Аркадий ШУЛЬМАН
При участии Яна Карпинского
НЕОТПРАВЛЕННОЕ ПИСЬМО
Сценический портрет первого президента Израиля, учёного-химика Хаима Вейцмана.
Пьеса в двух действиях
Действующие лица:
Хаим Вейцман – родился в Мотоле. Детские и юношеские годы провёл в Пинске, откуда уехал в большой мир. В 1931 году, когда он впервые после долгого перерыва приехал в Пинск, ему было уже 57 лет. Первый президент Израиля.
Рохел-Лея Вейцман (в девичестве Чемеринская) – мать Хаима Вейцмана.
Вера Вейцман – жена Хаима. Красивая и умная женщина. Уверена, что благодаря ей состоялась политическая и научная карьера Хаима.
Шмуэль Вейцман – брат Хаима. Моложе его на 7 лет. Революционер и вечный спорщик. Жил в Москве. Репрессирован и расстрелян в 1939 году.
Батия Рубина – жена Шмуэля. Его ровесница. Получила хорошее образование. Мечтала о крепкой семье и счастье детей.
Анна Вейцман – сестра Хаима. Намного моложе его. Учёный-химик, училась в Швейцарии, работала в Москве. В 1933 году переехала в Палестину. Из двенадцати братьев и сестёр Вейцманов самый близкий человек Хаиму и Шмуэлю.
Голда Мармер – (в девичестве Чемеринская), троюродная сестра Хаима Вейцмана. Всю жизнь прожила в Пинске. В 1931 году ей чуть около сорока, у неё пятеро дочерей. Расстреляна немцами в годы войны.
Ицик Мармер – муж Голды и её ровесник. В Пинске держал небольшой магазин. В годы войны чудом избежал смерти. После войны сумел добраться до Палестины и открыл там маленький магазинчик, который назвал «Пинск».
Пётр – друг детства и ровесник Хаима. Всю жизнь, как и его отец, проработал почтальоном – сначала в Мотоле, потом в Пинске.
Отец Петра – почтальон в Мотоле.
Пинский фотограф – Янкель Гольдшмит, Ян Ковальский, Джон Смит, Цви Напах. Одно и то же лицо, несмотря на разные имена и фамилии. В 1931 году ему ещё нет и 30 лет.
Чемеринский – дядя Хаима Вейцмана.
Девушка-память – абстрактный образ, память Хаима Вейцмана.
А также: жители Мотоля, Пинска, жители Израиля.
Действие первое
Картина 1.
На сцене затемнение. Как полусфера нависает звёздное небо.
Чуть слышно звучит белорусская народная музыка. Постепенно звук усиливается. Прорываются еврейские народные мелодии.
Голос за сценой: Полесье – страна тихой красоты. Здесь у природы нет ярких красок, здесь в удивительной гармонии живут и небо, и земля.
Ушли в безмолвие десятки поколений полешуков, забыты слова, имена и названия, но мудрость веков поднимается к небесам и ведёт нас по жизни.
По сцене кружится Девушка-память. Луч света сопровождает её танец.
Девушка-память: Ночное небо здесь нарисовано нежными красками, и чёрный небосвод кажется прозрачным и уходящим в глубины вечности.
Крупные звёзды осторожно заглядывают в маленькие окошки. Стоит только поднять руку, и ты вот-вот дотянешься до них…
А Большая Медведица висит прямо над головой, пытаясь зачерпнуть ковшом Млечный путь...
На сцену медленно выходит женщина средних лет. Это Рохел-Лея – мама Хаима.
Рохел-Лея: Конечно, каждый видит то, что он хочет видеть. И даже небо каждый видит по-своему. Но каким бы ни казалось разным небо, оно всё равно останется одно на всех.
Выходит почтальон – отец Петра.
Отец Петра: Я родился здесь. И, наверное, от рождения мне на плечо повесили эту почтальонскую сумку. Кому, как не мне, знать эти места и наших людей. У нас всего поровну: и земли, и воды, и умных, и дураков, и тех, кто любит задавать вопросы, и тех, кто думает, что знает на них ответы…
Картина 2.
Музыка становится тише. Врывается многоголосье языков: польский, белорусский, идиш, украинский, русский. Но в основном слышен певучий полесский говор. Все громко предлагают свои товары.
Местечко Мотоль. Последняя четверть XIX века. Ярмарка гудит, как растревоженный улей.
– Глядзi, якi гляк… Малако будзе тыдзень стаяць – не скісне.
– Колькi каштуе? Глядзi, сам не скiснi з такой цаной…
– Боты. Чыстая скура.
– Ер а мишугинер. Цванциг карбаванцев…
Рохел-Лея ходит между торговцев
Рохел-Лея: Вы не видели моего Хаима?
– Што здарылася, пани Вейцман?
Рохел-Лея: С самого утра ушёл, и до сих пор его нет…
И снова крики торговцев, предлагающих товары.
– Посмотри, какого коня торгую…
– Так веди его сюда.
– Все будут видеть, сглазят...
– Ворованный, наверное.
Рохел-Лея: Не видели Хаима?
– Какого Хаима?
– Сына старосты.
– Евзор, уважаемый человек. Что-то его не видно.
– Поехал в Данциг плоты встречать.
И снова крики торговцев
– Бочки. Бочки. Я раблю, мой бацька рабіў, мой дзед рабіў. Вы ж мяне ведаеце.
– Ведаем. За добры гандль трэба по келішэку прапусціць.
Рохел-Лея: Что я скажу Евзору? Пропал Хаим…
– Что же вы, мадам Вейцман, не смотрите за своими детьми?
В разговор включаются и торговцы, и покупатели
– Попробуй уследи, когда их двенадцать.
– Горит у них всё под ногами. Только и смотри в оба глаза…
И снова голоса торговцев
– Бейгеле, бейгеле, бейгеле. Сами тают во рту.
На ярмарке мотольский почтальон и его сын Пётр. Подходят к Рохел-Лее.
Почтальон:
Где же ваш Хаим? Как ему письмо передать?
Рохел-Лея: Отдайте мне, я передам.
Почтальон: Не могу госпожа Вейцман. Письмо Хаиму, для него написано.
Рохел-Лея: А кто ему пишет?
Пётр: (Достает из сумки и держит в руках письмо) Из Пинска. У вашего Хаима столько друзей.
Рохел-Лея, ещё больше встревоженная, продолжает ходить между торговцев.
Рохел-Лея: Вы не видели моего Хаима?
– Почему не видела? Ваш Хаим ещё с утра шёл мимо моего дома к озеру.
Рохел-Лея: Ой, к озеру…
– Что вы так пугаетесь. Он там всё время сидит у мостков. С какими-то листочками, с карандашиком и переводит деньги.
Рохел-Лея: Как это переводит?
– А что, по-вашему, бумага не стоит деньги или карандашик дают бесплатно …
Продавцы и покупатели уходят со сцены. Остаются почтальон и Пётр.
Почтальон: Письмо – дело ответственное. Два человека друг другу доверяют тайны. Мы эти тайны бережём.
Пётр: У Хаима, наверное, много тайн.
Почтальон: Сколько друзей, столько и тайн.
Пётр: Будем искать по всему Мотолю. Пока не найдём.
Почтальон и Пётр уходят со сцены.
Картина 3.
На берегу озера Хаим и Девушка-память.
Девушка-память: Ты кто? Я давно приметила. Ты уже месяц каждый день приходишь сюда.
Хаим: Я – Хаим, сын Евзора.
Девушка-память: Это про тебя говорят, что ты смышлёный парень?! Пишешь такие письма, что их всё местечко читает. Где ты раньше был? Почему я прошлым летом не видела тебя здесь?
Хаим: Я живу не в Мотоле, учусь в Пинске, в гимназии. Сейчас приехал на каникулы.
Девушка-память: Тебе нравится учиться?
Хаим: Я люблю учиться. Каждый день, как будто в новый мир попадаешь.
Девушка-память: Что ты делаешь на берегу? Тоже письма пишешь?
Хаим: Письма пишу (смущено) и на тебя посмотреть хочу.
Девушка-память: (удивлённо) На меня?
Хаим: Ещё никто не купается. А ты заплываешь далеко-далеко. А потом выходишь из воды такая красивая.
Девушка-память: (смеётся) С чего ты это взял?
Хаим: Не знаю. Смотрю на тебя и глаз отвести не могу. Скажи мне, где ты живёшь?
Девушка-память: (неопределенно, заигрывая) Там… недалеко… за озером…
Хаим: И каждый день приходишь на берег?
Девушка-память: Приплываю сюда. Здесь хорошо…
Хаим: Может ты русалка?!
Девушка-память: А ты веришь в русалок?
Хаим: Я – нет. Но в местечке все говорят, что в нашем озере живут русалки.
Девушка-память: Что ты сегодня записал в блокнотике?
Хаим: Ничего не записал. Тебя ждал.
Девушка-память: Так зачем тебе, блокнотик и карандаш?
Хаим: Чтобы никто ничего не подумал. Ты же знаешь, что скажут в местечке.
Девушка-память: Смешной ты. Но ты мне нравишься.
Хаим: (не веря услышанному) Правда?!
Девушка-память: Правда, правда… Я не умею обманывать. Я буду с тобой всегда… Буду заботиться о тебе. Оберегать каждую минуту… А теперь иди. Тебя мама на ярмарке ищет. И помни! Я буду рядом. Я всегда буду с тобой.
Картина 4.
