Аркадий ШУЛЬМАН

 

Стоит только взглянуть на географическую карту, чтобы понять – задача перед нами стояла нелегкая. Хотелось сделать остановки в Язно, Плисе, непременно заехать в Лужки, на родину человека, который возродил иврит: Элиэзера Бен­-Иегуды (или все же Эли Перельмана, как звали его здесь), побывать в Германовичах, не хотелось оставлять на будущее поездки в Подсвилье, Голубичи, Псую.

А природа! Березовые рощи и сосновые боры, которые в дни короткого бабьего лета обретают особую красоту и притягательность. 

Реки и озера белорусского Поозерья – может быть, самое красивое, что создано природой, и думаю, здесь во мне говорит не только рыбак.

После долгих раздумий и обсуждений мы приняли решение – едем в Прозороки. Некоторые исследователи утверждают, что именно там находится географический центр Европы. Ни подтвердить, ни опровергнуть это утверждение я не могу, поэтому предлагаю поверить на слово.

 

МЕСТЕЧКО В ЦЕНТРЕ ЕВРОПЫ

Прозороки – большое и красивое село, известное сегодня, в первую очередь тем, что здесь покоится прах родоначальника белорусского профессионального театра Игнатия Буйницкого. На его могиле установлен памятник. В середине девяностых годов хотели сделать музей, посвященный Буйницкому. Это было бы и справедливо, и привлекло бы туристов, помогло бы развитию села. Но заложили фундамент, положили пару рядов кирпичей и на том успокоились. Недавно то, что успели сделать в девяностые годы, выставили на аукцион. Забирайте за символическую плату, делайте что-нибудь, у нас нет денег. А Игнатий Буйницкий простит...

В те же годы, когда Буйницкий начинал свою активную творческую деятельность, в Прозороках, тогда местечке, с преобладающим еврейским населением, был построен костел Божьей Матери (1907 г.) и Свято-­Петропавловская церковь (1909 г.). Синагога, к тому времени, правда, не такая мощная и величественная, как христианские храмы, в Прозороках была.

Прозороки географически очень удачно расположены. С одной стороны шоссейная дорога, с другой – железная, 45 километров от Полоцка и столько же до Глубокого.

Мы остановились на площади у костела и решили поговорить с местными жителями, узнать, куда держать путь дальше. Но наш взор привлек каменный крест, который находится над главным входом в костел. На нем аисты свили гнездо. Говорят, эти птицы селятся в экологически чистых местах. Может быть, это просто игра слов, но, глядя на гнездо птицы, устроенное на кресте, я подумал и о духовной чистоте.

Перед поездкой в Прозороки постарался прочитать всю доступную литературу. Призвал на помощь интернет. Нашел интересную статью «Черные дни Прозорок», опубликованную 31 января 2001 года в газете «Беларусь сегодня». Ее автор – довоенный уроженец Прозорок, бывший учитель истории, а ныне пенсионер, живущий в деревне Латыголь Вилейского района, Степан Болеславович Плавинский. Я неоднократно буду ссылаться на эту статью, потому что это, на мой взгляд, объективный и наиболее полный рассказ о трагедии, которая произошла в Прозороках в декабре 1941 года. Начинает свой очерк Степан Плавинский повествованием о довоенных Прозороках: «В конце ХIX века это было местечко из нескольких десятков крытых соломой хат. Недалече располагалась помещичья усадьба. В хатах жила дворовая челядь и евреи­оседельцы. Летом 1890 года все местечко сгорело.

Перед Первой мировой войной Прозороки возродились. Были построены костел, церковь. Еврейская община возвела синагогу. С южной стороны местечка, возле усадьбы Игнатия Буйницкого – основателя первого в Белоруссии профессионального театра, прошла железная дорога.

Прозороки бурно развивались в 30­е годы. Улицы были вымощены булыжником. Работали льнозавод, маслозавод, паровая мельница, два зернохранилища, почта, аптека, врачебный участок. Строились каменные жилые дома. А еще были здесь магазинчики, столовые, пекарни, разные мастерские. Еженедельные многолюдные базары несколько раз в год превращались в многолюдные ярмарки. Таких местечек в Белоруссии было много, и важную роль в их жизни играли евреи, как люди предприимчивые, торговые и образованные.

