В рассказах Бориса Шапиро-Тулина юмор, ирония, ностальгия и любовь. Как это всё может сочетаться? Наверное, может, если ушедший в легенды Бобруйск, а вместе с ним и родительский дом, и собственное детство, снятся по ночам. И очень хочется однажды приехать туда, пройтись по Социалке, заглянуть на рынок и узнать что и почём, а главное, услышать, как на ваши странные вопросы будут отвечать бобруйские женщины.
Социалка есть и рынок есть, а того Бобруйска уже нет, и не к кому приехать… Город, имевший неповторимый вид, запах и даже вкус остался только на страницах книги Бориса Шапиро-Тулина «Чужая женщина за дверью».

Аркадий Шульман

НЛО по имени Гиршик

рассказ из книги Бориса Шапиро-Тулина «Чужая женщина за дверью»

Если вы думаете, что инопланетяне наведывались в наш город, чтобы закупить на местном рынке сметану, слава о которой гремела по всей области, то я вам скажу так: может быть да, но, скорее всего, нет. Инопланетян гораздо больше, чем сметана, наверняка, интересовал в нашем городе один человек – Наум Израилевич Гиршик. Вы спросите – почему? Ну, это совсем просто. Только Наум Израилевич Гиршик знал, как сидя у себя в лаборатории, учёный человек мог таким образом соединить две элементарные частицы, что взрыв, который после этого бы произошёл, превратил наш земной шар в мелкую космическую пыль.

Вообще-то Наум Израилевич Гиршик работал мастером по починке пишущих машинок. Все эти дореволюционные «Ремингтоны» в роскошных корпусах с перламутровой отделкой, трофейные «Ундервуды» с переделанными на русский язык клавишами, и появившиеся позднее «Оптимы» в небольших чемоданчиках составляли предмет его непосредственного интереса. Но секрет, которым он обладал – лаборатория, взрыв, космическая пыль – с пишущими машинками связан не был. Своё происхождение секрет этот вёл с тех давних времен, когда в начале 30-х совсем молодой Наум Израилевич Гиршик уехал из нашего города в далёкий Харьков обучаться на физико-математическом факультете местного университета. Вскоре он стал любимым учеником профессора, который прославился тем, что рассылал во все научные издания статьи, уличавшие в наглой лжи самого Альберта Эйнштейна. Этот профессор, имя которого Гиршик тщательно скрывал, утверждал, что основатель теории вероятности, мягко говоря, вводил учёный мир в заблуждение, объявляя скорость света предельной в нашей галактике. Харьковский профессор давно догадался, что есть скорость гораздо выше скорости света. А если вывести при этом соответствующие формулы, то, не выходя за пределы лаборатории, можно получить такую реакцию элементарных частиц, за которой последует взрыв, превращающий наш земной шар в мелкую космическую пыль.

В годы сталинских репрессий учёного, завалившего своими статьями множество научных журналов, расстреляли за ненадобностью. Как, впрочем, могли бы расстрелять и самого Эйнштейна, доказавшего вещи прямо противоположные своему харьковскому оппоненту. Но великий физик счастливо избежал эмиграции в Советский Союз, а, следовательно, денно и нощно работавший конвейер ГУЛАГа никак не мог втянуть его в свои смертоносные жернова.

Словом, судьба распорядилась так, что Альберт Эйнштейн благоразумно скрылся от нацистов в Америке, харьковский профессор пополнил ряды невинно убиенных, а Наум Израилевич Гиршик остался единственным хранителем взрывоопасных формул. Под тяжестью такой ноши он дрогнул и даже пытался выброситься из окна общежития, забыв, что здание это было одноэтажным. Но поскольку он продолжал твердить на разные лады – «лаборатория, взрыв, космическая пыль» – то вскоре был помещён в местную психиатрическую клинику, что, вполне возможно, спасло ему жизнь.

Дальше в биографии мастера по ремонту пишущих машинок, хранящего страшную тайну, тянулась цепочка сплошных белых пятен. Хотя можно допустить, что инопланетянам, следившим за Гиршиком, по его же утверждению, давно были известны некоторые весьма любопытные факты, не подлежащие пока широкой огласке.

