Это не рассказ, а быль. Не придумываю, а со смехом и слезами вспоминаю историю о Карле Грузинском.

Он жил недалеко от нас в приличном деревянном доме. Хотя дома, построенные после войны, по сегодняшним мерками, трудно назвать приличными.

Карлу дом достался от родителей. Он был единственным сыном в небедной еврейской семье. Папа вернулся с войны без правой руки, но это никак не отразилось на его хватке. Он был заведующим конторой, которая продавала керосин. Возле нашего дома тоже стояла «керосинка», как её называли.  Там торговали денатуратом, хозяйственным мылом, но главное – керосином. Тогда газовых плит не было. Керосин был в цене. Здоровый мужик зачерпывал из большой цистерны, вкопанной в землю, металлической кружной с длинной ручкой керосин и наливал в бидоны покупателей. Одна кружка – один литр.

Меня часто посылали за керосином. Там всегда стояли очереди, и взрослым не хватало времени или терпения их выстоять. Брали по 5-6 литров керосина. Может, кто-то брал и больше, но мне, пацану, говорили – не донесёшь. Кто смотрел, был в кружке литр, или – нет, полная она – или не полная. Работа хоть и огнеопасная, но денежная.  Правда, могли придти, и сделать контрольный замер.  Наверняка, продавцы со всех "керосинок" несли Карлиному папе деньги. Он передавал кому-то наверх, и всем хватало.

Дом построили быстро, даже с удобствами внутри, что в те годы было признаком богатства.

Карлина мама нигде не работала. Всё время болела. Сколько помню, часто останавливалась и тяжело дышала. Может поэтому у них был только один ребёнок.

Она умерла ночью. Уснула и не проснулась. Моя бабушка говорила: «Счастливая смерть». Я, от горшка два вершка, подумал: «Разве бывает счастливая смерть?». Бабушка сказала: «Главное, чтобы не было длинной кровати. Она говорила на идиш: «А лайнге бет». Потом я узнал «длинная кровать» – значит долгая болезнь.

Карлин папа после смерти жены никого в дом не привёл, а управлялся со всеми делами сам. Карл, конечно, ему помогал, особенно когда его пристыдят соседи, или кто-то ещё, но не очень спешил.

Женщины, особенно вдовы, их в те годы хватало, предлагали Карлиному папе помощь. Но он отказывался. «Память о жене бережёт, – говорила бабушка. – Никого в дом пускать не хочет».

Память действительно берёг. Но была ещё одна причина. Керосинщик однажды проболтался, я стоял в очереди и слышал:

– Боится, новая женщина всё к рукам приберёт.

Я пришёл домой и рассказал об этом бабушке. Она выслушала, тяжело вздохнула, потому что так думала и сама, но мне сказала:

– Не слушай, что эти пьяницы болтают.

Пьяницами она называла всех, кого хоть раз видела хорошо выпившим.

Так тянулось из года в год. Карл стал взрослым мужчиной, а его отец серьёзно постарел. Однажды я услышал, как бабушка сказала маме: "Он заболел". Она не назвала, кто именно, но когда добавила, что «керосина нанюхался», я понял: речь идёт о Карлином папе.

Его положили в больницу. Причина болезни была, конечно, не в керосине, да и где он мог его нанюхаться, сидя в конторе. Деньги не пахли керосином.

К концу лета Карлин отец вышёл из больницы и больше уже нигде не работал. Ходил по двору, сидел на крыльце. Когда с ним здоровались, в ответ кивал головой, и смотрел куда-то в небо. Осенью он опять лёг в больницу и больше его не видели.

Карл Грузинский остался один. Ему было немногим больше тридцати лет.

Не был он ни Карлом, ни Грузинским. Просто был очень маленького росточка, как говорят «метр с кепочкой». Поэтому в армию не взяли. Его мама переживала, и оправдываясь, разводила руки в сторону: «В кого такой?» Его называли карликом. Папа учил: «Не обращай внимания на дураков, мал да удал». Говорил, между прочим, как в воду глядел. Когда Карл стал взрослым, его перестали обзывать «карликом». Имя Карл ему даже нравилось. Он услышал где-то, что были цари с таким именем, и когда знакомился с девушками, говорил, что у него царское имя. Новые знакомые были уверены, что родители так назвали.

Карл стеснялся того, что еврей. Хотя это было написано у него на лице. Когда спрашивали: «Откуда такой нос?» отвечал: «У нас, у грузин, у всех носы такие». Если история с именем прокатывала, то над грузинским происхождением смеялись, потому что очень скоро узнавали, кто он на самом деле.

Карл Грузинский – работать не хотел. Да и не надо было ему ежедневно корячиться. Оформился в какой-то строительной бригаде, которая строила и красила коровники и свинарники. За него работали другие и получали деньги, которые делили между собой. Он только в ведомости расписывался, которую ему приносили домой. Всем было хорошо…

Но папина деловая хватка и любовь к деньгам у Карла прочно жила. Он сделал ещё один вход в дом, перегородил его на две половины и вторую сдавал квартирантам с юга, которые торговали на базаре.

Участковый несколько раз приходил к Карлу, спрашивал, что за люди живут в доме, хотя об этом все знали. Но вскоре участковый перестал интересоваться, потому что Карл понял, что милиционер тоже любит деньги и пошёл ему навстречу.

Ни ростом, ни лицом Карл не вышел, но в другом был силён. Как говорится, пошёл в корень. Был большой любитель женщин. И женщины, надо сказать, положили на него глаз. Наверное, было за что. И пухленькие, и стройненькие, и блондинки, и брюнетки, и совсем молодые, и те, кто был старше Карла лет на десять. Но особенно ему нравились высокие женщины, которым он доставал до пупа.