В начале июля 1941 года Прозороки захватили немцы, и в истории местечка наступил самый жуткий период».

Я стал спрашивать, где находится памятник расстрелянным евреям Прозорок и соседнего местечка Зябки, как к нему проехать. Зашел в Дом культуры. Он – рядом с костелом, обшитый сайдингом, выглядит довольно привлекательно. Молодая культработница пожала плечами и сказала, что она приезжая и о памятнике ничего не слышала. У костела стояли двое мужчин средних лет. И у них я не сумел найти ответа, но они указали на дом, стоящий напротив: «Там живет пожилая женщина. Она все знает».

Валентина Францевна Пирог (Шавко) сидела у окна и перебирала фасоль. На мои вопросы стала отвечать, даже не поинтересовавшись, почему меня интересует эта тема. Обычно, когда в деревнях или городках начинаешь расспрашивать пожилых людей о довоенных соседях-­евреях, люди настораживаются: с чего бы это вдруг решили ворошить память?

Валентина Францевна 1923 года рождения. Всю жизнь прожила в Прозороках.

– Много евреев здесь было до войны? – спросил я.

– Больше, чем христиан. В центре местечка вообще одни евреи жили. И все магазины были их. Много всяких магазинов в Прозороках было: и хозяйственные, и ткани можно было купить, и обувь, и упряжь, и скобяные изделия, и продукты, и хлеб – здесь была своя пекарня.

– Довоенные Прозороки были больше, чем теперь?

– Теперь по-болей будут.

К разговору подключились дочка Валентины Францевны и ее зять. И уже вся семья беседовала со мной.

– Еврейские дома сохранились? – спросил я.

– Несколько домов стоит. В годы войны Прозороки не были сильно разрушены. Сгорело несколько домов. За последние годы все сильно изменилось. Агрогородок стали строить как раз на том месте, где стояли еврейские дома. По правую сторону Центральной улицы проводились ярмарки, много народу сюда съезжалось.

– Весело было, – говорит Валентина Францевна. – Я в школу ходила. Помню, как мы на поезде ездили на экскурсию в Загатье. Там проходила граница с Советским Союзом. До 1939 года здесь была Польша.

Ярмарки в Прозороках были многолюдные, продавали разный товар, и шумные, иногда даже чрезмерно. Об одном происшествии, произошедшем на прозорокской ярмарке, я прочитал в заметке, написанной тем же Игнатием Буйницким в газету «Наша нива», № 4, 1911 г. (перевод с белорусского языка мой – А.Ш.)

«Каждый понедельник в нашем местечке проходят торги, на которые съезжается со всех сторон много народа. Весь день торговля идет бойко, но еще оживленней становится, когда приходит вечер – начинается пьянство, а с ним, как известно, и драки. Так, недавно на возвращавшегося из Дисны в Прозороки судебного пристава напали по дороге пять разбойников, перегородили конем дорогу и не разрешали проехать. Извозчик направил коней в объезд, чтобы уехать от разбойников. Тогда один из них ударил по лицу судебного пристава чем-то болезненным и покалечил его. Приехав в Прозороки, пристав дал знать полиции. Пока арестовали одного из нападавших. По другим местечкам полиция, как только заканчиваются торги в четвертом часу, разгоняет народ с рынка и улиц по домам. Жаль, что у нас этой моды нет: меньше пили бы, меньше дрались бы, меньше у судей было бы работы, а в тюрьмах – больше пустого места».

Сейчас, спустя почти сто лет, никто не станет выяснять, кто напал на судебного пристава. Да и разве в этом дело? Народ в местечке был лихой, раз Буйницкий пишет об этом в газету.

...Хотя сегодняшние Прозороки больше довоенных, обойти их можно за полчаса.

Были последние ясные дни осени, солнечный свет играл в желтой, красной, багряной листве. Я решил пройтись по Прозорокам.

Рядом с сельсоветом стоит памятник солдатам, партизанам, защищавшим родную землю и освободившим ее от фашистов. Две отлитых из металла стелы с пятиконечными звездочками и в глубине – крест. Композиция соединила разные времена, разные идеологии.

За памятником улица, которая ведет к железной дороге. Она была: еврейской, торговой, ремесленной, ярмарочной.

