских писателей, которых знал и любил. И это хочу подчеркнуть особо: никакого насилия над собой тут не было. Он любил вещи, над которыми работал, они были ему внутренне близки, дороги. С детства жил в окружении белорусов. Окончил белорусскую школу. Мать говорила с белорусским акцентом, в речи ее было много белорусских слов.

Саша любил под настроение разыгрывать сценки из деревенской жизни, запавшие в память. Отец его, Залман, слыл знахарем. И вот приходит к нему старичок, жалуется: “Дачка ўжо ў гадах, а не чапляюць. Залманка, дапамажы”, – просит он. Залманка совершает какой-то обряд, шепчет что-то. Девушка поверила в свои чары, и через какое-то время стали ее “чапляць”. Эта ситуация разыгрывалась в лицах.

Александр Гуткович знал и с удовольствием пел белорусские песни. Среди них и старинные, фольклорные. Бывало, к слову цитировал что-то, услышанное в деревне. Идет разговор о взаимоотношениях родителей и детей, эгоизме молодых. Саша приводит услышанные им слова сельской женщины: “А iнакш яны ж жыццё свае не зжывуць”.

Иногда он говорил нечто такое, что я, исконная горожанка, никогда бы не сказала. Наш участок на даче был не ухоженным. Мы не справлялись. Мужа это огорчало. Когда я говорила, что переживать не стоит, он отвечал: “Перед землей стыдно”.

Особым было его отношение к пожилым деревенским женщинам. Считал их носителями нравственности. Наверное, здесь сыграл свою роль облик его матери Цивы. Еврейка по национальности, она была очень похожа на типичных тружениц деревни, женщин-матерей, женщин-жен. Они были вне глобальных идей. Интересовались ими постольку, поскольку они могли отразиться на близких людях. Полное растворение в семье, сначала своей, потом семьях детей, внуков. Труд для близких настолько, насколько хватало сил. Готовность принять на себя самое трудное. Муж не раз говорил, что на таких вот людях земля держится, они хранители всего подлинного, настоящего. Эта мысль подвигла его на постановку двухсерийного телеспектакля “Aлiмпiяда” по одноименному роману талантливого белорусского писателя Ивана Пташникова.

Из белорусских вещей, которые ставил, самой любимой была “Люди на болоте” по прозе Ивана Мележа. В романе было то, что Саша ценил в произведении: человеческие судьбы на фоне глобальных исторических перемен. Динамичный сюжет, накал страстей (но все это в меру!). Ничего придуманного. Живая жизнь и живые люди. Знакомые незнакомцы.

Несколько слов о сокровенном, что всегда причиняло боль. Принимая, оценивая труд Александра Гутковича, ему подчас давали почувствовать: то, что ты считаешь своим, кровным, не твое вовсе. И это было болезненно. Но муж все-таки трезво оценивал ситуацию. Говорил: любовь наша без взаимности – данность народа особой судьбы.

Чувство близости всему белорусскому не заглушало в нем глубинно еврейского. В его человеческой сути было много от еврейского менталитета. Через несколько старомодную вежливость иногда проступал облик местечкового еврея. И это, между прочим, сыграло с ним злую шутку, когда он ставил “Всю королевскую рать”.

“Вся королевская рать”

Как уже упоминалось, Георгий Жженов считает свою роль в “Королевской рати” самой любимой. Нам было очень дорого, когда весной школьный друг сына Андрей Ковалев (он служит в Заполярье) позвонил в Нью-Йорк и радостно сообщил: Жженов сказал об этом самому Президенту (на встрече в связи со своим 90-летием, показанной по телевидению). Да и не только он – Михаил Козаков, например, считает роль Джека Бердена в ”Рати…”, звездной в своем творчестве.

В фильме были заняты и другие лучшие из лучших советских актеров: О. Ефремов, Р.Плятт, А. Демидова, Л. Дуров, Е. Евстигнеев...

Мало кто знает, что на главную роль Вилли Старка был утвержден Павел Луспекаев. Когда была уже отснята часть материалов, он скоропостижно скончался. Муж вспоминал о нем не только, как о великолепном актере, но и очень чистом душой человеке. С презрением относился Луспекаев к юдофобам. Обращаясь к Саше, Луспекаев говорил: “Дорогой ты мой сионист”. Столько было в этом душевной щедрости, тепла, широты...

