В морозный февральский день я приехал в Могилев. Меня встречал Владимир Шелектор, человек хорошо известный в городе, много лет он занимал руководящие должности на различных предприятиях. Да и сейчас, выйдя на пенсию, по-прежнему работает помощником Генерального директора на РУПП “Могилевхлебпром” и много лет возглавляет городскую еврейскую общину.

– Не могу без работы, – сказал он. – Это у нас, наверное, семейное. Не один я такой. Все мои сестры, несмотря на возраст, по-прежнему очень активные люди, работают, занимаются общественной деятельностью. И их дети, внуки постоянно в движении, в работе.

Приехал я в Могилев по “шагаловским” делам. С городом связано имя одного из предков Марка Захаровича – художника Хаима Айзика Сегаля. Здесь он расписывал синагогу еще в 1710 году. Работал долго, кропотливо, вдумчиво. Получился шедевр. Художник Лазарь Лисицкий написал “Воспоминания о Могилевской синагоге”:

“Это было поистине нечто особенное, подобно тому сюрпризу (из запасов моей жизни), когда я впервые посетил Римскую базилику, готическую часовню, барочную церковь в Германии, Франции и Италии; или как детская кроватка с изящно вышитым покрывалом, бабочками и птицами, в которой внезапно просыпается инфант в окружении брызг солнца; так ощутили мы себя внутри синагоги”. ¹

Рассказывают, что когда Хаим Айзик Сегаль заканчивал работу в Могилеве, он упал с лесов и разбился. Но аналогичные истории вам могли рассказать и в местечках Капустяны, Долгиново, где он тоже расписывал синагоги. История мировой культуры знает немало таких легенд. И складывались они о необычайно талантливых людях, создавших великие творения. Люди не верили, что можно создать что-то лучшее. Они считали, что автор уже исполнил свою лебединую песню и дальнейшая жизнь бессмысленна.

К сожалению, от трудов Хаима Айзика Сегаля остались только воспоминания. А саму синагогу в 1938 году разобрали по бревнам. Бревна нисколько не прогнили за два с половиной века, их распилили и пустили на срубы для колодцев. Наверное, чтобы в колодцах появилась святая вода.

Как выяснилось недавно, Могилев связан не только с предками Марка Захаровича, но и с новыми поколениями этой семьи.

Владимир Григорьевич Шелектор – родственник известного художника. Я понимаю, что параллели здесь могут быть весьма условные. Далековато, если судить по генеалогическому древу, находится художник от этой родственной линии, тем не менее, услышав рассказ Владимира Григорьевича о привязанности к труду, вспомнил, что и предки Марка Захаровича, и сам художник были людьми очень трудолюбивыми. Без работы Марк Шагал не сидел ни одного дня. Прожил почти вековую жизнь. И умер, поднимаясь на лифте в свою мастерскую.

– Мы узнали о родстве с Марком Шагалом лет семь тому назад. – Владимир Григорьевич рассказывает обстоятельно, со всеми деталями. – В Москве жил Яков Моисеевич Темкин. Двоюродный брат моего отца. Темкин работал в космическом центре у академика Королева, занимался вопросами связи. Когда вышел на пенсию, стал писать родословную нашей семьи. Он был последним из могикан, кто помнил и знал дедушек, бабушек их братьев и сестер. Когда Яков Моисеевич нарисовал наше генеалогическое древо, он собрал всех родственников и сказал: “Сейчас много говорят о художнике Шагале. Так знайте, Шагал – это наш родственник”.

Яков Моисеевич вскоре уехал в Израиль и там скончался.

Слова, которые он произнес, не повисли в воздухе, а легли на плодородную почву, – продолжает свой рассказ Владимир Шелектор. – Мы хотели знать, кто был до нас, на кого мы похожи, чьи характеры унаследовали. В прежние годы, хотя все были помоложе и энергичней, руки не доходили до этой темы, занимались своими ежедневными заботами, да и копание в прошлом не приветствовалось властью. Евреев это касалось в особой мере. Нам тут же пришивали ярлыки “националистов”, “сионистов”. А в те годы – это был не просто словесный “ярлык”, это был приговор. Я помню, что отец с мамой иногда вспоминали дома фамилию Шагал. Но говорили об этом по секрету. Чтобы мы, дети, не рассказывали на улице или в школе. Понимаю, что тогда упоминание самой фамилии художника было крамольным. Эмигрант, его работы в Кнеседе – израильском парламенте, для советской власти это было преступление. 