Я расспрашивал у Валентины Францевны, что же произошло здесь в годы войны. Но, когда мы коснулись этой темы, мои собеседники перестали быть многословными.

– Собрали евреев… Выкопали яму… Расстреляли всех…

– Что вы еще помните? – спросил я.

– Холодно было. Мы попрятались все. Только слышали: «Пух, пух, пух…» Некоторые евреи утекали, их ловили…

– А кто еще в Прозороках может рассказать о событиях декабря 1941 года? – спросил я.

Хозяева совещались, называли чьи-то имена. А потом ответили:

– Никто. Одни умерли, а другие – молодые еще. Сами ничего не видели и знают по чужим рассказам.

И тогда я понял, что единственный свидетель, в памяти которого хранятся факты, – Степан Болеславович Плавинский:

«...Декабрь 1941 года для прозорокских школяров начался странными каникулами. Учителя велели готовить уроки самостоятельно, пояснив, что о начале занятий сообщат дополнительно. Помню, 5 декабря день выдался солнечный, с легким морозцем, и мне, десятилетнему пацаненку, не хотелось сидеть дома. Правда, на улице тоже особых развлечений не было – шла война, люди замкнулись в себе, жили настороженно, отчужденно. Но подростки все же собирались стайками по несколько человек и обычно шли к зданию гмины (управы), куда в середине дня доставлялась скудная почта. Здесь же суетились местные полицейские и заседал войт (старшина), некто Трайковский – зажиточный мужик с длинными усами и лысиной.

5 декабря в управе было несколько оживленнее, чем обычно. Люди собирались кучками, тихо шептались между собой. Громко говорили только полицаи. Среди них выделялись люди без полицейских повязок на рукаве, но с карабинами. Говорок их отличался от местного: незнакомцы густо сыпали матерщиной. Это настораживало людей. Вскоре к нам присоединился еще один местный пацан и сообщил новость: к школе никого не подпускают, по двору шастают немцы и вооруженные люди в гражданском. Мы решили все же подойти туда и посмотреть. Но лишь свернули с главной улицы, как дорогу преградил громила с карабином. Тогда мы направились к комендатуре, которая размещалась в бывших польских казармах, но шедшая навстречу женщина отсоветовала туда ходить. К вечеру по местечку гуляли зловещие слухи: мол, за лесом под надзором полицаев что-то роют дегтяревские мужики, а в школе полно немцев. Еще большую тревогу посеял в сердцах людей приказ закрыть в домах ставни, наглухо занавесить окна, с наступлением темноты разойтись по домам и ночью не выходить».

Карательный отряд в Прозороки прибыл из Глубокого. Фашистские изверги массово уничтожали еврейское население в восточных районах Белоруссии с конца лета – начала осени 1941 года, но в западных – массовые расстрелы начнутся весной 1942 года. Прозороки стали одним из первых местечек в этом регионе, где фашисты осуществили свой кровавый замысел. 5 декабря 1941 года всех евреев местечка согнали в школу, а на следующий день, 6 декабря, в 11 часов утра при 20­градусном морозе повели на расстрел.

«Утром взошло солнце, но подворья словно вымерли, – вспоминал Степан Плавинский. – В мои обязанности, как самого меньшего в семье, входило кормить корову. Дав животине сена, я все же решил узнать, что делается в местечке. Улица была пустынна. Меня окликнула жена соседа Павла Гаврильчика, помахала зазывно рукой и быстро подошла к забору.

«Ты только посмотри, малец, что делается», – она испуганно оглядывалась по сторонам. Правее хутора, на горе, ближе к железной дороге, разгуливал полицай. А слева, дальше под Бортково, – второй... «Я ходила за синагогу – глянуть, что делается с другой стороны. Так там слева от старого кладбища тоже полицай, а ближе к болоту – еще один. Боже милостивый, что ж это будет? А еще утром два наших полицая заходили в еврейские дома и наказывали всем немедленно явиться в школу без вещей. Один меня заметил и приказал идти в дом и закрыться.