– А выше и не надо, – говорила продавщица Люся, которая приходила к нему чаще других.

Когда он шёл с ней домой, касаясь лбом её попы, моя бабушка, глядя на это, говорила:

– Как только не стыдно…

Однажды я крутился рядом с крыльцом, когда бабушка сказала эти слова, и с детской наивностью спросил:

– Кому не стыдно, ему или ей?

Все женщины, сидевшие на крыльце, засмеялись.

Когда Карл без подруги, иногда это бывало, проходил мимо нашего крыльца, бабушка говорила ему:

– У тебя была приличная мама, приличный отец, когда ты за ум возьмёшься.

– У меня есть за что взяться, – ни грамма не краснея, отвечал Карл. – Заведёшь жену и будешь её всю жизнь обслуживать…

– Стыдно им за тебя, – учила бабушка.

Но Карл только смеялся в ответ, чем ещё больше сердил бабушку, и она кричала вслед:

– Где ты таких дур находишь?

Однажды Карл стал сильно кашлять. Кашель не проходил неделю-другую. Он даже перестал приводить домой женщин, потому что кашель мешал ему радоваться жизни.

И Карл пошёл к врачу. Его слушали, прикладывали к груди трубочку, простукивали пальцами и выписали таблетки и микстуру.

Карл принимал, всё что прописали врачи. Бабушка дала ему малиновое варенье, и он пил чай с вареньем. Купил на базаре мёд и пил горячее молоко с мёдом. Кашель не унимался.

Продавщица Люся, с которой он уже две недели не встречался, сама пришла к нему домой. Она знала, что женщин у него много, ей было всё равно, но чтобы так долго не звал её – такого прежде не было. То ли заскучала Люся без Карла, то ли забеспокоилась, что надоела ему.

Услышав кашель, от которого могли трястись стёкла в окнах, Люся категорически сказала:

– Ложись.

Наверное, Карл подумал то, что думал всегда, и ответил:

– В другой раз. Лучше без кашля.

– Ложись, – снова приказала Люся. – Я буду тебя лечить.

Она пошла в аптеку, принесла горчичники и банки.

Но это не помогло. И тогда врачи отправили Карла на рентген.

Через три дня он пришёл в поликлинику и увидел доктора, который смотрел не на него, а в окно, и голосом, который почему-то дрогнул, спросил:

– Что?

– Придётся лечь в больницу – ответил доктор.

­– Что? – ещё раз спросил Карл.

– На обследование. Сейчас выпишем направление.

Карл встал со стула, чтобы видеть, что пишет доктор. Но ничего понял в его каракулях, и в третий раз громко спросил:

– Что?

– Есть проблемы, – ответил доктор. – Нехороший рентген.

Карл шёл домой, не видя белого света. Он вспоминал отца. Рентген, пятно на лёгких, больница, полгода – и всё.

Ночью Карл не спал. Он ходил по комнате, не включая свет.

У него не было родственников. Все остались здесь в войну и погибли...

Под утро тупой страх стал уходить и к Карлу стал возвращаться расчёт.

– Кому дом? – думал он. – Кому деньги? Не закапывать же их в землю. Памятник родителям не поставил, и кто подумает обо мне...

Он посмотрел на часы. Продавщица Люся уже должна идти на работу. Одеваться Карлу не надо было, потому что он не раздевался. И даже не замыкая дверь, пошёл к Люсиному магазину.

Она увидела его и ничего не понимая, спросила:

– Ты выздоровел? Не кашляешь? Но меня сейчас никто не отпустит. Давай вечером.

– Люська, будем дом переписывать на тебя, – ответил Карл.

– Как это?

– А вот так, подарю. А ты обещай: будешь смотреть за моими родителями и за мной.

Люся смотрела сверху вниз на Карла и трясла головой. Может он с ума сошёл, кашель ударил по мозгам.

Карл стал рассказывать о своём визите к врачу и обо всём, что надумал за ночь.

– Так может, обойдётся? – осторожно спросила Люся, хотя в её голове уже сверлила мысль «Она – хозяйка дома».

– Это у меня по наследству, – обреченно ответил Карл. – Отец от того же...

Уже открыли магазин и Люся сказала:

– Я приду вечером, обо всем поговорим.

Карл поплёлся домой. Ноги были ватными, и он завалился на кровать. В это время нараспашку открылась дверь, и в комнату влетел врач. Город был небольшой и все друг друга знали.

– Понимаешь, Семён Григорьевич, – первый раз врач назвал Карла его настоящим именем и отчеством. – Произошла ошибка. Я, как только понял, сразу бегом к тебе.

– Как ошибка? – и без того навыкате глаза Карла готовы были вылезти на лоб.

– Это не ваш рентген, вообще женский снимок. Перепутали. У вас всё в порядке. Я бегом туда и обратно. В кабине никого.

И врач унесся стрелой.

– Пе-ре-пу-та-ли… – по слогам повторял Карл самому себе это слово. – Пе-ре-пу-та-ли…

После работы Люся побежала к Карлу. Ни на одно свидание она так не спешила.

Около дома Карла стояла «Скорая помощь».

– Как? – закричала Люся. – Не дождался.

– Довели, – сказала моя бабушка. – Сердце схватило. Чтобы только не было инфаркта.

– А дом? 

– Что дом? – спросила, ничего не понимающая бабушка. – Если что, я присмотрю за ним. Дай бог, всё обойдётся…

Аркадий Шульман