Рохел Лея, её родной брат Чемеринский и Хаим.
Рохел-Лея: (Хаиму) Наконец-то пришёл. Я уже не знала, что подумать. Где ты был?
Хаим: На озере.
Рохел-Лея: Тебя всё к озеру тянет. Что ты там нашёл такого?
Хаим: Красиво там.
Чемеринский: Хочешь целый месяц на такую красоту смотреть?
Хаим: Такую красоту нигде не найдём.
Чемеринский: Влюбчивый какой. Поплывёшь со мной на плотах?
Хаим: Возьмёте? Не смеётесь?
Чемеринский: А куда денусь, если мама просит. Сил у неё не хватит всё лето за тобой смотреть. Ты ж не один в доме.
Хаим: Когда поплывём?
Чемеринский: Скоро будем сбивать караваны.
Хаим: На Балтийское море, в Данциг?
Чемеринский: Любопытный. Не зря говорят, учёным будешь. Сначала по каналу, потом по Бугу, а там Висла. По ней до самого Данцига.
Рохел-Лея: (Чемеринскому) Конечно, Файвиш и постарше, и покрепче. Он бы тебе лучшим помощником был.
Чемеринский: Мне Евзор сказал, что Файвиш хорошо считает и хватка есть. Будет денежки считать. Дай Бог, их заработать.
Рохел-Лея: Хаим тоже считать умеет. В школе хвалят.
Чемеринский: Этот звёзды на небе считает. Книжек много прочитал. Только деньги – это совсем другое. Что силёнок маловато. Приедет – не узнаешь.
Хаим: Книжки можно с собой возьму?
Чемеринский: Возьми. Только читать некогда будет. Мы с кассирами поплывём во главе каравана. Почтарь сына своего берёт – Петра. Будет ему помощником. Вы ж одногодки. Скучно не будет.
Картина 5
Плот, плывущий по Висле. Ночь. Звёздное небо. Взрослые ушли отдыхать. У костра Хаим и Пётр.
Хаим: Видишь, самую яркую звезду. Полярная называется. Она показывает дорогу на север. Мы будем плыть на неё до самого Данцига.
Пётр: Откуда ты всё знаешь?
Хаим: В книжках написано.
Пётр: А я умею читать только адреса на конвертах.
Хаим: Вернёмся, я тебе книги дам.
Пётр: Мне отец доверяет. Я твои письма всегда отношу. И Евзору, и Рохел-Лее, и Соколовскому.
Хаим: Мне интересно письма писать.
Пётр: Пиши, мне за каждое дают грош. Скажи, почему евреи должны отсюда уехать и вернуться в Сион?
Хаим: Ты читал моё письмо?
Пётр: Твоё письмо Соколовскому весь Мотоль читал: и в школе, и в синагоге.
Хаим: Понимаешь, Пётр, у каждого народа должен быть свой дом.
Пётр: Разве мы с тобой не друзья? Тебе здесь плохо? Почему ты хочешь уехать?
Хаим: Мы друзья и останемся друзьями. И ты будешь помогать строить мой дом, а я буду помогать строить твой.
Пётр: И у нас у каждого будет свой дом?
Хаим: Будет и свой дом красивый, светлый, и свой цветущий сад, и своя семья, Пётр, большая счастливая семья. Всё будет. Не сомневайся.
Пётр и Хаим встают со своих мест и обнимаются. Над ними звучит чей-то приглушенный женский голос: «Хаим, Хаим, смотри на реку!». Хаим что-то замечает и отпихивает Петра.
Хаим: Буди взрослых. Плоты к берегу понесло!
Пётр с криками «Бацька», «Дядька» убегает за сцену. А потом появляется снова на ней вместе с отцом и Чемеринским.
Чемеринский: Вправо, вправо бери руль. Прибьёт к берегу – пиши пропало!
Отец Петра и Чемеринский рулями выравнивают плоты. При этом обмениваются словами: «Сильнее держи. Не давай поворачивать», «Ещё вправо бери, ещё». «Ну, вместе и вправо». Наконец-то плоты пошли по фарватеру реки.Чемеринский и отец Петра вытирают пот со лба, пьют воду из ведра.
Отец Петра: Слава Богу, пронесло.
Чемеринский: Кто увидел течение?
Пётр: Хаим.
Чемеринский: То дожди идут, то засуха… Висла стала коварная река.
Отец Петра: (обнимает Хаима) Чутьё у тебя есть, хлопец. Подрастёшь, будешь сам плоты водить.
Картина 6
Хаим остаётся на сцене. Появляется Девушка-память и садится рядом с ним.
Девушка-память: Это я тебе подсказала, что плоты к берегу понесло.
Хаим: (удивленно) Как ты появилась здесь?
Девушка-память: Меня нет, и в тоже время я – есть.
Хаим: (с любопытством) Ты серьёзно?! Как тебя зовут?
Девушка-память: У меня много имен. Это не важно. Главное, что я всю жизнь буду вместе с тобой. Я же тебе обещала это. Всегда останусь такой же молодой, какой ты увидел меня на озере.
Хаим: Так не бывает.
Девушка-память: (с улыбкой) Бывает, Хаим. Ты доверил мне свои тайны. Я умею хранить тайны. Я знаю про тебя всё.
Хаим: Я сам про себя не знаю всё.
Девушка-память: Знаешь, просто иногда стараешься забыть то, что не хочешь вспоминать. Так легче жить.
Хаим: (с испугом) Кто ты?
Девушка-память: Можешь считать меня русалкой… Не бойся, ничего плохого тебе не сделаю. Только иногда я буду приходить и рассказывать то, что ты должен услышать. И чем старше ты будешь становиться, тем чаще я буду тебя навещать.
Хаим: А если я не захочу тебя видеть?
Девушка-память: Тебе стыдно за ошибки? Ты не хочешь их вспоминать? В молодости ты был решительней. А услышать о хорошем? Помнишь, как ты познакомился с Верой?
Хаим: Откуда ты об этом знаешь?
Девушка-память: Ты ещё не понял?! Я – твоя память.
Картина 7
Хаим остается на сцене. К нему подходит Вера.
Вера: Я – Вера Кацман из Ростова. Учусь в университете на медицинском. Мне порекомендовали вас. Хочу заниматься с вами немецким языком.
Хаим: Такие молодые девушки обычно выбирают себе педагогами женщин. Вы не боитесь, что скажут люди.
Вера: Мне говорили о вас только хорошее. Закончили университет. Химик. Работаете над докторской диссертацией. Кроме того, вы помолвлены с очень красивой девушкой, которая тоже учится на медицинском.
Хаим: Вы знаете обо мне многое, я о вас – ничего.
Вера: Отец отслужил двадцать пять лет в русской армии. Разрешили жить в Ростове. Купец. Занимается мануфактурой. Мама из Воронежа. Старшая сестра училась в Варшаве на дантиста. Вышла замуж за состоятельного человека и закончила обучение. Она помогает мне. За её деньги я могу заниматься с вами.
Хаим: Медицину выбрали по настоянию отца?
Вера: По своим убеждениям тоже.
Хаим: Мне симпатичны люди с убеждениями. А кроме медицины, что вас интересует?
Вера: Люблю музыку и Европу. Наверное, должна была родиться в Швейцарии. Мне нравится здесь всё.
Хаим: А как же музыка?
Вера: Если бы не медицина, я бы училась в консерватории.
Хаим: (после некоторого раздумья) Мы будем встречаться три раза в неделю.
Картина 8.
Скамейка в вечернем парке. Зажжён одинокий керосиновый фонарь. К нему подходит Девушка-память:
Девушка-память: Эту встречу, здесь в парке, под этим керосиновым фонарем, ты будешь вспоминать Хаим, всю свою жизнь. Сколько бы лет не прошло. Вы могли сориться, расходиться, потом опять сходиться, а эту встречу, ты всегда вспоминал, как самую счастливую в жизни. Даже сердце замирало от воспоминаний…
Девушка-память уходит, а с другой стороны выходят Хаим и Вера. В её руках букетик цветов.
Хаим: Вы уже говорите на немецком, как будто родились в Германии. Но мне бы хотелось продолжить наши встречи.
Вера: И чем же мы будем заниматься?
Хаим: Сегодня пойдём в клуб. Я хочу послушать, как вы играете на фортепиано. Мы поедем в Цюрих. Я хочу вам показать этот город.
Вера: Наверное, будем кормить лебедей на озере. Но вы позабыли о своей помолвке. Вас ждёт невеста.
Хаим: Я уже написал ей письмо о том, что прошу считать нашу помолвку расторгнутой.
Вера: Такого не может быть, просто не может…
Хаим: Но вы же говорили, что вы – европейский человек, что нельзя жить местечковыми предрассудками…
Вера: (после некоторой паузы) Я готова подчиниться вам.
Хаим: Я каждую ночь вижу вас во сне.
Хаим и Вера целуются.
Патефон. Пластинка. При свете уличного фонаря Вера и Хаим танцуют медленный танец.
Проходят друзья Хаима, затем возвращаются и подходят к молодой паре.
Первый друг: Хаим, ты не имеешь права так вести себя.
Хаим: Мы с Верой любим друг друга.
Второй друг: Сейчас поздно говорить об этом. Ты уже помолвлен. У тебя есть невеста.
Хаим: Я же не знал, что встречу Веру.
Первый друг: Ты понимаешь, что ломаешь жизнь невесте. Если уж так случилось, будет лучше, если ты женишься на Софии, а потом разведёшься.