С Наумом Израилевичем мы познакомились после того, как освободилась одна из квартир на третьем последнем этаже нашего дома. Бывший её владелец по прозвищу Женька-генерал свёл счёты с жизнью, бросившись под поезд, а жена его, забрав годовалого сына, уехала навсегда к своей матери в деревню, затерявшуюся где-то на просторах вологодской области. К тому времени Гиршик был давно и счастливо женат, хотя союз этот, на первый взгляд, выглядел несколько странно. Его жена Фаина Лазаревна, работавшая медсестрой в поликлинике водного транспорта, была высокой, худой и к тому же малоразговорчивой женщиной, что составляло резкий контраст маленькому, толстому и весьма словоохотливому Гиршику. Стригся Наум Израилевич всегда «под ноль» – привычка оставшаяся, наверное, со времен харьковской больницы – отчего на лице его, не украшенном прической, всё выглядело как-то чересчур крупно: и глаза, и нос, и губы. Зато тщательно выбритые щеки находились в полной гармонии со светлой рубашкой, тёмным галстуком и застегнутым на все пуговицы пиджаком, из нагрудного кармана которого всегда торчала длинная с тонкими зубьями расчёска.

Естественно, у этой пары было множество разнообразных прозвищ, но почему-то ни одно не устроило взыскательных горожан. И только когда в центральный универмаг завезли партию отлитых из чугуна фигурок, изображавших героев испанского писателя Сервантеса – всё сразу встало на свои места: счастливую чету с тех пор стали звать Донкихотка и Санчо Пансо. И действительно, если бы у долговязого Рыцаря Печального Образа сбрить бороду и усы, а вместо приплюснутой каски надеть на голову кокетливую шляпку из чёрной соломки, то вылитая Фаина Лазаревна. Что же касается Санчо Пансо, то ему для полного сходства с Наумом Израилевичем не хватало разве что пиджака, галстука, и, пожалуй, велосипеда, на котором Гиршик разъезжал по городу, разыскивая адреса контор, таящих в своих недрах пришедшие в негодность пишущие машинки.

К своему велосипеду Наум Израилевич относился с особым почтением. Он регулярно устраивал ему профилактику, смазывал втулки, подкачивал колёса, а обода и спицы всегда сверкали так, словно только что покинули прилавок магазина. Даже бельевую прищепку, которой он зажимал штанину для того, чтобы её не втянуло в цепь, Гиршик носил в нагрудном кармане пиджака рядом с расческой и портативной отвёрткой.

Велосипеду этому пришлось сыграть определённую роль в событии, проливавшем свет на взаимоотношения Наума Израилевича с инопланетянами. Но до того, как это произошло, ничего, казалось, не предвещало странной развязки. Единственное, о чём можно говорить с уверенностью, так это о том, что двор наш с переездом сюда семейства Гиршик изменился до неузнаваемости. У Фаины Лазаревны была маниакальная страсть к чистоте. Поэтому несколько раз в месяц в ту сторону двора, где тянулись длинные ряды сараев, выносился по частям агрегат под названием «выварка». Агрегат представлял собой чугунную печку, прилагавшуюся к ней высокую с крутым загибом трубу, из которой тянулась толстая струя дыма, и, наконец, чан, устанавливаемый на печке. В чан заливали несколько ведер воды и размещали в нём простыни, наволочки, носовые платки и прочие достаточно интимные предметы из гардероба аккуратной Фаины Лазаревны.

Агрегат, хоть и не был чудом инженерной мысли, но присутствие при себе требовал неукоснительного. Во-первых, надо было периодически подкладывать в топку специальным образом приготовленные чурки. Во-вторых, следить, чтобы вода всё время находилась в состоянии кипения. В-третьих, огромной палкой, называемой клюшкой, перемешивать размокшую массу пододеяльников и простынь, что, поверьте, было занятием не для слабых. Процедурой вываривания занимался, естественно, Наум Израилевич. И это были самые долгожданные для нас моменты. Как по дыму над трубой Сикстинской Капеллы католики узнали о выборе нового Папы Римского, так мы по дыму выварки, подымавшемуся над крышами сараев, узнавали о том, что заботливый муж Фаины Лазаревны приступал к выполнению своих супружеских обязанностей. А то, что эти обязанности заключались исключительно в стирке постельного белья, в этом местные остряки были уверены на все сто.