Я слушал Владимира Григорьевича и вспомнил рассказ, услышанный мной в ленинградской квартире, от племянницы Марка Шагала – Иды Ароновны Гольдберг.

Она была врачом, занималась исследованием таких заболеваний, как малярия клещевой энцефалит, заведовала вирусологической лабораторией и, естественно, имела секретный допуск. Ида Ароновна нигде не упоминала о своем знаменитом родственнике. В день смерти художника в 1985 году по радио передали эту новость. Ида Ароновна, услышав ее, упала в обморок. Коллеги привели в чувство, и она рассказала им то, что скрывала долгие годы.

Сейчас эти истории кажутся неправдоподобными, а порой даже анекдотичными. За последние десятилетия мы выдавили из себя несколько капель страха. Он больше не поднимается до критической отметки, и это дало нам возможность вспомнить о многих событиях.

– После рассказа Якова Моисеевича Темкина, – продолжал Владимир Шелектор, – мои двоюродные сестры Майя Козьмина и Елена Бухтеева, которые живут в Москве, и Майя Раскина, которая живет в Нью-Йорке, занялись восстановлением истории нашей семьи. Вели поиски в архивах, писали запросы и два года тому назад у меня оказались фотографии бабушки и дедушки, довоенные снимки их детей.

Муся Лейбовна Шагал – бабушка Владимира Григорьевича Шелектора – двоюродная сестра художника Марка Шагала. Ее отец – Лейб Шагал – родной брат Хацкеля Шагала, отца художника, родился в 1855 году в местечке Лиозно. У него было семеро детей.

Судя по фотографии, Муся Шагал красивая, статная женщина. Она посвятила жизнь семье, воспитанию детей. В 1898 году вышла замуж за Исаака Шелектора. Все говорили об удачной паре. Он, уроженец местечка Колышки, по нынешнему территориальному делению – это Лиозненский район Витебской области, сумел самостоятельно, без протекций, выстроить свою жизнь. Наделенный от природы большими способностями, прекрасный организатор, Исаак стал управляющим имениями Михаила Владимировича Родзянко – председателя 3-й и 4-й Государственной Думы в 1911–1917 годах. Исаак Шелектор управлял также льнокомбинатом в Колышках, а колышанский лен в те годы экспортировался по всей Европе, и многие купцы были обязаны своим состоянием связям с Исааком Шелектором. Толковый хозяйственник, он занимался и сплавом леса по Западной Двине, который шел для производства мебели в Риге.

У Исаака были друзья, но были и завистники, враги. Особенно злобствовали черносотенцы, у которых умный, состоятельный, красивый и удачливый еврей вызывал ненависть.

В 1918 году, когда страна закружилась в круговерти Гражданской войны – одна власть сменяла другую, но никто не мог навести порядок, черносотенцы убили Исаака Шелектора.

Муся осталась с шестью детьми. Старшей Фруме уже было восемнадцать лет. Она к этому времени окончила гимназию в Велиже и организовала в Колышках для бедняков бесплатную школу, где сама преподавала французский язык.

Колышки были известным и шумным торговым местечком на пути из Москвы, Смоленска в Витебск и дальше на запад. В годы Гражданской войны в Колышках даже были собственные деньги – “колышанские боны”, впрочем, здесь их называли по имени главного колышанского “банкира”, который ввел собственные деньги на территории местечка, Хаима Незлина – “незлинками”.

В 1919 году семья Муси Шагал (Шелектор) переехала в Витебск. Думаю, что у Муси была встреча с ее двоюродными сестрами и братьями – Шагалами, которые жили в Витебске на улице Покровской. Там сегодня находится Дом-музей Марка Шагала.