Хаим: Я никогда не стану этого делать.
Второй друг: Ты – эгоист. Думаешь только о себе. У тебя нет никаких принципов, одни красивые слова.
Друзья уходят. Вера прижимается к Хаиму.
Картина 9
Девушка-память: Мармеры живут в центре Пинска. У них красивый дом. А комнаты, которые выходят на улицу, оборудованы под небольшой магазин.
Девушка-память открывает дверь и входит в дом.
Девушка-память: Что главное в доме? Дверь и стол. Дверь должна быть открытой для хороших людей, а стол – накрытым.
Входит Ицик Мармер.
Ицик: Я – Ицик Мармер. Я маленький человек. Но в Пинске меня знает каждая собака. Спросите у любого, где магазин Мармера, и не успеете глазом моргнуть, вас приведут к моему крыльцу.
Входит Голда Мармер.
Голда: Я Голда – жена Ицика. У меня пятеро дочерей… и уже две внучки! Что ещё в жизни надо?
Девушка-память: Еврейский стол не бывает пустым. Или пустой, или еврейский.
Ицик и Голда приносят скатерть, самовар, вязанку баранок. Садятся за стол.
Девушка-память одевает на голову Ицика кипу, фартук завязывает на шее у Голды.
В дверях появляется Пётр-почтальон.
Пётр: Здесь проживает Ицик Мармер?
Ицик: А то ты не знаешь, кто я?
Пётр: Должен переспросить. Порядок такой. Телеграмма. Даже не одна, а две. Получите и распишитесь.
Пётр вручает телеграммы Ицику. Ицик крутит в руках телеграммы.
Ицик: Очки далеко лежат, в магазине.
Пётр: Пускай жена прочтёт.
Ицик: На каком языке написано?
Пётр: Понятно, на государственном.
Ицик: Прочитай сам, что там написано.
Пётр читает первую телеграмму.
Пётр: Хаим и Вера приезжают 31 года.
Ицик: А сейчас какой год?
Пётр: 31-й.
Ицик: Читай ещё раз. Только медленно и чтобы я всё понял.
Пётр: Хаим и Вера приезжают 31 года.
Ицик: И всё?
Пётр: Это телеграмма пан Мармер. Здесь лишних слов не пишут. За каждую буквочку надо платить деньги.
Ицик: И что? Мне их теперь ждать целый год. Хоть бы они уже на еврейском писали. Было бы понятно, что пишут.
Голда: Что тебе не понятно. Какое сегодня число?
Пётр: 31 августа.
Ицик: При чём здесь августа? Они же приезжают 31 года.
Голда: Года – это имя дочки Мирьям, сестры Хаима. Она живёт в Варшаве.
Ицик: Об ваших родственников можно все зубы сломать.
Голда: Когда прибывает поезд из Варшавы?
Ицик достаёт из кармана часы на цепочке и с важным видом сообщает.
Ицик: Поезд прибыл десять минут назад.
Голда: Ой, что я на стол поставлю? Я свои глаза поставлю?
Голда убегает на кухню.
Пётр: По какому случаю гости? На радостях или как?
Ицик: Евзора Вейцмана вспомним… Двадцать лет, как его нет. У кого им ещё здесь останавливаться. Сам понимаешь, Ицик Мармер – это вам не просто так. А моя Голда – их родственница. Она же по маме Чемеринская.
Пётр: Помню Чемеринских, помню Евзора.
В это время в дом входят Хаим и Вера с чемоданом и сумками. Ицик сидит к дверям спиной и не видит гостей, но видит, как со своего места поднимается Пётр. А он ещё не прочитал вторую телеграмму. Ицик, думая, что Пётр собирается уходить, приказывает ему.
Ицик: Стоять.
Хаим и Вера, ничего не понимая, переглядываются у порога.
Вера: Он нам говорит: «Стоять»?
Хаим: Может, у них так принято. Я давно здесь не был.
Пётр что-то хочет сказать, чтобы Ицик обратил внимание на гостей. Но Ицик слышит только себя.
Ицик: Читай вторую телеграмму.
Вера: По-моему, нас не ждали.
Пётр: (читает) Приезжаем 14-00 Батия Шмуэль.
Ицик опять достаёт часы на цепочке, смотрит на них и кричит на весь дом.
Ицик: Голда, иди сюда!
В зал вбегает Голда и видит гостей. Она останавливается, как вкопанная.
Голда: У меня ещё ничего не готово!
Ицик наконец-то видит, что у него в доме гости. Он как будто поперхнулся воздухом.
Ицик: Таких людей у меня в магазине ещё не было.
Девушка-память выходит на сцену и начинает наклеивать на чемодан Хаима и Вера бирки с названиями городов.
Девушка-память: Лондон, Берлин, Варшава… Этикетки с названием Пинск тогда ещё не было…
Хаим: Здравствуйте. Нас зовут Хаим и Вера. Нам в Варшаве рассказывали о вас много хорошего.
Ицик: Ицика Мармера все знают. Даже в Варшаве.
Вера взяла за руки Голду, чтобы поздороваться.
Вера: Какие у вас тёплые руки.
Голда смущённо разглядывает свои руки, как будто видит их в первый раз.
Голда: Ну, что вы… руки… это чтобы детей нянчить, чтобы обед сварить…
Хаим: Давно я не был в Пинске. Ой, как давно…
Голда: Значит, душа не звала сюда. Как душа позовёт, на край света побежишь.
Вера: Что вы, Голдочка. Хаим мне столько рассказывал про Пинск. У него столько дел.
Ицик: И до нас дошли кое-какие слухи, что вы большой учёный. Из каких-то растений стали делать… Короче, получается порох. А может, вы что-нибудь сделаете, и мы будем это продавать в Пинске. И Ицик тоже заработает копейку. Мы же родственники.
Хаим: (смеётся) Я подумаю.
Пётр: Прошу прощения. Должен напомнить. Через двадцать минут пребывает поезд по второй телеграмме.
Ицик (Голде): Покажи комнату для наших гостей и через полчаса мы вернёмся…
Ицик с Петром уходят в одну сторону. Хаим с Верой – в другую. Их сопровождает Голда.
Картина 10.
Девушка-память внимательно рассматривает глобус, который у Ицика Мармера стоит, как украшение.
Девушка-память: Вот здесь Советский Союз, вот здесь Польша, а вот здесь Пинск. Шмуэль и Батия ехали из Москвы. Непростая эта дорога. Легче добраться до Пинска с другого конца света, чем перешагнуть советскую границу. Кругом враги, граница на замке. Шмуэль и Батия смогли приехать, хотя потом это не раз им аукнется.
В комнату с одной стороны входят Хаим и Вера, с другой – Ицик и Голда, Шмуэль и Батия.
Вера: (обращаясь к Шмуэлю) Вот вы какой! (С улыбкой) Это правда, что вас дома называли революционером?
Шмуэль: Ну, если Хаим рассказывал, значит, так и было. Я с братом в детстве никогда не спорил.
Оба Вейцмана после этих слов засмеялись и, сделав несколько шагов навстречу, обнялись.
Батия: А мне Шмуэль рассказывал, что даже николаевский полицмейстер называл Хаима мечтателем.
Вера: (поддерживая шутливый тон) Не верьте классовым врагам. Хаим не просто мечтатель. Он самый большой мечтатель в мире. Обычный человек может мечтать о новом костюме, о новом доме. А Хаим мечтает о новой стране.
Шмуэль: Я думаю, революционеры тоже мечтатели, только они знают, как мечты воплотить в жизнь.
Ицик: С мечтателями хорошо пить чай и не брать ни одного слова до головы. С ними ничего не заработаешь.
Шмуэль: А с революционерами?
Ицик: С ними только потеряешь. (Спохватывается) Я, конечно, не всех имел в виду.
Голда: У вас много красивых слов, но сыт ими не будешь. Занесём ваш чемодан и будем накрывать на стол.
Голда легко прихватила тяжёлый чемодан, и женщины уходят.
Картина 11.
Девушка-память обходит вокруг стола, гладит рукой столешницу.
Девушка-память: Когда-то этот стол стоял в Мотоле, за ним собирались все Вейцманы и Чемеринские. Потом стол переехал вместе с семьёй в Пинск. Когда Евзора не стало, а Рохел-Лею дети забирали в Варшаву, она пришла к Мармерам и сказала: «Возьмите стол себе. Не хочу, чтобы он стоял у чужих людей».
Хаим, Шмуэль и один стул, который они ставят в определённое место у стола и рассказывают, кто сидел на этом месте.
Игра со стулом.
Хаим: (ставит стул во главе стола). Здесь сидел Евзор. Он очень не любил, когда кто-то опаздывал к обеду. И говорил: «Забирай стул и уходи в конец стола. Будешь сидеть ин тохес ин винкеле» (в попе в уголке – слова на идише).
Шмуэль: А вот здесь было место мамы. (Отодвигает стул от стола) Она всегда была беременной и не помещалась за столом.
Хаим: Мама что-то уносила, приносила. Я вообще не помню, когда она сидела за столом.
Хаим ставит стул на новое место.
Хаим: А вот здесь сидел я.
Шмуэль передвигает стул.
Шмуэль: Там сидел Файвиш, потом – ты. По старшинству.
Хаим: (перечисляет и загибает пальцы) Потом Моше, потом – ты, а следом – Хиел. С другой стороны – Мирьям, Хая, Фрума, Гита, Мария, Анна, Мина. (Смеётся, Шмуэль быстро переставляет стул) Никого не забыл? Все двенадцать. Весёлая семейка.