Пока мы так говорили, на улице появилась большая группа евреев. Шли они молча, опустив головы. Стало жутко, и я поспешил домой рассказать об увиденном. Мать и отец не проронили ни слова. Через некоторое время я вспомнил, что не напоил корову, и пошел в сарай. Дал корове воды и хотел уже возвращаться в дом, но услышал скрип снега под множеством ног. Через щель в стене хорошо просматривалась череда бредущих еврейских женщин и детей. Их конвоировали немцы. Когда скорбное шествие стало поворачивать на улицу, что вела к церкви, со стороны Марусинского леса ударил винтовочный залп. А еще через несколько секунд донесся полный отчаяния и ужаса крик. Слышны были отдельные слова, но я не понимал их: люди кричали на своем языке. Видимо, осознали, что жить им осталось недолго.

Тем временем на улице появилась еще одна колонна. И опять шли только женщины и дети. Мы тогда еще не знали, что мужчин и подростков, собравшихся в школе, выводили чистым полем в обход местечка под усиленным конвоем. Они легли в яму первыми.

Я смотрел через окно на идущих на смерть. Мне было мучительно страшно. Терзал вопрос: «Что делать, если очередь дойдет до нас? Когда поведут на расстрел, будет уже поздно».

Иосиф Сосновик, до войны не раз бывавший в Прозороках, вспоминал, что в местечке жило приблизительно сорок еврейских семей. В 14 часам 6 декабря было уничтожено 380 евреев. Взрослых расстреливали, детей бросали в яму живыми.

«Возле леса гремели и гремели залпы. Казалось, что этот страшный день никогда не кончится. Время словно остановилось. На следующий день мы узнали, что две сестры, Роза и Рита Якерсон, были накануне где-то в гостях и пока еще живы. Под вечер от комендатуры их повели на расстрел. Это были известные на всю округу красавицы. Они шли, взявшись под руки, спокойно, тщательно скрывая страх. Сзади шел мужик с ломом и лопатой. Он­ то позже и рассказал подробности убийства Розы и Риты.

«Немцы курили, а полицай заставлял девушек раздеться. Когда на них осталось только белье, он подвел их к месту, где яма была зарыта не полностью. Поставил на самом краю лицом к яме. Когда к ним подошли два немца с винтовками, они повернулись к ним. Фельдфебель и полицай орали, приказывали повернуться к яме, но девушки взялись за руки и остались неподвижными. Они смотрели солдатам в глаза. Две красивые девушки, босые, в одних коротких рубашках, с распущенными черными волосами и большими печальными глазами. Фельдфебель дал команду, и солдаты прицелились в них из карабинов. Перед залпом я невольно закрыл глаза, а открыл – девушки уже лежали в яме с изуродованными страшными лицами. Наверное, стреляли в них разрывными пулями. Я старался на них не смотреть. Немцы о чем-то спокойно разговаривали, а полицай собирал одежду и обувь убитых. Люди говорили, что за эту одежду он потом принес немцам самогонки и сала».

Судя по рассказу Валентины Пирог (Шавко), в Прозороках не было гетто, евреи жили в своих домах. Да и Степан Плавинский подтверждает это. С осени еще оставались запасы продовольствия, голод не мучил людей. Конечно, страх не давал спокойно жить. Но надежда спастись оставалась. Да и куда было уходить... В окрестных лесах еще не было массового партизанского движения. Зима 1941 года была на редкость суровой – в лесу с семьей не выживешь. Вот и ждали люди весны, тепла… Попытки убежать, спастись были, когда уже под дулами карабинов людей вели на расстрел. Их предпринимали молодые, сильные.

«...Местные полицаи держали в тайне все, что касалось расстрела. На все вопросы односельчан отвечали, как заведенные: был в оцеплении, ничего не видел. Но кое-какие подробности их участия в акции просачивались. Мой сосед тринадцатилетний Мулька Полячек рванул от ямы к лесу. По нему стреляли, но не попали, хотя и убегал он по чистому полю. В оцеплении оказался молодой резвый полицай, догнал его и притащил к яме... Тевка Шапиро – восемнадцати лет – оказался сначала более везучим. Ему удалось проскочить под выстрелами и скрыться. За ним вдогонку на санях поехали два полицая. Нагнали через 10 километров, привезли назад, когда яму уже закапывали. В этот день он был убит последним.