Владимир Шелектор, приехав в Витебск, в первую очередь пошел в Музей.

– По этим комнатам ходила моя бабушка, здесь она пила чай с сестрами, – сказал Владимир Григорьевич, – разрешите мне сфотографироваться за этим столом.

И хотя служители Музея следят, чтобы на вверенных площадях никто не фотографировался, удивленные рассказом Шелектора, они сделали исключение.

…В 1920 году Фрума забрала свою четырнадцатилетнюю сестру Фриду, и они уехали в Москву.

Полагаться на чью-то помощь не приходилось.  Фрума устроилась продавщицей в магазин “Моссельпрома”, а спустя год поступила учиться во 2-й Московский государственный университет на медицинский факультет.

В 1926 году молодой врач Фрума Шелектор вместе с другими московскими медиками едет в город Фрунзе, нынешний Пешпек, где закладывает основы здравоохранения Киргизии.

Многие десятилетия Фрума Исааковна заведовала отделением врачебного контроля Первого врачебно-физкультурного диспансера города Москвы. Среди ее пациентов известные спортсмены. Она помогла встать на ноги после тяжелейшей травмы легендарному прыгуну в высоту Валерию Брумелю, по ее совету он продолжил лечение у профессора Елизарова. Однажды на день рождение Валерий Брумель подарил Фруме Исааковне, тогда диковинный, японский электронный аквариум, в котором плавали игрушечные рыбки.

Фруме Шелектор, в числе первых, присвоено почетное звание “Заслуженный врач РСФСР”. За долголетний безупречный труд она награждена орденом “Знак Почета”.

Ее младшая сестра Фрида тоже активно осваивалась в Москве: работала, училась. В 1929 году вступила в ряды РКП(Б) и некоторое время исполняла обязанности секретаря партийной организации Наркомата легкой промышленности. Работала на различных предприятиях столицы, а с 1957 года и до выхода на пенсию трудилась на фабрике “Красная Роза”.

Фрида Шелектор и ее муж Хоня Ковальзон, работник Госплана СССР, воспитывали племянницу Майю –  дочь погибшего на фронте брата Якова Исааковича. Майя к началу войны находилась в Москве. Проводила каникулы у родственников. И поэтому спаслась.

Яков Шелектор жил с семьей в белорусском городе Борисове, работал бухгалтером на заводе, который выпускал музыкальные инструменты. В первые же дни войны ушел на фронт и погиб. Его жена Ханна Баримбаум и дочь Бася остались в Борисове и были замучены в гетто. В книге “Память на крови”, составленной историком и краеведом Александром Розенблюмом, где приводится список жертв Борисовского гетто, есть фамилия Шелектор. Правда, указано, что погибли Ханна и Яков. Но, скорее всего, это неточность.

На персональном сайте Александр Розенблюм цитирует страшное свидетельство – рапорт вахмистра Зеннекена генералу немецкой разведки Лахаузену. Из этого документа мы узнаем о расстреле Борисовского гетто 20-21 октября 1941 года, о последних днях жизни родственников Шагала – семьи Якова Шелектора.

“Стрельба началась в 3 часа ночи. Первыми вывели мужчин. Они были вывезены на место казни на русских машинах в сопровождении людей из борисовской полиции, которые были проинструктированы для этого. Поскольку таких людей не хватало, было прислано подкрепление из соседних полицейских участков, из Зембина и других мест. Они отличались хорошо известными красно-белыми нарукавными повязками и были вооружены винтовками или автоматами. На Полоцкой улице, ведущей к аэродрому, я видел эти машины, загруженные женщинами и детьми. Машины сопровождались полицаями, один из которых сидел сверху вместе с людьми, держа наготове автомат. Женщины и дети всех возрастов плакали и всхлипывали и взывали о помощи... Таким образом, в течение всего дня одна машина двигалась за другой в направлении места казни, которое располагалось в лесу около бывшего штаба армии группы “Центр”.