Шмуэль: Когда ты и Файвиш уже жили в Пинске, младшие ещё не родились.
Шмуэль берёт Хаима за рукав, и они вместе забираются под стол.
Шмуэль: Однажды, я и Хаим забрались под стол искать упавшую ложку. Хаим нашёл ложку, вылез и уселся за стол… Евзор только к концу обеда увидел, что меня нет, и спросил: «Где Шмуэль?». А когда узнал, сказал, что до самого шаббата я буду кушать под столом.
Входит Ицик. Видит Шмуэля и Хаима под столом и ничего не понимает.
Ицик: Что вы делаете у меня под столом?
Шмуэль: Ищем своё прошлое.
Ицик: (после некоторой паузы) Странные люди, эти революционеры и политики, и учёные тоже... Сейчас покушаем, сделаем лехаим. Хотите отдохнуть или сразу в синагогу?
Шмуэль: А что в синагоге? (вылезают с Хаимом из-под стола).
Ицик: Как что? Вот что значит уехать в Москву. Прочтём кадиш по Евзору, а после сходим на кладбище.
Хаим: Времени немного. Давайте так и сделаем. Отдохнём в дороге.
Шмуэль: Атеист не должен ходить в синагогу. Но, если это кадиш по отцу, тогда может быть…
Ицик: (обращаясь к Шмуэлю) У вас в стране Бога нет. Запретили. (Обращается к Хаиму) А в еврейской стране всем разрешат ходить в синагогу? Хаим: В нашей стране всем хватит места. И тем, кто будет ходить в синагогу, и тем, кто будет обходить её стороной. И умным, и не очень умным. И продавцам, и покупателям.
Ицик: Я доживу до этого времени или мои дети, или внуки доживут?
Хаим: Обещать конкретной даты не могу.
Ицик: Хорошо обещать счастье, которое будет через сто лет. Никто из нас до этого времени не доживёт и не спросит. И некому будет отвечать.
Картина 12.
Три женщины на кухне: готовят, раскладывают еду по тарелкам…
Вера: (восторженно) Ой, фаршированная рыба… Ой, это же фаршмак… Цимес, сто лет не ела настоящий цимес…
Голда: Я понимаю, вам некогда стоять на кухне. Но вы же помните, как готовила ваша мама?
Вера: На большие праздники папа звал каких-то женщин, платил им деньги и они делали еврейский стол.
Голда: Чужих женщин звал в свой дом?
Голда посмотрела на Батию в поисках хотя бы бессловесной поддержки.
Батия: Киев был, конечно, другим городом. И семья у нас была другая. Я жила с мамой и бабушкой. У них были золотые руки, как у тебя, Голда. Но у нас богатые люди тоже сами не готовили.
Голда: Кому надо такое богатство, если ты не имеешь от него удовольствия? Вкусно накормить мужа, детей – это же счастье.
Вера украдкой пробует то одно блюдо, то другое…
Вера: Не могу удержаться… От запахов кружится голова…
Голда: Почему они не идут? Цимес остынет. Надо их позвать.
Батия: Такие братья. Не виделись столько лет. Не проходило дня, чтобы Шмуэль не вспоминал Хаима.
Вера: А Хаим Шмуэля. А встретились и сразу стали спорить.
Батия: (обращается к Вере) А вы хотите, чтобы все евреи собрались в одной стране и нашли общий язык, если родные братья не могут его найти.
Голда: Они же Вейцманы. Все в папашу. Евреи любят поспорить после рюмки водки. А Евзору даже стакана чая не нужно было. Сразу говорил: «Это надо не так», «Делайте по-другому». И что вы думаете? Его слушали.
Вера: Вейцманы умные люди. Но, поверьте, их надо водить за руку. Думаете, если я из богатой семьи и занимаюсь делами мужа, так было всегда? Я детский врач и работала в Англии в трущобах. На мне было семь родильных домов. Они там спорят, как построить счастливое будущее (показывает рукой на стенку, за которой разговаривают мужчины), а я каждый день лечила детей, родителям которых нечем было заплатить. И верила, что дети вырастут здоровыми. Конечно, появились нужные знакомства. Я знакомила этих людей с Хаимом. Дальше он пошёл сам. Тогда я поняла, что могу позволить себе другую жизнь.
Наконец-то все заходят в комнату и рассаживаются за столом.
Девушка-память обходит всех и спрашивает: «Вкусно? Вкусно? Вкусно?». Кто-то в ответ кивает головой, а кто-то вообще пропускает вопрос мимо ушей.
Девушка-память: Знаете, почему они молчат? Рот всё время занят едой и им некогда ответить. Но, когда удаётся перевести дыхание, они дружно произносят: «Лехаим».
Все сидящие за столом в один голос: Лехаим!!! (повторяют несколько раз)Чокаются рюмками, стаканчиками.
Девушка-память: Стол ещё был полон еды. Но больше есть не было сил. Обед подходил к концу.
Хаим: Стол не хочет нас отпускать. Но надо идти.
Ицик: Это не стол вас не хочет отпускать, а моя Голда.
Голда: Придём и снова сядем за стол. Я столько всего наготовила. И пирожки, как ваша мама пекла. Рохел-Лея – самая счастливая женщина. Она живёт ради семьи. Остальное – одна суета. Батия: (достаёт из сумки фотографии) А у меня только двое. Хаим и Перла. Я тоже хотела, чтобы у нас было много детей.
Шмуэль: Сейчас другое время…
Фотографии пошли по кругу. Все их рассматривают.
Голда: У Вейцманов в каждом поколении по Хаиму. Порода будет долго жить.
Батия: Перлу мы назвали по бабушке. Только в Москве такие имена не в моде. И Перла называет себя Люсей.
Голда: (рассматривая фотографию) Красивая девочка. Если надумаете, есть хороший сват. Подберёт пару и недорого возьмёт.
Шмуэль: Кто сейчас сватает детей?
Голда: Умные – сватают. А другие потом ломают себе пальцы.
Вера: Это не время, это мы стали другими. Ваши дети – ровесники моим. У нас тоже двое: Беньёмин и Михаэль. Двое детей – хватит. Надо немножко пожить для себя.
Хаим: Человек не может жить только для себя. А если так происходит, значит, у природы произошёл какой-то сбой.
Батия: (Вере) Сердца у наших мужей одинаковые, а головы повернуты в разные стороны.
Вера: Как говорит Рохел-Лея: «Кто бы из моих детей не оказался прав, я всегда буду в выигрыше. Если прав окажется Шмуэль, я буду жить у него в Москве, если Хаим – перееду в Палестину». И она переехала к нам в Хайфу. Когда исполнилась мечта Хаима и в Иерусалиме открывали университет, она сидела рядом с нами. Я видела её глаза. Это были глаза самого счастливого человека.
Голда: Я тоже вырастила пятеро детей, и поверьте мне. Душа мамы всегда будет не с тем, кто богаче, а с тем, кому хуже. Она к нему босиком пойдёт по снегу.
Картина 13.
Женщины отнесли посуду со стола на кухню. Батия раскрывает сумку и достаёт отрез на платье.
Батия: (Голде) Я так рада, что мы познакомилась. Хочу сделать подарок. Это отрез на платье.
Голда: Ой, какая красота!
Женщины рассматривают ткань.
Батия: Много тракторов «Фордзонов» вспахивают социалистические поля. Подарок с революционным смыслом.
Вера: (смеётся) Так это ситец для флага?!
Батия: (Голде) Я давно хотела приехать к вам, но боюсь за Шмуэля. Его и сейчас не хотели пускать в Пинск.
Вера: (удивлённо) Он же поехал на могилу к отцу.
Батия: Они всех подозревают. Кругом вредители. Шмуэля забирали. Его шесть дней держали в тюрьме.
Вера: Как вы можете там жить?
Батия: Только ничего не говори Шмуэлю. Я тебя умоляю. Он говорит, что революция не бывает без ошибок.
Голда: Почему эта революция должна ошибаться на евреях из Мотоля?
Батия: Когда его забрали, я ни на минуту глаз не сомкнула. Вспоминала, как мы познакомились. Он тогда чуть не попал в ссылку. Родители меня упрашивали… Тогда подозревали, сейчас подозревают…
Вера: В России не подозревают только покойников. И то не всех. Или я не права?
На кухню вошёл Ицик. Батии не хотелось, чтобы он узнал, о чём они говорят. Она расправила ткань, накинула её на плечи Голды и закрутила вокруг неё. Потом обняла и сделала движение, как будто собиралась танцевать.
Ицик: Голда, что делается? Мы же не такие, Голда!
Голда, снимая с себя ткань, оправдывается.
Голда: Я просто посмотреть… Это не мне. Это Берточке и Рейзеле на платье. Им можно? Они такие?
Ицик: (с сожалением) Они будут такие…
Картина 14.
В доме у Мармеров одна Девушка-память. Она обходит дом, разглядывает вещи, мебель.
Девушка-память: Все ушли на кладбище, а я осталась одна. (Дотрагивается до глобуса) Глобус я уже видела. Зачем Ицику глобус? Он кроме Пинска ничего знать не хочет. (Подходит к часам). Красивые. Показывают без двадцати шесть. Странно, ещё нет без двадцати шесть. (Прикладывает ухо к часам) Они же стоят.
Слышит шум в коридоре и убегает со сцены. На ходу говорит
Они возвращаются с кладбища.