Работе над фильмом “Вся королевская рать” предшествовал мучительный для творческого человека поиск материала для новой постановки. Хотелось, чтобы произведение было масштабным. Судьбы героев сопряжены с эпохой. Александр Гуткович не любил самоцельно остросюжетных фильмов, но и не принимал композиционно вялых, без стремительно развивающегося действия. Его привлекали произведения, которые воздействуют эмоционально, в которых мораль входит через чувство.

И вот сюрприз. Журнал “Новый мир” публикует роман современного американского писателя Роберта Пена Уоррена “Вся королевская рать”. Прочитав его, Саша понял: потенциально роман может дать основу для фильма, который скажет зрителю то, что он хочет услышать, то, что “носится в воздухе.” Многие, с кем советовался Александр Захарович, считали, что это сложнейшее (по своему философскому, социальному, нравственному осмыслению жизни) произведение перевести на язык кино невозможно. Но А. Гуткович был профессиональным драматургом, опытным сценаристом. Умения сценариста сочетались в нем с опытом режиссера-постановщика. И главное – у него были очень важные качества: чувство времени и дар увидеть в литературной первооснове потенциал для искусства кино.

Как сценарист и режиссер, он стал мысленно “примерять” актеров на роли. Совпадениям роли и актерской индивидуальности придавал очень большое значение. Поняв, что некоторые из столичных актеров – прямое “попадание” на героев романа, засел за сценарий. “Угадав”, каким должен быть материал романа на экране, задал тон звучанию будущего фильма как режисер.

Конечно, понимал: телепроизведение по книге писателя Америки для руководства неприемлемо. Но... вместе с тем роман (по меркам того времени) антиамериканский, и в период холодной войны такое произведение могло быть востребовано.

Михаил Козаков был в это время в Минске. Муж показал ему сценарий. Козаков принял его восторженно. Другие актеры, которые читали, тоже.

Предолев многие препоны, сценарий “прорвался.” В 1971 году фильм вышел на Всесоюзный телеэкран. И зрителем, и прессой картина была принята хорошо. “Когда шли серии “Всей королевской рати”, пустели улицы городов от Бреста до Владивостока”, – писала одна из газет.

В колледжах США есть курс, который называется “Великие книги мира”. “Вся королевская рать” – одна из таких книг, с ней знакомят студентов. Это признанный шедевр американской литературы. Но само по себе это совсем не гарантирует успех зрителей. Существенно, думаю, другое. Мы узнали не только об американском обществе. Мы узнали о многом, что было характерно для нас. Многое было в ”Рати…“ ассоциативно, узнаваемо. Толпа и лидер, толпа и бесстыжая демагогия, циничная ложь в обещаниях, конфликты власти и морали, политики и нравственности, цели и средств ее достижения. Все это не только из американской, из нашей жизни тоже.

Понимаешь, почему актеры, которые исполняли главные роли, называют их любимыми. Наверное, в самых лучших произведениях советской литературы (там всегда где-то была полуправда) писатели не могли обнажить до конца правду человеческой природы, показать всю ее многранность, бездонность. Поэтому и актеры не могли с такой многомерностью, как в “Рати…”, выявить свои творческие возможности.

Обстановка, в которой приходилось работать, была неблаго-приятной. С самого начала фильм вызвал яростное сопротивление некоторых коллег А. Гутковича. Александру Захаровичу было свойственно обаяние человека воспитанного, деликатного, интеллигентного. Но в его имидже не было черт человека светского, раскованного, уверенного в себе. Подчас проступало нечто уж слишком скромное. И некоторые работники телестудии, считавшие, что такую глыбу, как “Рать…”, белорусскому “Телефильму” не поднять, это использовали. Противники фильма кричали: “И этот местечковый еврей хочет ставить “Королевскую рать”. Кстати, потом некоторые из них извинялись, говорили, что искренне заблуждались. В их числе был и главный редактор “Телефильма” Г. Глуховский.

Среди столичных звезд были актеры (их было совсем немного в созвездии снимавшихся в фильме, но все-таки были), которые относились к Александру Захаровичу как к провинциальному режиссеру: высокомерно, со снобизмом. И это тоже создавало трудности.