Так как, по-видимому, не хватало машин, а время поджимало, полицаи гнали группы женщин и детей по уже упомянутой улице, и подгоняли их при помощи железных прутьев. На окраине гетто, на той же самой улице группы еврейских женщин и детей, даже младенцев на руках матерей стояли готовыми к транспортировке.

Выстрелы издалека были слышны весь день, женщины и дети плакали, машины сновали по улицам, забирая новые жертвы – и все это на глазах гражданского населения и немецких военных.

Акция продолжалась в течение всего понедельника. К вечеру выстрелы слышались не только со стороны леса, стреляли уже и в самом гетто и почти на всех улицах города. Многие евреи вырвались за пределы гетто, пытаясь каким-либо образом спастись. В тот вечер и в течение всей ночи даже солдаты вермахта не рисковали выходить на улицу, чтобы не попасть под пули перевозбудившихся полицаев.

…Днями раньше русские военнопленные вырыли в лесу несколько огромных могил около 100 метров длиной, шириной 5 метров и глубиной 3 метра. Согласно рассказу очевидцев, казнь происходила следующим образом: первые жертвы, приблизительно 20 мужчин, должны были раздеться до нижнего белья и спрыгнуть в яму. Их расстреливали сверху. Конечно, эти убитые или полуубитые люди падали беспорядочно. Следующие должны были выстраиваться так, чтобы сэкономить как можно больше места. И так далее. Когда нижний ряд ямы был заполнен, евреи должны были засыпать тела слоем песка и утрамбовать сверху тела и песок. Это была наиболее страшная картина!”.²

Оставался ли кто-нибудь из родственников Исаака Шелектора и Муси Шагал во время войны в родном местечке – Колышки? Думаю, что к 17 марта 1942 года, когда фашисты и их приспешники расстреляли евреев местечка, жили здесь и родственники, и друзья, и знакомые, и те, кого Фрума Исааковна учила в бесплатной школе. Их построили в колонны и погнали в сторону Лиозно, чтобы расстрелять в Адаменском рву. Сколько таких рвов осталось на территории Беларуси, Украины, Прибалтики, Польши после Второй мировой войны… В них лежит расстрелянный мир Шагала.

В 2003 году стараниями еврейской общины Витебска в Колышках был установлен мемориальный камень в память о сотнях евреев этого местечка, в том числе и в память о родственниках Муси Шагал и Исаака Шелектора.

Старший из сыновей – Зяма (Зиновий) Исаакович в 1919 году восемнадцатилетним юношей уехал искать счастье за океан в США. После этого связь с ним прервалась. В пятидесятые годы в Москву приезжала американская делегация. Заокеанские гости разыскали Фриду Исааковну и передали ей письмо от брата. Но Фрида, пережившая все страхи сталинского режима, порвала письмо в присутствии удивленных американцев.

Прошли годы, люди стали по-иному смотреть на многие вещи. Родственники, в том числе и те, которые сейчас сами живут в США или Мексике, хотят разыскать детей, внуков Зиновия Исааковича Шелектора, восстановить утраченные связи, но, к сожалению, пока без каких-либо результатов. Может быть, эта публикация поможет внукам и правнукам Муси Лейбовны Шагал найти друг друга. Не сомневаюсь, что и американским потомкам Шагалов будет интересно узнать о своих корнях.

Младшая в семье Злата (Зина) Исааковна Шелектор после окончания школы перебралась в Ленинград училась в техникуме, заведовала лабораторией на фабрике, вышла замуж за Березанцева, ставшего крупным ученым, профессором Ленинградского института железнодорожного транспорта.

У детей Муси и Исаака, несмотря на то, что судьба их складывалась по-разному, роковой возраст измерялся 70 годами. Зинаида Исааковна, когда ей пошел семидесятый год, приехала в Белоруссию попрощаться с родственниками. Не было у нее никаких веских причин для беспокойства о здоровье, но через некоторое время она скончалась. Что это, гены? Или Зинаида Исааковна заранее спланировала судьбу и стала пленницей этих планов?

Братья и сестры Марка Захаровича Шагала прожили очень долгую жизнь, как и сам художник, или умирали совсем молодыми. Это было тоже семейной традицией. Для одних – свидетельствующей об отменном здоровье, для других – внушающей ужас своей безысходностью.