Но нас тогда меньше всего интересовали интимные подробности из жизни семьи Гиршик. Время, проведённое Наумом Израилевичем у выварки, делилось на две части: первая была посвящена непосредственно дымившему агрегату, вторая – была адресована тем, кто, захватив из дома доски с фигурками шахмат или коробочки с шашками, устраивался вокруг чана с бельём. Это были незабываемые минуты сеанса одновременной игры на десяти или двенадцати досках. Примерно на половине из них разыгрывались шахматные партии, а на остальных играли в шашки или изредка, что считалось, правда, моветоном, в поддавки. Наум Израилевич, не забывая помешивать клюшкой бельё, ходил по кругу и делал быстрые и всегда точные ходы. Никто из нас не мог похвастаться тем, что ему хоть однажды довелось свести свою партию вничью. Закончив сеанс, Наум Израилевич подзывал осторожными жестами всех собравшихся к себе поближе.

В то время мы весьма смутно представляли, что такое элементарные частицы, а космическая пыль казалась нам похожей на ту, что Наум Израилевич выбивал в перерыве между стирками из многочисленных ковров и ковриков, развешанных на заборе.

Но действо вокруг агрегата по имени «выварка» было только первым актом спектакля, за которым обычно наблюдал весь дом. Второй акт начинался с того, что Гиршик выносил из своей квартиры тазы с прополосканным и уже отжатым бельём. Встав на табуретку, он перекидывал каждую вещь, тщательно её расправив, через веревки, и только закрепив это богатство деревянными прищепками, снова замечал нас, стоящих вокруг.

– Всё, что я сказал вам – большой секрет, – шептал он, оглядываясь по сторонам, — никто и никогда не должен знать об этом.

Слова «никто и никогда» не выделял особо, глядя в небо и угрожая кому-то, спрятавшемуся за облаками, пухлым указательным пальцем. Естественно, за облаками скрывались те самые пришельцы, которые жизнь положили на то, чтобы выведать у Гиршика его тайну.

Строго предупредив нас, Наум Израилевич нырял в свой сарай и выволакивал оттуда несколько внушительного вида шестов. Он подпирал ими каждую верёвку по отдельности, отчего бельё превращалось в паруса, хлопающие на ветру, а двор наш принимал образ фрегата, на всех порах уплывающего от вездесущих инопланетян.

Конечно, нам не хотелось, чтобы космические агенты выведали у Гиршика, какие именно частицы надо соединить для уничтожения земной цивилизации. И хотя мы были уверены в том, что ни за какие коврижки никогда и никому не выдаст он свой секрет, но время от времени проверять его бдительность нам казалось необходимым. Для этого обычно уже поздним вечером мы залезали на чердак, опускали в слуховое окно каштан, прикреплённый к тонкой резинке, и слегка раскачав, ударяли им несколько раз в форточку квартиры Гиршика.

А теперь я хочу задать всего один вопрос: если вы находитесь в своей квартире на третьем этаже и готовитесь отойти ко сну, а в это время кто-то тихо, но настойчиво стучит в вашу форточку, о чём вы подумаете и, что вы при этом будете делать.

Не знаю как вы, но Наум Израилевич, как правило, в пижаме и туфлях на босу ногу вскоре появлялся в дверях подъезда, крадучись приближался к углу дома и осторожно выглядывал на улицу, куда выходило его окно. Естественно, никаких инопланетян поблизости не было. Прижимаясь к стене, он минут десять стоял неподвижно, а затем, пригрозив пальцем кому-то невидимому в ночном небе, возвращался к любимой жене Фаине Лазаревне. Мы, наблюдавшие за всем этим из соседнего подъезда, расходились довольные, понимая, что уж чего-чего, а бдительности Науму Израилевичу не занимать.

И всё-таки это случилось: Гиршик пропал. Печальное событие произошло ранней осенью, в самом начале сентября, когда дни стояли такие тёплые, что казалось, лето ещё долго не собиралось сдавать свои позиции. Мы вернулись из школы и увидели въехавший во двор нашего дома милицейский газик, из которого взмокший от напряжения блюститель порядка доставал велосипед. В том, что велосипед принадлежал Науму Израилевичу, сомнений ни у кого не было. Странным показалось только одно обстоятельство – отсутствие цепи, соединявшей звёздочку педалей со втулкой заднего колеса, той самой цепи, которую Гиршик обычно прочищал особой тряпочкой, а затем смазывал густым слоем какого-то пахучего вещества.