Работе над фильмом все время сопутствовали интриги, злопыхательство, козни. Один из “активистов” кампании очернительства, подсиживания директор картины Нежинский сигнализировал руководству о плохой обстановке в постановочной группе, о грядущем провале картины, необходимости сопостановщика. Руководство “Телефильма” прочило в сопостановщики главного оператора картины мосфильмовца Н. Ардашникова. Не хочу утомлять рассказами о сплетнях, конфликтах. Скажу только, что результатом всех интриг явилась совершенно искаженная информация о единственном главном постановщике сериала “Вся королевская рать” – Александре Захаровиче Гутковиче. Согласно титрам, в фильме два постановщика: Н. Ардашников и А.Гуткович. Причем, имя Наума Ардашникова первое, поскольку его фамилия начинается с буквы “А.” Между тем, вклад в картину Н. Ардашникова (как режиссера) не идет ни в какое сравнение с трудом ее действительного главного постановщика – Александра Гутковича. А. Гуткович предложил формулировку, принятую в подобных ситуациях: “Постановка А. Гутковича при участии Н.Ардашникова”. Председатель Государственного Комитета Совета Министров БССР по телевидению и радиовещанию В. П. Полеский на заседании Комитета сказал, что приоритет А. Гутковича в создании картины обязательно должен быть отражен в титрах: недопустимо чтобы его законные права были нарушены. Однако после скоропостижной смерти В. П. Полеского установка Председателя Комитета игнорируется. А. Гуткович узнает о намерении “Телефильма” нарушить права главного постановщика. Конечно, он не может мириться с присвоением его труда. Обращается в Центральный Комитет партии Белоруссии. Двое руководящих работников телестудии вызывают и угрожают: если А. Гуткович будет жаловаться, ему не будет места не только на студии, но и в стране. На партсобрании А. Гутковича исключают из партии (райком это решение не утвердил). Якобы временно, дабы он отдохнул, отстраняют от работы на картине. Это происходит уже после того, как съемки закончены, и после того, как картина выдвинута на IV Всесоюзный фестиваль художественных фильмов. Без ведома Александра Захаровича, за его спиной, главный редактор “Телефильма” Г. Глуховский отдает распоряжение о формулировке в титрах, где Ардашников и Гуткович значатся постановщиками на равных. Понимая, что практически ничего изменить нельзя, А. Гуткович хотел отстоять права в судебном порядке. Но я уговаривала мужа не делать этого. Со стороны такая возня выглядела бы недостойной, и это легло бы пятном на картину. Главное, можно увязнуть в такой тяжбе, потонуть в ее мутных водах. Жалко времени, сил. Лучше сохранить их для новых работ. Сопротивляясь, муж принял мою позицию. Но это навсегда осталось для него глубокой травмой.

Сын рассказал, как папа незадолго до смерти сказал: “Нет дня, чтобы я не думал, как мог допустить такое”.

Я долго колебалась, стоит ли писать об этом, но дети (сын и дочь) убедили: мы обязаны, это наш долг.

Сейчас мне особенно дорого, что многие правильно понимали происходящее, сочувствовали Александру Захаровичу, старались его поддержать. Трогательной была поддержка Анатолия Папанова. Он как-то разыскал в Москве моих родственников, спрашивал, чем мог бы помочь (муж был в это время в больнице). В постановочной группе Анатолий Папанов не был исключением. Между прочим, и сам Н. Ардашников говорил вначале, что не позволит себе столь несправедливых, незаконных действий. Позволил, однако!

Изменить титры было уже невозможно. Но профессиональная честь, чистота имени мужа очень скоро были восстановлены.

Уже после “Рати…” он получил звание Заслуженного деятеля искусств БССР. А главное, создал новые ленты, которые хорошо приняли, оценили.

Еще несколько штрихов

Пользуясь современным словарем, можно сказать, что муж был человеком состоявшимся. Он сумел реализовать заветное, к чему стремился в юности.

Конечно, тут много значило раннее ощущение своего призвания, страстная потребность осуществить его. Но, думаю, важно и многое другое.

Преданность Саши любимому делу, углубление в него, постоянное совершенствование приносили удовлетворение, и чувство это было целительным для него, помогало выстоять, укрываться от ударов судьбы, давало ощущение смысла жизни.