Все возвращаются домой. Только что они были на могиле у Евзора, который умер ровно двадцать лет назад.
Первыми заходят Ицик и Голда.
Голда: Как ты думаешь, Евзор там (показывает пальцем на небо) слышал, о чём мы говорили на кладбище?
Ицик: Лучше бы он не слышал и не знал, что делается на белом свете. Всего двадцать лет… Жил человек, ходил в синагогу, детей поднимал, о семье думал… А что сейчас делается? О чём они думают? Они забыли, что на одном месте и камень растёт. Решают за весь мир. А за меня не надо решать. Я сам за себя. Они говорят про счастье всех людей. Кто это – все люди? У меня есть жена, дети. Я отвечаю за них перед Богом.
Голда: Я прошу тебя. Не спорь. Они же не приехали спорить с тобой. Они приехали к Евзору. Потерпи немножко.
Ицик: Хорошо, я буду терпеть. Бедный Ицик должен терпеть всю жизнь.
Картина 15.
В доме Мармеров. В комнате Хаим, Шмуэль и Ицик. Ицик нервно ходит по комнате. Дотрагивается до часов, даже пытается перевести в них стрелки.
Хаим: Ицик, откуда у вас французские часы «Короли Парижа».
Ицик: Правда, «Короли»? Не знал об этом. Иногда помогаю людям. Так они мне принесли часы, глобус. Дети богатых родителей. Всё пустили на ветер.
Шмуэль: Это называется помощью?
Ицик: А что вы хотите, даром? А кто мне даром хоть что-то сделал?
Хаим: Часы не работают.
Ицик: Большое дело? Красивая вещь. Сами говорите, «Короли».
Хаим: Вызовите мастера.
Ицик: Возьмёт деньги и что, они красивее станут? Это вы всё время торопитесь. Вам надо время знать. А мне торопится некуда. Я здесь всегда буду.
Заходит Голда и переводит стрелки … на семь часов.
Голда: Пора собираться. Поезд ждать не будет.
Голда пронизывающе смотрит на Ицика и уходит со сцены. Но Ицика прорывает. Он должен сказать то, что у него накопилось за день.
Ицик: Я вас слушаю целый день. Один говорит про счастье евреев, другой про счастье всего человечества. Покажите мне, куда вы спрятали счастливых людей?
Шмуэль: Мы даём людям землю. Живите, работайте. Что ещё надо?
Хаим: Я зову в Палестину, строить своё государство, Ицику это не надо… Ты говоришь: «Я дам землю, работай», Ицик не понимает тебя.
Ицик: Один хочет собрать евреев со всего мира в Палестину. (Подходит к глобусу и долго крутит его). Где Палестина? Даже найти не могу. (Находит маленький кусочек земли на глобусе.) Вот Палестина! И сюда – со всего мира! Другой – пытается всех собрать в Биробиджане. (Снова крутит глобус. Крутит, крутит. Глобус раскручивается, как юла.) Где Биробиджан? Его на глобусе нет.
Шмуэль: У тебя старый глобус. А Биробиджан мы только строим. Ицик: Во всём виноват глобус. Лучшего места для евреев найти не могли. Куда я должен ехать? На Ближний Восток… На Дальний…У меня всё есть. Дом! Магазин! И товар в нём! Я могу принять гостей. Мне есть, что поставить на стол.
Шмуэль: (Ицику) Ты вцепился двумя руками в свой магазин и кроме него белого света не видишь…
Ицик: Хорошо. Я вцепился. Но у меня есть, во что вцепиться. А что есть у вас?
Шмуэль: У меня есть целая страна, которая строит новую жизнь.
Хаим: А у меня будет страна, которая тоже будет строить новую жизнь.
Ицик: (с иронией) Два родных брата, и у каждого по стране. (Подходит к Шмуэлю) У тебя целая страна, а деньги у тебя есть? За что ты выучишь своих детей?
Шмуэль: У нас в стране учатся не богатые, а способные.
Ицик: Не смеши людей. А то мне от твоих слов плакать хочется.
Шмуэль: А если ты заболеешь, тебя будут бесплатно лечить…
Ицик: То, что даётся бесплатно, потом обходится втридорога. Я лучше заплачу заранее.
Шмуэль: Это будет не сегодня и не завтра, но когда-нибудь и национальностей не будет.
Ицик: (смеётся) И Ицик будет ходить в церковь, и кушать свинину?
Шмуэль: И церквей не будет…
Ицик: Но свинина хоть останется в вашей стране?
Хаим: Мы не собираемся никого насильно вывозить в Палестину. Государство будут строить только те, кто понимает, что его место там.
Ицик: Вы создаёте приют для бездомных евреев. Хаим, ты же можешь быть очень богатым человеком. Купить Пинск и Мотоль в придачу. Зачем тебе это надо?
В комнату снова заходит Голда и ещё раз переводит стрелки часов. Причём делает это так, чтобы все обратили на неё внимание.
Голда: Хаим, тебя на крыльце ждёт Пётр.
Ицик: Так зови его сюда.Голда: Нет, ждёт на крыльце! … Иначе вы будете спорить до конца света. А нам надо собираться.
Шмуэль: Ещё есть немножко времени.
Голда: На вокзал лучше прийти на час раньше, чем опоздать на минуточку.
Картина 16.
Вечереет. Крыльцо дома. Хаим, Вера и Пётр.
Пётр: Скоро ваш Новый год. Я принёс в подарок пинские яблоки.
Вера: А чем же они отличаются от других?
Пётр: Как вы не понимаете, пани Вейцман, они и пахнут по-другому, и вкус у них другой…
Вера: Они такие вкусные?
Пётр: Они просто… родные.
Пётр: (Хаиму) Ты зовёшь в Палестину, почему сам живёшь в Англии?
Вера: Хаим – учёный. У него в Англии лаборатория. Это центр научного мира.
Хаим: Мы начинаем строить дом в Палестине. Вера задумала большое строительство.
Пётр: Значит, не только на словах…
Хаим: Там мама, сёстры, братья. Скоро будем вместе.
Картина 17.
В комнате все собрались с чемоданами, сумками. Готовы отправиться на вокзал. Вбегает фотограф с треногой на плече.
Фотограф: Как хорошо, что успел.
Ицик: О!.. Зай нох нит гезунт, их фор нох нит авек…
Вера: Что вы сказали?
Ицик: Не будьте здоровы. Я ещё никуда не уезжаю. (Фотографу) Что ты хочешь, Янкеле?
Фотограф: Разрешите представиться. Фотограф Ян Ковальский.
Ицик: (с недоумением) Я же твоего папу знаю – кузнеца Гольдшмита.
Фотограф: Пан Мармер, мы же интеллигентные люди. Я известный фотограф. Медали международных выставок: Париж, Берлин, Варшава. Что скажут – фотограф Янкель Гольдшмит. Это смешно. А фотограф Ян Ковальский – это солидно!
Голда: Мы спешим на вокзал. В другой раз.
Фотограф: Такие господа в нашем городе. Для фотолетописи.
Батия: Мы плохо получаемся. В Москве увидят. Нам не надо…
Фотограф: Для потомков господа.
Шмуэль: Ладно, если для потомков.
Все выстраиваются. Ицик несколько раз меняет место. Он должен быть в центре, а Голда рядом с ним. Наконец-то вспышка и сделан снимок.Берутся за чемоданы.
Фотограф: Стоп, стоп, стоп…
Ицик: Что опять?
Фотограф: Я тоже из Пинска. Хочу быть на этом снимке. Чтобы потомки знали.
Голда: Он думает, что им это будет интересно?
Фотограф обращается к залу.
Фотограф: Кто умеет фотографировать? Неужели никто не умеет?
Фотограф выводит на сцену Девушку-память.
Фотограф: Сфотографируй всех вместе. На память. Больше таких снимков не будет…
Срабатывает фотовспышка…
Действие второе
Картина 18.
На сцене Пётр с почтальонской сумкой.
Пётр: (громко) Почта! Газеты и письма! Подходите, получайте!
На сцену выходит Девушка-память.
Девушка-память: Всю улицу переполошил.
Пётр: Зато по домам ходить не надо. Все меня слышат. Сами приходят. И отец мой так почту разносил. И я так разношу. Газеты и письма! Почта! Подходите, получайте!
Девушка-память: Что нового пишут в твоих газетах?
Пётр: (с удивлением) А ты не знаешь? Небось, первая об этом узнала. Только здесь об этом молчат. Не положено о нём говорить. (По секрету) Мой друг детства. Никому об этом ни слова. Страна теперь такая… (Громко) Газеты, письма… Подходите, получайте. (Обращается к Девушке-память) А ты что здесь делаешь? Ты должна быть там, встречать самолёт. Поторопись, а то опоздаешь.
Уходят со сцены. С другой стороны сцены выходят люди встречать Хаима Вейцмана и Веру, которые должны прилететь из Америки. И среди них Девушка-память с большим барабаном.
Девушка-память: Хаим, ты должен помнить этот день. 1948 год. Аэропорт. Ты с Верой возвращаешься из Америки. Ты избран первым президентом Государства Израиль.
Девушка-память бьёт в большой барабан.
Хаим: Что случилось? Почему бьют в барабан?
Девушка-память: Один чудак пришёл встречать тебя с большим барабаном. Сказал, что барабан – это единственное, что у него есть, и он хочет встречать Хаима со всем своим имуществом.
Хаим: (Вере) Ты кому-то сообщала о нашем прилёте?
Вера: Они узнали сами, и пришли тебя встречать.