Куда могла деться цепь, следствие так и не установило, как не установило оно, впрочем, куда делся сам Наум Израилевич. Удалось выяснить только, что накануне днём он уехал из дома чинить очередную пишущую машинку, и с тех пор его никто не видел. Когда Фаина Лазаревна подняла тревогу, милиция начала прочёсывать окрестности нашего города. Кто-то из сыщиков догадался направить свои усилия в сторону молодых посадок елей, расположенных у самой кромки реликтовой дубовой рощи. Место это славилось тем, что парочки, желавшие заниматься любовью непосредственно на природе, выбирали именно этот уголок с мятой травой и укрывавшими от посторонних глаз рядами разлапистых ёлок. Но чтобы чем-то подобным занимался здесь Наум Израилевич?! И всё-таки его велосипед, на котором отсутствовала цепь, а на спице переднего колеса прищепкой была закреплена странная записка, нашли именно здесь. Прищепку тоже опознали, она была той самой, которую Гиршик обычно доставал из нагрудного кармана и прижимал штанину, чтобы та не попала в злополучную цепь. А вот с запиской вышел казус. Напечатана была на ней всего одна фраза: «Прошу никого и никогда меня не искать».

Следователь Задорожный, которому было поручено вести дело об исчезновении гражданина Гиршика Н.И., установил, что текст этот не мог быть отпечатан ни на одной пишущей машинке, которую когда-либо чинил пропащий, а так же ни на одной пишущей машинке, которая была бы зарегистрирована в нашем городе.

Но мы почти на сто процентов уверены были, что именно пришельцам из других планет удалось каким-то образом заманить Наума Израилевича в молодой ельник, и что именно они подкинули странную записку, отпечатав её в одном из отсеков своей летающей тарелки. А что касается велосипедной цепи, то не ею ли пытался отбиваться хранитель страшной тайны, когда его силой заставили покинуть Землю.

Насколько мне известно, следствие продолжалось долго. Сыщик Задорожный частенько вызывал Фаину Лазаревну в свой кабинет, иногда по каким-то неотложным делам сам приходил к ней домой, а однажды видели, как он вышел от неё совсем уже ранним утром. Очевидно, не все вопросы можно было решить в течение рабочего дня. Жалко только, что версию об инопланетянах он отмёл сразу и навсегда.

Случилось, однако, так, что догадку нашу пусть косвенно, но подтвердил ставший достоянием гласности случай, происшедший с руководящим составом швейной фабрики «8 марта». Выехав год спустя после пропажи Гиршика на пикник в район еловых посадок, руководящий состав немного перебрал с употреблением горячительных напитков, а потому уехал, забыв уснувшего под ёлкой своего главного снабженца, а вместе с ним ещё одну миловидную особу из бухгалтерии. Когда главный снабженец, проживавший, кстати, на одной лестничной площадке с исчезнувшим Наумом Израилевичем, вернулся домой, он объяснил жене, что, проснувшись, собрался уже было догнать сослуживцев, но едва он сделал несколько шагов, как прямо над ним, залив всё ярким светом, повисло некое сооружение, похожее на огромную тарелку. Снабженец почувствовал, что веки его наливаются свинцовой тяжестью и, уже падая ничком на траву, он вдруг услышал знакомый голос. «Никто и никогда» – были два знаменитых слова, которые различил он перед тем, как окончательно отключиться.

С тех пор это НЛО видели многие, кто по известным причинам задерживался в злополучном районе. Обычно оно появлялось со стороны Железнодорожной станции, пересекало город по направлению к еловым посадкам и там исчезало.

– Гиршик летит, – говорили знающие люди.

Может оно, конечно, было так, а может как-то иначе, но знаете, что я вам скажу: если мы до сих пор просыпаемся по утрам и видим, что Земля ещё существует, а мир за окном не изменился, значит, инопланетянам так и не удалось выведать у Гиршика его страшную тайну.

Словом, будьте спокойны, – Наум Израилевич всё ещё держится.

Борис Шапиро-Тулин