Саша был очень трудолюбив. Мне кажется, ощущение лени ему вообще было неведомо, просто непонятно. Едва “приползая” после рабочего дня домой, он, бывало, говорил: “Съемки – это пытка”. Но как же он любил эти “пытки”! Работа была естественным состоянием, и отдача сил, нервов максимальной.

В его жизни было немало неудач, поражений. Воспринимал он их как неизбежность. На негативном не зацикливался, постоянное преодоление испытаний, невзгод считал закономерностью жизни. Первая пьеса (написанная по мотивам романа Д. Гранина “Искатели”) была предложена театру им. Якуба Коласа. Руководство театра было против постановки. Пьесу “раздраконили”. Я думала, что после такого провала Саша голову не поднимет. Но он продолжал “стучаться”. В конце концов, пьеса была принята и потом долго, успешно шла в театре.

Саша был человеком бойцовских качеств. Когда надо было принять решение, он обычно говорил: “Лучше жалеть о том, что сделал, чем о том, что мог бы сделать, но не сделал”.

Был он очень активен. Считал (и делал так, как считал), что должен защищать справедливость. И постоянно за кого-то заступался, постоянно с кем-то воевал, за что-то, за кого-то.

Замечаю, из нашего лексикона уходят многие старые добрые слова, а с ними и понятия, которые они обозначали. Слово “семьянин”, например, которое в разговорах моих родителей звучало часто. С удовольствием употребляю это слово, когда говорю о муже. Когда я вышла замуж, у родителей была домработница, женщина очень умная. Наблюдая молодого супруга, она мне сказала: “Каб ты ведала, такi як Саша, адзiн на мiльён”. Долгая жизнь с ним меня в этом не разубедила.

Значимым было для него и понятие “родственник”. Характеризуя человека, Саша мог сказать с самой положительной окраской: “О! Он очень родственный”. Племянник Миша (отец его погиб в гетто) в юношеские годы бросил институт, не знал, чем заняться. Саша по-отечески делал все возможное, чтобы парень нашел себя. Дорого, что Миша оценил это. Будучи после института на целине, с трогательной наивностью делился с дядей всем, что происходило в его жизни. Сына назвал Сашей.

Муж не любил людей слишком приземленных, ежеминутного погружения в мелочи жизни. Не погружаясь в суету быта душой, делил с близкими его трудности, подставлял плечо в домашних делах.

Обаяние человека утонченного, хороших манер, очень деликатного располагало к нему людей. Иногда над такой его чертой дружелюбно подтрунивали. В одну их юбилейных дат окончания Великой Отечественной войны на студии выпустили стенгазету. В газете была фотография А. Гутковича в военной форме и надпись: “Направо равняйсь! Пожалуйста!”.

Саша был человеком скромным. Помню его слова: “носит себя” (с оттенком презрения), “Актер Актерыч”, “Актрисуля” (с пренебрежением) и “не носит себя” (это со знаком плюс). Ценил это качество в других людях. С особой теплотой Саша вспоминал о Евгении Евстигнееве. Он говорил, что этот человек как бы излучал мудрое понимание того, что актерство – одна из профессий, а не удел избранных, он, как и все рядом, лишь делает свое дело. После каждой творческой встречи Евстигнеев говорил мужу: “Спасибо за работу”.

Саше были совершенно чужды хитрость, притворство, фальшь. Это подчас затрудняло его взаимоотношения с людьми. Но многие, угадывая в нем человека искреннего, безусловно, порядочного, проникались к нему большой симпатией, доверием. На подаренной Александру Захаровичу своей фотографии Анатолий Папанов написал: “Дорогой Александр Захарович! Я очень счастлив, что творческая наша судьба познакомила меня с Вами. Людей любишь или не любишь сразу. Поверьте, с первого знакомства вы произвели на меня впечатление человека, которому нельзя не доверять, которому нельзя не верить. Очень рад, что познакомился с Вами, работал с Вами!”

Конечно, небожителем он не был. Были у него слабости, изъяны. Но когда человек уходит из жизни (умер муж в 1989 году) и об острые углы уже не колешься, шелуха отпадает, второстепенное уходит.

В памяти остается первостепенное, стержневое – суть.