Люди, собравшиеся встречать Хаима Вейцмана, задают ему вопросы.
Вопросы из массовки:
– Израиль – это надолго? Нас хотят сбросить в море.
Хаим: Израиль – это навсегда.
– Вы теперь будете жить вместе с нами?
Хаим: Здесь мой дом.
– Хаим, моя жена вас очень любит. Что ей передать?
Вера: Передайте, что я вас тоже люблю.
– Приезжайте к нам на фаршированную рыбу.
Вера: Я запишу ваш адрес.
– Хаим, кто нам поможет?
Хаим: Мы можем рассчитывать только на себя.
Девушка-память снова бьёт в барабан.
Вера: (выходит на авансцену) Мой муж – президент Израиля. Значит, я, его жена (смеётся и громко произносит) – Госпожа президентша!
Картина 19.
Дом Хаима Вейцмана в Реховоте. Окна, похожие на корабельные иллюминаторы. Посередине комнаты стоит стол, накрытый скатертью.
Девушка-память: Твой дом, Хаим, чем-то напоминает корабль, а окна в библиотеке – иллюминаторы. Правда, до моря отсюда далековато. «Ты будешь в этом доме, как на капитанском мостике, управлять страной», – мечтала Вера. Женские мечты становятся реальностью, если женщина этого очень захочет.
На сцене появляется Вера.
Вера: Я очень хотела, чтобы муж стал крупным учёным и большим политиком. Тогда у меня будет интересная жизнь. У Хаима непростой характер. Мы серьёзно ссорились, дело доходило до развода. А потом мирились.
Хаим подходит к накрытому скатертью столу.
Хаим: Что это?
Вера: Мой подарок тебе.
Вера стаскивает со стола скатерть.
Хаим: Стол… Такой стоял у нас дома в Мотоле…
Вера: А потом мы видели его в Пинске у Мармеров.
Хаим: Прошло двадцать лет… Где ты нашла стол?
Вера: Я хочу, чтобы у нас дома было что-то, напоминающее Пинск. Я спросила у твоих сестёр...
Хаим: Что они помнят? Они тогда под столом пешком ходили.
Вера: Анна мне рассказала про Ицика Мармера.
Хаим: Я думал, Мармеры погибли в Пинске.
Вера: Ицик живёт здесь. Анна заходит в его магазин. Он посоветовал, у кого заказать стол. Я пригласила Ицика в гости. Он спросил: «Хаим такой большой человек, он будет со мной разговаривать?»
Хаим: Припоминаю Мармера. По-моему, говорить будет только он.
Вера: Ты умеешь разговаривать с людьми. Иногда мне кажется, в тебе живёт пять разных Вейцманов.
Картина 20.
Девушка-память: Хаим, ты мучаешься, что ничего не знаешь о брате. Сколько лет ты не видел Шмуэля? Сколько писем написал ему и не получил ни одного ответа? Переживаешь, что не уговорил его не возвращаться в Москву? Не мучайся, поговори с братом.
Хаим в своём кабинете, перед ним стоит его брат Шмуэль.
Хаим: Я тебя всюду искал. Писал письма. Они оставались без ответа. Мне никто не говорил, где ты.
Шмуэль: И не скажут.
Хаим: Почему?
Шмуэль: Меня расстреляли в 39-м году, как английского шпиона. Я не хотел, чтобы об этом узнала мама. Её сердце не выдержало бы…
Хаим: Она и не узнала… Мама умерла за четыре года до твоего расстрела. Так и не увидела тебя.
Шмуэль: Она не хотела меня понять.
Хаим: А ты понимал её? Ты же не хотел её слушать… Твоей революции нужен был весь мир. Ты был таким убеждённым…
Шмуэль: Убеждённых они и боятся. Это их главные враги…
Хаим: Оказывается, твои единомышленники, не такие уж единомышленники? Ты – английский шпион? Смешно. Где ты мог встречаться с англичанами?
Шмуэль: Я встречался с тобой в 31-м в Пинске, а ты приехал из Англии. Но это неважно.
Хаим: А что важно?
Шмуэль: Когда сказали, что еврейские школы закрывают по просьбе родителей, я только улыбнулся в ответ. Улыбнулся не так, как надо. Они всё поняли. Это страшнее, чем быть английским шпионом.
Хаим: А что с Батией?
Шмуэль: Счастливый ты человек. Даже не знаешь, что бывает с жёнами врагов народа.
Хаим: Но ты же…
Шмуэль: Я и сегодня не отказываюсь от своих слов. Мы мечтали о другой жизни. А они хотят только власти. Им доставляет удовольствие видеть, как другие ползают у их ног. А тех, кто чуть-чуть отрывает взгляд от земли, уничтожают.
Хаим: А дети? Что с твоими детьми?
Шмуэль: Дети были уже взрослые. Они любили ту страну, о которой мы мечтали, а не ту, которую сотворили проходимцы. Хаим был ботаником, занимался птицами. Ушёл на фронт и погиб в 43-м году на Чёрном море в районе Новороссийска…
За Девушкой-памятью появляется Рохел-Лея.
Рохел-Лея: Какое счастье… Шмуэль… Я так хотела тебя увидеть, услышать твой голос… Ты снова споришь с Хаимом. Неужели вы так и не наспорились за всю свою жизнь. Знаете, почему вы всё время спорите? Потому что вас всё время тянет на улицу, к чужим людям. Неужели там пирог вкуснее, чем у мамы. Поймите – счастье только в родительском доме, в кругу семьи. Никто ещё не находил счастья где-то там, без дома, без близких людей. Это только кажется, что посторонние люди будут вас помнить. Вечные мы только в детях и внуках, а потом в их детях и внуках… А всё остальное так – на минуточку.
Рохел-Лея берёт под руку Шмуэля и они уходят со сцены. Хаим садится в кресло. Вера подходит к нему, наклоняется, обнимает.Затемнение.
Картина 21.
В комнату с шумом входит Ицик Мармер. Он прямо с порога, не успев поздороваться, начинает громко говорить.
Ицик: Меня не пускают в ваш дом. Спрашивают: кто? куда? зачем?
Вера: Извините, Вы в доме президента Израиля.
Ицик: Но меня пригласили. Я ничего не хочу. Скажите только, Ицик имеет права на немножечко счастья?
Хаим: Конечно, имеет, только причём здесь я? Я не торгую счастьем.
Ицик: Все мы чем-то торгуем. Я в магазине, вы – в политике. С вашей женой я уже договорился.
Хаим смотрит на Веру. Та пожимает плечами.
Вера: О чём мы договорились?
Ицик: Интересно, как это о чём? Когда вы приходили с вашим столом, я сказал: «Конечно, помогу, но если в чём-то придётся помочь мне, не откажете?» Так вот пришло время.
Вера: Что-то случилось с Вашим магазином?
Ицик: Вы видите за Мармером только магазин. Я ещё, между прочим, живой человек.
Вера: Ицик, открывайте ваши тайны.
Ицик: Что было, не вернёшь. Нет моей Голды, нет девочек. А какое счастье может быть, когда ты один. Зачем я каждый день открываю магазин, кручусь-верчусь, если дома меня никто не ждёт?
Вера: Кто она? Познакомьте с ней.
Ицик: Зачем знакомить, если вы её знаете лучше меня?
Немая сцена. Хаим смотрит на Веру. Вера на Хаима.
Ицик: Это ваша сестра – Анна.
Хаим от неожиданности сел на стул.
Вера: А что по этому поводу думает Анна?
Ицик: Что она может думать, если она ничего не знает.
Хаим: Почему вы ей не сказали?
Ицик: Я не знаю, как ей сказать. В жизни ничего не бывает страшнее одиночества. Мы нахлебались столько горя, что имеем право на капельку счастья.
Хаим: Горя здесь натерпелись многие, но на одном горе не построишь счастья.
Вера: Ицик, вы с Анной совершенно разные люди.
Ицик: Она уже третий раз заходит ко мне в магазин, и каждый раз мы говорим про что-то. Я ещё ей не рассказывал про свою жизнь, а она мне – про свою. Я думаю, у нас будет, о чём поговорить. А мне больше ничего не надо.
Хаим: Анна сама ответит на ваши вопросы.
Ицик: Хаим, вы таки мудрый человек. Один понимаете людей.
Вера (зная, что Хаиму надо работать, пытается Ицика выпроводить из дома): Пойдёмте, я вам покажу наш парк. Это моя гордость.
Вера и Ицик выходят из дома.
Картина 22.
Магазин Ицика Мармера. Стол, он же прилавок, пустые полки. На одной стоит глобус.
Девушка-память: Магазин Ицика Мармера. Полупустые полки. Что вы хотите, когда в стране всё отпускают по карточкам.
В магазине Ицик и Анна. Анна подходит к глобусу и рассматривает его.
Анна: Вы увлекаетесь географией?
Ицик: Нет.
Анна: Политикой?
Ицик: Нет.
Анна: Зачем вам глобус?
Ицик: По случаю купил. У нас дома в Пинске стоял такой же.
Анна: Извините, не подумала, что это память.
Ицик: Когда мне грустно, я смотрю на него и вижу сразу и Израиль, и Пинск. Они же на глобусе рядом. На душе становится легче.
Ицик тоже подходит к глобусу, они вдвоём разглядывают его. Ицик меряет пальцами расстояние между Пинском и Израилем.
Ицик: Скажите, 60 лет это ещё не очень много? Я могу на что-то рассчитывать?