Григорий Исаакович Шелектор – отец Владимира – трудовую биографию начал в 16 лет учеником кустаря в местечке Колышки. Семья Шелекторов-Шагалов  была не из самых бедных. Исаак оставил какое-то наследство. Детей в семье любили, жалели, могли бы найти для них и более легкий хлеб, пристроить куда-нибудь в теплое местечко. Но у этой семьи были другие принципы воспитания детей, хотя слово “принцип” произносили не так уж часто. Детей приучали к труду, к самостоятельности, к ответственности за свои поступки. Наверное, в этом причины трудолюбия и активности сегодняшнего поколения этой семьи.

Перебравшись в Витебск, Григорий Исаакович работал на фабрике “Прогресс”. Потом служил в рядах Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Вернувшись домой, стал работать на маслобазе. И за пять лет прошел путь до директорского кресла. Мне возразят, это было время повальных сталинских арестов, и по служебной лестнице быстро продвигались те, на кого не указывал перст карающих органов. Это, действительно, так. Но дальнейшая жизнь показала, что Григорий Исаакович не случайно стал директором. В наследство от отца получил такие способности, что на лету хватал все увиденное и услышанное, постоянно занимался самообразованием, умел повести за собой людей – руководителем Шелектор был таким, что поискать нужно. Впрочем, первый приход в директорский кабинет у него был недолгим. Григория Шелектора забрали на войну, которая у нас именуется “финской кампанией”.

Медаль “За отвагу” всегда считалась одной из самых престижных воинских наград. Помню, как мой сосед, награжденный такой же медалью, говорил: “Штабистов и денщиков “За отвагу” не награждали”. Тем более, в финскую кампанию, когда награды давались реже и были куда весомее, эта медаль значила очень многое.

– Я не помню отца, вернувшего с Финской войны, – рассказывает Владимир Шелектор. – Родился в 1939 году, и об этих событиях знаю по воспоминаниям мамы. Отец носил медаль на пиджаке, и когда они выходили гулять в город, на него смотрели с особым уважением, детям показывали.

Медаль “За отвагу” № 14923 Григорию Шелектору вручал в Кремле всесоюзный староста Михаил Иванович Калинин. Награда давала право с 1 июня 1940 года ежемесячно получать 10 рублей и на бесплатный проезд в трамваях во всех городах Советского Союза.

Только не долго этими льготами пришлось пользоваться Григорию Исааковичу.

9 июля 1941 года, за день до того, как фашистские войска захватили Витебск, директора маслобазы отправили в Свердловск для сдачи продукции. Григорий Исаакович эвакуировал все ценности, получил соответствующие расписки и ушел на фронт. Воевал храбро и умело. Награжден орденом Красного Знамени, медалями. Был ранен в руку, а в 1944 году в боях на территории Румынии тяжело ранен. Долго лежал в госпиталях и только осенью 1945 года, спустя почти полгода после Победы над фашистской Германией, инвалидом 2-й группы вернулся домой.

И сегодня, рассказывая о том, как встречал отца, Владимир Григорьевич не может скрыть волнения.

– Мы с сестрой Ларисой сидели на бугорке. Мама со старшей сестрой пошли встречать отца. Видим, идет солдат, я званий тогда не различал, в пилотке, на гимнастерке орден, медали. Я побежал к нему навстречу. Он взял меня на руки, стал обнимать, целовать.

Я говорю: “У моего папы такие же ордена, и он такой же, как Вы”.

А он мне в ответ: “Я и есть твой папа”.

Я тогда единственный раз в жизни увидел слезы на глазах отца.

Жена Григория – Анна Исааковна, ее девичья фамилия Ковальзон, сумела с тремя детьми эвакуироваться в Ташкент. Работала всю войну на парашютном заводе. Как труженик тыла, была награждена орденами и медалями.