Кое-что из подробностей расстрела удалось узнать от мужиков-­могильщиков, хотя гитлеровцы запретили им что-либо рассказывать под страхом смерти. Оказалось, колонны останавливали между кладбищем и лесом, где сейчас проходит новая шоссейная дорога Полоцк – Глубокое. Через лесок два автоматчика водили к яме по четыре человека. Но более подробный рассказ мне довелось услышать лишь в 1944 году от Франука Игнатовича на глухом хуторе Луги. Вот его рассказ:

«С самого утра пришел староста и приказал, чтобы я с лопатой в два часа был на перекрестке. Собралось с десяток мужчин, и староста повел нас к лесу. По дороге встретились два незнакомых полицая. Один из них препроводил нас к месту расстрела. Сюда подводили людей по четыре человека. Они раздевались, снимали обувь и становились на край ямы, спиной к немецким солдатам. Следовала команда, и раздавался залп. У нас на глазах убивали женщин, детей и стариков. Палачи менялись после нескольких залпов. К яме подогнали очередную четверку – мать и троих детей. Они молча разделись, но, когда полицай показал матери место у ямы, дети обхватили ее руками со всех сторон, вцепились в рубашку и прижались к ней. Полицаи, матерясь, стали их растаскивать. Но дети словно прикипели к материнскому телу. Тогда их стали избивать прикладами. Потом волоком потащили к яме. Немцы убили их, лежащих на снегу, выстрелами в головы. Мне стало плохо. Опершись на лопату, я думал об одном: как бы не упасть.

Когда расстреляли всех евреев, немец махнул нам рукой и показал на яму. К тому времени таких, как я – с лопатами, пригнали полста человек. Мы сошлись вокруг ямы и стали закапывать убитых. Рук я не чувствовал, они были, словно чужие, и едва держали черенок лопаты. Полицаи подгоняли нас, орали, что мы плохо работаем, потом пошли грузить на сани одежду и обувь убитых. Немцы тем временем у кустов пили водку и курили. Когда стало совсем темно, нас отпустили. Всю яму мы так и не зарыли.

После этого я двое суток не мог уснуть. Болела голова. По ночам кошмары снятся до сих пор...»

После расстрела всю одежду и обувь убитых евреев свалили в вестибюле школы. Местные и приезжие полицаи делили ее между собой. Немцы в это время пьянствовали в одной из классных комнат. Приезжих полицаев было значительно больше, и они старались забирать лучшие вещи. Разгорелся скандал. Неизвестно, чем бы это все закончилось, не выйди на шум пьяные немецкие автоматчики. Крики поутихли, и дележка прошла более-менее мирно.

Из всех прозорокских евреев избежать расстрела удалось лишь троим: Ходосу, Гофману и Юдке (фамилия неизвестна). Их, по какой-то причине, отправили в гетто поселка Глубокое, где они пробыли до лета 1943 года. Когда партизаны заняли Докшицы, разгромили немецкий гарнизон в Крулевщизне и двинулись на Глубокое, в гетто вспыхнуло восстание и многим узникам удалось вырваться на свободу. Ходос, Гофман и Юдка ушли в партизаны и воевали до весны 1944 года. Первые двое погибли, а Юдка остался жив. Он единственный из всех евреев местечка пережил войну.

Наши войска освободили Прозороки на рассвете 30 июня 1944 года. Три года длилась оккупация, унесшая жизни многих жителей местечка.

На братской могиле, которая находится на другой стороне шоссе Полоцк – Глубокое, метрах в трехстах от деревни Прозороки, в послевоенные годы был установлен скромный памятник.

Когда объясняли, как его найти, говорили, что он находится вблизи хутора Марусино. Сейчас приметным ориентиром стала вышка мобильной связи.

В начале 2000­х годов на этом месте поставили новый памятник. Огромный валун, к которому цепями прикреплена табличка с надписью: «6 декабря 1941 года на этом месте фашисты расстреляли 420 евреев: мужчин и женщин, детей и стариков – жителей местечек Прозороки и Зябки. Светлая им память! Этого забыть нельзя!»

Кто поставил этот памятник, выяснить мне пока не удалось. Судя по тому, что надпись сделана только на русском языке, а не на иврите, делали пластину с надписью здесь.

У памятника посадили березы. Когда молодые деревца вырастут, памятник окажется в глубине березовой аллеи.