Анна: У вас только наступила вторая половина жизни.
Ицик: (обрадовано) Правда?
Снова Анна и Ицик разглядывают глобус.
Ицик: Я хочу с вами говорить, но не знаю, о чём… Дома я говорил о детях, о ценах.
Анна: У меня тоже нет большого опыта разговоров с мужчинами. Родственники, лаборатория и всё…
Ицик: Я – одинокий человек.
Анна: Я уехала из Пинска молоденькой девушкой. И с тех пор там ни разу не была. Всё собиралась и никак не получалось. Хотела приехать, когда Хаим встречался со Шмуэлем у вас дома. Потом решила, что меня из-за этого могут не пустить сюда, и не поехала.
Ицик: Жалко, что вы не видели мой магазин. Не сидели у нас дома за столом.
Анна: Рядом с нашим домом росли клёны. Листья сначала становились жёлтыми, потом красноватыми, а потом всю улицу как будто обсыпали золотом. Я так любила эти дни! Особенно мне нравилось смотреть через листья на солнце. Весь мир был золотым.
Ицик: Мне привозили мёд. Я брал деревянную ложку, набирал из бидона мёд, поднимал ложку, а потом поворачивал её, чтобы мёд тонкой струйкой стекал обратно. Как мёд играл на солнце! Голда делала тейгелах. Они лежали на тарелке, как самородки.Она угощала соседей. Это был праздник! Ёселе играл на скрипке. И все собирались вокруг крыльца и слушали, и даже танцевали…
Звучит скрипичная музыка. Сначала тихо, потом всё громче и громче.
Ицик: Это играет Ёселе. Это его музыка. Неужели не помните..? Давайте с вами танцевать.
Анна: (стесняясь) Ицик, Вы такой романтик…
Неожиданно мелодия прерывается. Анна и Ицик адятся на стулья.
Анна: У вас кто-то остался в Пинске?
Ицик: Дочек и внучек расстреляли в Мотоле. Я сам их туда отправил. Думал, в местечках евреев не тронут. А Голду убили в гетто. Я ушёл, чтобы принести кусок хлеба. Кто-то донёс, что у Голды муж убежал. Они пришли и забили её палками. Я бросился в гетто. Пётр схватил меня и держал. Я сел под забором и выл, как собака. А потом он отвёл меня в сарай и забросал сеном. Я там лежал, не помню сколько…
Анна: У вас была большая родня…
Ицик: У всех была большая родня. А у вас там кто-то остался?
Анна: В Пинске никого, в Москве – сестра Мария.
Ицик: Что вы её оставили одну?
Анна: Она с мужем. У них хорошая семья. Он никуда не хочет уезжать. Работа, родственники, он русский человек.
Ицик: Русский – не русский… До войны мне даже страшно было представить, что мои дочки могут познакомиться с гоями.
Анна: А сейчас?
Ицик: Я стал другим человеком. И глаза у меня другие…
Картина 23.
Хаим Вейцман в кабинете. На письменном столе фотографии детей Михаэля и Беньёмина. Входит Вера. В руках у неё конверт.
Вера: Депеша из нашего посольства во Франции. Тебе лично.
Хаим: Прочти вслух.
Вера вскрывает конверт, начинает читать депешу, лицо у неё меняется. Она не может произнести ни слова. Хаим замечает это и начинает нервничать.
Хаим: Что там написано?
Вера смотрит депешу и по-прежнему не может сказать ни слова.
Хаим: Что случилось?
Вера: Здесь о Михаэле.
Хаим: Читай…
Вера: 11 февраля 1942 года ваш сын Михаэль Вейцман – лётчик военно-воздушных сил Великобритании не вернулся на авиабазу после ночного боя. Мы знаем, что все эти годы вы искали его. Несколько недель назад в океане недалеко от французского города Сент-Назара нашли обломки сбитого самолёта. По бортовому номеру определили – это самолёт Михаэля Вейцмана. Мы приносим вам соболезнования. Ваш сын погиб в бою».
Хаим: Это всё, что нашли от самолёта?
Вера: Прошло почти десять лет, это океан…
Хаим: Для всех прошло десять лет. А я как будто вчера говорил с ним по телефону. Он был грустный, что-то предчувствовал. (Достаёт из кармана пиджака письмо) Последнее письмо. Все годы ношу его с собой.
Вера: Оставь письмо в покое. Не тревожь Михаэля. Нет его. Понимаешь?! Нет…
Картина 24.
В комнате Хаим и Вера. Входит фотограф. На плече штатив, сумка с фотоаппаратами…
Фотограф: Кажется, я не вовремя. Профессия обязывает. Для агентства должен сделать снимок президента Израиля. Меня зовут Джон Смит. Мы встречались уже…
Хаим: Мы долго жили в Англии, но я не припомню, чтобы мы встречались с фотографом Смитом.
Вера в подтверждение кивает головой.
Фотограф: Мистер президент, мы встречались не в Англии, а в Пинске. Больше двадцати лет назад.
Снова Хаим с недоумением смотрит на жену.
Вера: Припоминаю. Приходил фотограф, у которого было два имени и две фамилии.
Фотограф: Какие пустяки. Не стоит обращать внимания. Имя и фамилию нам дают родители. А жизнь вносит коррективы. Когда-то я был Янкель Гольдшмит, потом стал Яном Ковальским.
Хаим: Но вы Джон Смит?
Фотограф: Сейчас я живу в Англии. Я всегда уважал своих предков, они были кузнецами. Я стал Смит – по-английски кузнец. Ну, а имя, сами понимаете… Я смотрю, у вас в стране тоже все берут новые имена и фамилии.
Вера: Многие хотят начать новую жизнь. Зачеркнуть старые обиды и унижения.
Фотограф: А почему вы остались Вейцман?
Хаим: Я потомок местечковых евреев. Всегда буду гордиться этим. Нельзя построить новый дом без фундамента, даже на этой земле, которая нас ждала две тысячи лет.
Вера: Мистер Смит, или как вы хотите, чтобы вас называли? Если не секрет, как вы оказались в Англии?
Фотограф: Если будет угодно, моя история в двух словах. В 39-м призвали в польскую армию. А через пару недель началась война. Не верьте, что немцы легко захватили Польшу. Мы дрались, как орлы. И Ян Ковальский – тоже. Я был большой патриот. Мы выдержали двадцать дней. Сами знаете, нам ударили в спину. И остатки нашей дивизии оказались в Румынии. Потом французы вспомнили, что они союзники, и мы оказались под Парижем. А потом Ян Ковальский попал в Англию.
Вера: Теперь вы большой патриот Англии?
Фотограф: Я – человек мира. У искусства нет границ. У меня есть город, в котором я родился, и он живёт у меня в душе.
Вера: (фотографу) Красиво говорите… Мы, конечно, рады. Но…
Фотограф: Я не стану занимать ваше драгоценное время. Готов начать съёмку прямо сейчас.
Веру: Хаиму надо подготовиться, это серьёзное дело.
Хаим: И моей жене надо подготовиться. Вы же сфотографируете нас вместе?
Фотограф: Как мистеру президенту будет угодно. Главное, привести фотографии мудрого человека.
Хаим: (смеётся) Откуда вы знаете, какой я? Или просто хотите наладить отношения?
Вера: Съёмку сделаем чуть позже. Когда вам будет удобно?
Фотограф: Всегда к вашим услугам.
Картина 25.
Входят Ицик и Анна. В комнате кроме них никого нет.
Анна: Никого ещё нет. Мы первые.
Ицик: Я хочу вам рассказать одну историю. Сегодня ко мне в магазин приходили какие-то странные покупатели. Они хотели купить наш глобус.
Анна: Вы продали?
Ицик: Они давали хорошую цену. Но я не согласился.
Анна: Почему?
Ицик: Я теперь стал наполовину умнее. Я понимаю, что всё можно купить. Были бы деньги. Но не всё можно продать.
Анна: А зачем им глобус?
Ицик: Молодые люди. Они хотят жениться. А потом, вы себе представляете, отправиться в кругосветное путешествие. Им надо по глобусу посмотреть, какой будет маршрут.
Анна: Только закончилась война. Кругом разруха, какое кругосветное путешествие?
Ицик: Для них нет никаких преград.
Анна: Тогда подарите им глобус на свадьбу. И пусть будут счастливы.
Входят нарядные Хаим и Вера. Здороваются с Ициком и Анной.
Хаим: Где же господин фотограф?!
Ицик: Пока он придёт, мы погуляем по парку.
Уходят со сцены, с другой стороны входит фотограф. В руках у него большой самовар.
Вера: (удивлённо) Мистер Смит, вы будете нас фотографировать самоваром?
Фотограф делает движения, как будто он действительно пытается фотографировать самоваром.
Хаим: Откуда самовар? Такой был у нас в Мотоле.
Фотограф: Этой мой подарок. Увидел сегодня в Яффо и сразу подумал, должен купить.
Вера: За эту неделю вы объездили полстраны, успели побывать в Яффо…
Фотограф: У нас не такая уж большая страна.
Вера: (с удивлением) У нас?.. Мистер Смит, в ваших словах появились новые нотки.