А вскоре семья Григория Исааковича Шелектора засобиралась на родину в Белоруссию. Надо было поднимать из руин хозяйство разрушенной республики. Опытных хозяйственников или тех, кто знал о руководящей работе не понаслышке, было немного. Демобилизованного воина назначили директором оршанской базы “Маслопрома”, потом ее переименовали в “Завод плавленых сыров”. Надо было начинать с нуля, отстраивать цеха, производственные и складские помещения, набирать работников, учить их (у многих не было не то что среднего, начального образования), заботиться о социальных и бытовых условиях, жилье, следить за дисциплиной и порядком и хоть изредка, как позволяли обстоятельства, вспоминать о своей семье, уделять внимание детям.

Пищевая промышленность находилась под особым контролем властей. Страна, настрадавшаяся за четыре военных года, пыталась накормить людей досыта, отменить карточную систему.

Владимир Шелектор мечтает когда-нибудь написать книгу об отце. Пока сделаны только первые наброски. Мы воспользуемся ими, чтобы рассказать о первых послевоенных годах:

“На базу были направлены военные трофеи: три лошади, отвоевавшие свое: Слава, Салют и Звездочка, а также немецкая овчарка Джек. Эта собака находилась возле дома, где были управление базы и наша однокомнатная квартира, и могла определить чужого человека, который зашел на территорию базы.

На базу, для ее восстановления, была направлена группа пленных немцев. Я помню, как ездил вместе с пленными на реку Днепр на заготовку льда. Потом кубы этого льда закладывали в холодильник, где хранилось летом масло и мороженое. В первые послевоенные годы так делались холодильные склады.

Постепенно база строилась и развивалась. У отца в городе был хороший авторитет. Начиная с конца пятидесятых годов, он постоянно избирался депутатом горсовета.  Его портрет висел на городской Доске почета”.

Григорий Исаакович и сам любил повеселиться и другим умел поднять настроение. Особенно важно это было в годы, когда трудно было с едой, одеждой, не хватало жилья.

Шелектор сам запрягал лошадей и на фаэтоне с колокольчиками возил молодых, из числа своих рабочих, в ЗАГС. А на Новый год был за кучера и вместе с Дедом Морозом и Снегурочкой развозил по домам подарки и катал детей. Ему нравилось играть на расческе, заправлял туда бумагу и играл, как на духовом инструменте. Любил компании, но выпивал всегда только одну рюмку.

Григорий Исаакович был хороший шашист. Выступал на первенстве города. Становился призером соревнований. Сослуживцы, соседи, все, кто знал Шелектора, уважали и ценили этого человека.

И снова мы обращаемся к воспоминаниям Владимира Шелектора:

“Каждый день по вечерам к нам домой кто-то приходил и просил отца о помощи. Он никому ни в чем не отказывал и старался людям помочь. Моя мама Анна Исааковна (мы называли ее Коллонтай) была большим дипломатом. Она могла сразу определить, кому из гостей что подать на стол: стакан чая с вареньем, тарелку борща, вареную картошку или налить сто граммов. Она была не очень большой кулинаркой. Но фирменный картофельный суп с кусочками мяса, треугольные блинчики с мясом или творогом, тейгелах – еврейские сладости – навсегда остались у нас в памяти. Мама могла разрядить в доме любую самую напряженную обстановку. Рядом с ней всегда было легко. Отец и мать были для меня образцом в семейных отношениях, примером порядочности и доброго отношения к людям.

Родители были очень гостеприимными людьми. В нашей семье всегда был большой праздник, когда приезжали родственники из Москвы, папины сестры и племянницы. Отец очень любил их, гордился своими родственниками. Мы делали все возможное, чтобы им у нас было хорошо”.

Григорий Исаакович – член коммунистической партии с 1930 года, был атеистом. Но чем мог, помогал синагоге. Причем, это делалось в годы, когда религия официально именовалась “опиумом для народа”. И коммуниста, руководителя, если бы эти факты стали известны, сняли бы с работы с “волчьим билетом”, как говорили в те годы. То есть его дальнейшее трудоустройство было бы очень проблематичным. Шелектор отлично об этом знал.  Но для него помощь синагоге была чем-то вроде долга, который он отдавал отцу, деду, своему колышанскому местечковому детству.

