Городу Витебску,
в котором родилась моя мама Серафима Лаговер,
и в котором я никогда не был, посвящается.

Немцы оккупировали Витебск в первые недели войны. Война, как потом скажут, была вероломной, вопреки договору о ненападении, вопреки эшелонам с продуктами, рудой, лесом, идущим из СССР в Германию. Людям разве легче от того, что наше командование то ли ошиблось, то ли просчиталось, то ли не знало о планах немцев установить новый порядок на Востоке?

Июль 1941-го. Война шла в Европе уже два года. Наша разведка многое знала. Например, о систематическом уничтожении евреев.

На экстренном заседании обкома компартии Витебска объявили о срочной эвакуации заводов и фабрик. Без промедления: станки, оборудование, материалы – на Восток. Из персонала, в первую очередь – специалистов.

Начальник ватино-ватной фабрики Николай Васильевич, на которой работала моя мама, тихо сказал ей: «Сима, бери родителей и в эшелон. Немедленно. Немцы убивают ваших без разбора».

…Он спас мою маму, этот святой человек. И моих деда и бабу…

Местечко Обольцы километров шестьдесят от Витебска. Лес кормил, река Оболянка поила. Дома деревянные. И только дом раввина Мордехая Осмушкина отличался от остальных. Каменный, крашенный белой известью. Его и называли белокаменный. Стоял на пригорке в саду. В местечке испокон века жили и белорусы, и евреи. Евреи собирались на молитву в этом белокаменном доме. Строил его ещё отец раввина, старый Ицхак. Было у раввина Осмушкина трое детей. Двое младших сыновей не жили уже в этом доме. Забегая вперёд, скажу: оба сына воевали, первый Давид пропал без вести, а средний Наум воевал до конца войны и вернулся в наградах за героизм, но инвалидом без ног.

Только раввин Осмушкин с женой Соней и дочерью Полиной оставались в доме. Они и достроили его. Добротный был дом, и хозяйство было. Корова, гуси с курами, огород, сад, яблони росли, малина, картошка. Молодая соседка Нюра помогала по хозяйству.

Немцы не остановились в местечке. Танки, грузовики просто пролетели мимо на Восток. По дороге меняли власть, забирали, что хотели. Назначили старосту. И убивали…

По местечку пронеслось: в первые же дни раввина убили. Просто вытащили из дому и повесили в саду на старой яблоне на глазах у соседей. Кто-то сказал: донесли…. Говорили, то ли Нюра, то ли её мать, то ли ещё кто-то…

Нюра с родителями перешла жить в этот дом.

– А что потом было? Как ты узнала об этом? – спрашивали мы Лену.

Сидели мы в маленьком кафе недалеко от океана во Флориде. Тихий ветер шевелил пальмовые крылья. Морской воздух пахнул водорослями, а свежий кофе щекотал ноздри.

– Моя мама Полина, дочь раввина Осмушкина, которой тогда было 19 лет, убежала в Витебск. Потом эвакуация, так и выжила. В Саратове дождалась конца войны. Работала, вышла замуж за моего папу. После войны вернулись в Витебск.

Как-то однажды подошла к дому в Обольцах. Узнала сад, колодец, кусты малины. Яблоню, на которой отца повесили. Зайти не решилась. Чужие люди в доме… Поплакала и ушла.

В конце 50-х родилась я. Была у нас маленькая квартира в Витебске. Жили небогато, но правильно. Кода я выросла, поступила в Витебский педагогический институт. Нас, евреек, в группе было трое. Остальные девочки из соседних деревень. В группе старостой была Марина, тоже откуда-то из Витебской области. Всё расспрашивала о родителях, о нашей жизни…

– Будь осторожной с ней, – сказала мне мама. – В каждой группе есть стукачи.

Шёл 1974 год. Хрущевская оттепель закончилась. В стране появились инакомыслящие, диссиденты, политические заключённые. Евреи заговорили о том, что нужно уезжать. Тонкий ручеек еврейских беженцев стал вытекать из-за «железного занавеса».

– Ты родилась в Витебске? – спросила Марина.

– Да, – ответила Лена.

– А я из деревни Обольцы. Ты, наверное, и не слыхала о такой.

– Слыхала, – сказала Лена, – у меня мама из Обольцев.

– Пригласи к себе домой. Так интересно с твоей мамой поговорить.

Сидели, пили чай с яблочным пирогом. Мама рассказывала о своём детстве в Обольцах, о своей семье, об отце раввине Осмушкине.

– Только две маленькие фотографии родителей у меня и остались, – сказала мама, показывая гостье семейный альбом.

– Это ваши родители? – вдруг побледнела Марина.

– Да, это мой отец раввин Осмушкин с мамой Соней. Мы жили в белом доме на пригорке в саду.

– Я родилась в этом доме, – голос Марины стал хриплым. – Мою маму зовут Нюра. Эти фотографии, только большие, и сейчас висят у нас на стене. Мама их не снимает, говорит, нельзя их снимать.

А через несколько недель Марина подошла к Лене и говорит:

– Приезжай к нам в деревню. Тебя все ждут. Ты внучка раввина Осмушкина. Помнят его.

Приехала Лена пригородным автобусом. Была зима, снег, но не очень холодно. Марина встретила Лену на остановке.

А дальше началось невероятное. Лену усадили в сани с лошадью, на сено, устланное большим рушником, и стали возить от дома к дому.

– Выходите, – кричали люди, – это внучка раввина Осмушкина. Жива, к нам гости приехала.

– Здравствуй, – встречали Лену. Хлеб – соль из каждого дома. И самогон…

– Да, не пьет она, – кричала, пытаясь защитить Лену, Марина.

– Как это не пьет? – отвечали. – Раввина надо помянуть. Хороший был человек, многим помогал.

– Пей до дна. И мы грех снимем с души. Не уберегли Осмушкина, не успели схаваць в лесу.

– И вы знаете, – продолжает Лена, – я и не очень-то охмелела. Люди крестились, и меня крестили…

Потом Лена перебралась в Америку. Живёт во Флориде. Здесь же похоронена мама Полина – дочь раввина Осмушкина.

Историю эту рассказывает детям, а теперь и внукам. С Мариной переписывается по Интернету.

– Приезжай, – пишет Марина, – пора твой дом ремонтировать.

– Нет, это не мой дом, а твой, – отвечает Лена. – Мой дядя Наум, вернувшись с войны, подписал твоей маме Нюре документы о передаче владения.

…В деревне Обольцы стоит памятник евреям, погибшим от рук нацистов. В музее Катастрофы Европейского Еврейства Яд Вашем в Израиле записано имя раввина Осмушкина и жены его Сони…

Анатолий Стеклов

Об авторе:
Родился в Западной Украине в 1952 году. Учился во Львове. 35 лет живёт в США.