Фотограф: Вы слишком внимательны ко мне… И даже не представляете, что я видел сегодня утром. Иду мимо магазина Мармера и смотрю, Ицик вынес две табуретки, положил на них дверь, и расставляет воду, напитки, всякие пирожки и булочки. Я решил, что он на улице торговать будет, как когда-то в Пинске. А здесь идут солдаты, и Ицик говорит им: «Подходите, для солдат бесплатно». И это сейчас, и это Ицик, который дрожал за каждую копейку. Я ничего не понимаю. И солдаты подходили рослые, загоревшие. Откуда они взялись? Вышли из Средиземного моря? Я же знаю их отцов и дедушек. Они, если не из Пинска, так из другого местечка. Я же бежал от этих суетливых и напуганных людей, чтобы меня не посчитали таким же.
Хаим: Эти ребята растут здесь. Они смеются, а не дрожат от страха. Потому что они вместе и чувствуют себя хозяевами на этой земле. Их деды и прадеды, самые умные, самые сильные не чувствовали себя хозяевами земли, на которой жили. А они – чувствуют.
Возвращаются Ицик и Анна. Ицик подходит к фотографу.
Ицик: (Фотографу) Я, когда узнал, что вы сегодня будете, напросился прийти. Я могу попросить вас об одном одолжении.
Фотограф: Попросить, конечно, можете…
Ицик: Сфотографируйте нас вдвоём с Анной. Меня ни разу в жизни не фотографировали. В Пинске мы несколько раз собирались, но так и не собрались.
Фотограф: Ицик, ради Вас…
Ицик: Я рассчитаюсь.
Фотограф: Чем вы можете рассчитаться? Обещаниями…
Ицик: Анна, вы не возражаете, если нас сфотографируют?
Анна смущённо смотрит на Веру.
Анна: Не возражаю.
Фотограф: Мистер президент, а вы не желаете присоединиться?
Хаим: (с улыбкой) Пускай вдвоём сфотографируются.
Фотограф: Анна, вы, пожалуйста, садитесь на стул. А вы (Ицику) становитесь рядом и обопритесь рукой о спинку стула.
Ицик кладёт руку на спинку стула.
Фотограф: Может, и мне влюбиться. Вы не знаете, есть подходящая невеста?
Ицик: Для кого нужна невеста? Для Янкеля Гольдшмита? Для Яна Ковальского? Для Джона Смита? Для Джона Смита нужно поискать в Англии.
Фотограф: (передразнивает Ицика) В Англии, в Англии… Кому я там нужен? Чужой человек, в чужой стране.
Вера: Вы сами выбрали свой путь.
Фотограф: Мистер президент, подскажите мне, как будет на иврите «кузнец».
Хаим: (с недоумением) Напах.
Фотограф: Напах. Неплохо звучит. Опять же с уважением к предкам, которые были кузнецами. Как вы считаете, могу я себе взять такую фамилию. Какое имя подходит к фамилии Напах?
Ицик: Янкель.
Фотограф: (морщится) Янкель остался в Пинске. Начинать надо всё с начала.
Вера: А чем вам не нравится Ян или Джон?
Фотограф: Я хочу быть своим среди своих – первый раз в жизни.
Вера: Думаете, для этого достаточно сменить имя и фамилию?
Фотограф: Мистер президент, я прошу вашей помощи.
Хаим: Стать своим среди своих?! Мне для этого понадобилась вся жизнь.
Фотограф: Я хочу остаться жить здесь, а по документам я англичанин Джон Смит. Кто меня с такими документами оставит здесь?
Вера: Так возьмите прежние документы.
Фотограф: По ним я поляк Ян Ковальский. И что мне скажут: «Езжайте в Польшу». А самые первые документы, если они сохранились во время войны, в Пинске. Кто меня туда пустит? Был Янкель Гольдшмит, и нет его. Так какое мне взять новое имя?
Анна: Возьмите Цви – олень.
Фотограф: Красиво звучит и по-новому. Цви Напах.
Картина 26.
Хаим обходит вокруг стола.
Хаим: Раньше этот стол собирал в Мотоле Чемеринских. Потом за ним собирались Вейцманы. А сейчас мои земляки из Пинска.
Ицик: Я когда открывал магазин, назвал его «Пинск». Мне говорили, есть магазин Шульмана, есть Розенблюма, а Пинск – это что такое? Я сказал, что это фамилия моей мамы. Или я что-то не так сказал?!
Фотограф: Ицик, вы, всегда, правы.
Вера: Фотограф, который стеснялся своего имени и фамилии, стал таким патриотом Израиля, что я боюсь при нём сказать что-то неловкое про страну. Он теперь Цви Напах и никак иначе.
Фотограф: Я кузнец своего еврейского счастья.
Ицик: Или несчастья – жизнь покажет.
Вера: Я не могла подумать, что Анна и Ицик найдут общий язык.
Ицик: Я тоже считал, что моя жизнь закончилась. Но если в твои мозги, и в твоё сердце приходят новые люди, значит, жизнь продолжается. Возраст, я вам скажу, здесь не самое главное.
Анна: Это счастье, когда кто-то о тебе заботится.
Вера: Мой муж всю жизнь повторял: «Палестина, Палестина…» Я злилась на него и спрашивала: «Ты другие слова знаешь?» И вот, когда мы здесь и он президент страны, он вспомнил про Мотоль и Пинск.
Картина 27.
Хаим Вейцман за письменным столом в своём кабинете. Входит Девушка-память, за спиной она что-то прячет. Следом Пётр с большущим чемоданом, который он с трудом тащит.
Хаим удивлённо смотрит на них.
Хаим: Пётр, как ты здесь оказался?
Пётр: (показывая на Девушку-память) Она привела.
Хаим: Где ты его нашла?
Девушка-память: Искать не надо было. Мы все годы с ним встречаемся.
Хаим: (показывая на большущий чемодан) Ты собираешься здесь жить?
Пётр: Я из дома никуда. У меня семья, хозяйство. Где родился, там пригодился.
Хаим: А что у тебя в чемодане?
Пётр: Твои письма.
Хаим: (удивлённо) Мои письма?
Пётр: Ты всю жизнь их писал, а мы, почтальоны, разносили. Помнишь, как я тебе говорил в детстве: «Пиши, Хаим, чаще. Мне за каждое письмо грошик дают». Ты и старался.
Хаим: Неужели я столько написал?
Пётр: (достаёт из чемодана письма и читает на конвертах) Пинск, Берлин, Женева, Манчестер, Лондон, Москва, Нью-Йорк, Иерусалим, Реховот…
Девушка-память: Это то, что Пётр смог принести.
Девушка-память показывает то, что в руке за спиной. Она достаёт пачку писем и кладёт их в общую стопку рядом с чемоданом.
Девушка-память: Это тоже твои письма.
Открывает один конверт.
Девушка-память: Прочитать, что ты писал?
Хаим: Читай, раз собралась.
Девушка-память: Человек никогда не бывает счастливым. Но в одном я убеждён: когда он мечтает, он приближается к своему счастью.
Хаим: Я написал это молодым, но и сегодня не откажусь ни от одного слова.
Входит фотограф. У него в руках тоже пачка писем. Кладёт их в общую стопку. Раскрывает конверт, достаёт письмо и читает.
Фотограф: Конечно, если ты живёшь, как все, тебе будет легче. Только для этого ли ты родился? И, когда придёт время уходить, не будет ли у тебя досады, что ты не сделал то, что хотел?
Хаим: Написал и как будто проложил себе дорогу. Не бывает слов, сказанных просто так.
Приходят Ицик с Анной. Анна держит в руках письма.
Анна: Эти письма я получила от тебя брат. А эти твои письма хранила наша мама. Она, часто их просматривала у окна и тихонько плакала…
Ицик: У меня нет пачки писем. Ты написал мне только одно письмо. Давно, когда приезжал ко мне в Пинск. (Достаёт его и начинает читать)
Многие из тех, кто советует нам свернуть с нашего пути, будут уважать нас куда больше, если мы не последуем их совету.
Хаим: Слушать надо весь мир. Но в первую очередь надо услышать самого себя.
В кабинет заходит Вера.
Вера: В этих письмах вся наша жизнь. (Подходит к Хаиму.) Когда ты бывал в отъездах, каждый день у меня начинался с твоего письма. Я ждала писем, чувствовала, что нужна тебе. Это самое большое счастье – быть нужным любимому человеку.
Хаим встаёт из-за стола.
Хаим: Если когда-нибудь мою жизнь разделят на годы, месяцы и дни, то увидят, что она сплетена из счастий и несчастий, из белых и чёрных полос, как талес моего отца.
Я хотел, чтобы этот дом, как когда-то у нас в Мотоле или Пинске, был полон голосов. А дом отвечал тишиной. Если после меня никого нет, то зачем я?
Девушка-память и Пётр начинают перебирать письма в чемодане, который принесли, в пачках. Смотрят друг на друга, разводят руками.
Девушка-память: Я не знаю, кому Хаим писал это письмо…
Пётр: Ни конверта, ни адреса…
Хаим: Я не отправил это письмо. Собирался дописать его, но так и не отправил и уже не отправлю. Сейчас я знаю, что должен был ещё сказать...
Мне грех жаловаться на судьбу. Когда-то меня называли сказочником. А сегодня моя сказка живёт нормальной жизнью.
Может быть, и этот дом когда-нибудь наполнится детскими голосами…
Или я просто верил, что жизнь можно сделать лучше. Надо только это очень захотеть…
Сцену заполняют голоса экскурсоводов (и детские голоса) из Дома-музея Хаима Вейцмана. На разных языках мира звучат слова: «Хаим Вейцман – первый президент Израиля, родился в полесском местечке Мотоль, в молодости жил и учился в Пинске…»
Звучат еврейские мелодии. Пробиваются полесские…