В пятидесятые годы Шелекторы переехали в первый заводской дом. Напротив, в частном доме у шойхета – человека, который производит убой птицы, скотины по всем иудейским правилам – собирался миньян, то есть необходимое количество человек для молитвы. Официально иудейская община Орши не была зарегистрирована, синагоги отобрали еще в годы воинствующего атеизма, вот и приходили старики молиться в дом к шойхету. Григорий Исаакович привозил ему то доски, чтобы сделали скамейки, то краску, чтобы покрасили пол. Делал это вечером незаметно, не привлекая внимания.

Григорий Шелектор был очень мужественным человеком. Он никому не рассказывал, что у него обнаружили страшную болезнь – рак легких. Только за три дня до смерти пришел на работу и сказал: “Шелектор больше не работник, и не жилец”.

Его похоронили на Оршанском еврейском кладбище. А когда умирал шойхет, он попросил похоронить его рядом с Шелектором.

– Отец переживал за меня, – рассказывает Владимир Григорьевич. – Ведь я единственный продолжатель фамилии Шелектор. Он старался с детства приучить меня к труду. Не делал никаких поблажек. И если я чему-то научился и чего-то достиг в жизни, то обязан, в первую очередь, ему…

Несколько слов о третьем, четвертом и пятом поколении семьи Муси Шагал и Исаака Шелектора.

Владимир Григорьевич после окончания института работал на предприятиях Вильнюса, Могилева. Долгое время успешно трудился на руководящих должностях.

Дочь Владимира Григорьевича и Татьяны Аркадьевны Ира и внук Илья живут в США.

В портовом Калининграде, где служил глава этой семьи, бросили якоря Симкины. Майя Симкина (Шелектор) – старшая дочь Григория Исааковича на пенсии. У нее взрослые дети и внуки.

В Орше по-прежнему живет Лариса Фейгина (Шелектор). Несмотря на пенсионный возраст, она работает и вместе с мужем – бывшим железнодорожником Семеном Фейгиным, выращивает овощи и фрукты на приусадебном участке. Их дети обосновались в Санкт-Петербурге, занялись бизнесом. Там же растут и внуки.

Владимир Григорьевич с гордостью рассказывал о своих двоюродных сестрах – детях Фрумы Исааковны.

– Майя Михайловна Козьмина – в семье знаменитость. Председатель Союза юристов Москвы.  С юбилеем ее поздравил мэр Москвы Юрий Лужков, спикер Госдумы Селезнев, Строев, другие известные всей стране люди.

Владимир Григорьевич достает из папки и показывает ксерокопию приглашения Майи Козьминой на кремлевский банкет, подписанную Президентом России Владимиром Путиным.

Майя Михайловна рано осталась вдовой. Ее муж – Борис Минакер, был следователем по особо важным делам Прокуратуры СССР. Профессионал высочайшего класса.

Под стать Майе ее родная сестра Елена Михайловна Бухтеева.

В Москве живут их дети и внуки Майи Козьминой и Елены Бухтеевой.

– Майя Яковлевна, мы ее звали “черненькая”, – раскрывает семейные тайны Владимир Григорьевич, – потому что в нашей семье было три сестры с одинаковым именем Майя, чтобы различать их, у каждой была прибавка к имени, сейчас живет в Нью-Йорке. Уехала к детям. У нее две дочери, внуки и все обосновались в США.

В Санкт-Петербурге живет Елена Березанцева и ее дочь.

Представители семейства Шагалов живут во многих странах мира, говорят на разных языках. Многие из них не знают о своем знаменитом родственнике.

Шелекторы – одна из ветвей огромного генеалогического древа.

Было бы неплохо когда-нибудь в Витебске, на родине Марка Захаровича, наиболее известного из Шагалов, собрать представителей этой огромной семьи...

Аркадий Шульман

 

1. Журнал “Римон-Милгройм” (издавался на иврите и идише), Берлин, 1923 г. Подписана Э. Л. Статья иллюстрирована фрагментами росписей синагоги

2. www.rpp.nm.ru