Деревня Кубличи.
Деревня Кубличи.
Деревня Кубличи.
Сохранившийся довоенный дом.
Семья Оршанских, Кубличи, 1934 г.
Соня Оршанская, погибла в Ушачском гетто в 1942 г. Фото 1941 г.
Мэра Оршанская и ее сестра Цива, Кубличи. Фото 1939 г.
Хая Оршанская, Калифорния, 2007 г.
Семен Моисеевич Пирожок - педагог Кубличской школы.
Довоенные ученики Кубличской школы.
Легенды и были местечка Кубличи
Из областного центра Витебска, чтобы попасть теперь уже в деревню Кубличи, я добирался ночью поездом до Полоцка, затем автобусом через районный центр Ушачи до места. На обратном пути, по совету местного участкового, пешком прошел 6 километров до шоссе, а затем на попутной машине добрался до Ушачей, до них 17 километров. Иначе пришлось бы заночевать в Кубличах. Перспектива хотя и не самая страшная, но не из приятных, учитывая, что гостиницы в деревне нет. Правда, я упустил шанс проверить, насколько правдоподобна легенда о влюбленных, которая с давних времен бытует здесь. Придется пересказывать ее со слов Хаи Оршанской.
Несколько слов о Хае, в очерке я часто буду обращаться к ее воспоминаниям. Родилась в Кубличах в семье Иешие Боднева 16 марта 1922 года. Семья состояла из семи человек: родители, бабушка и четверо детей. Прожила трудную жизнь. Ленинградская блокадница. Сейчас ей 86 лет, живет в Соединенных Штатах во Флориде.
«Это было в 1936 году. Колхоз «Барацьбiт», в котором работали жители местечка, выделил пастбище и пастуха, чтобы пасти коров, но их владельцы должны были отработать один день в месяц, помогая пастуху. Мой отец и брат несколько раз работали подпасками, но, когда брат уехал, однажды в сентябре отец разбудил меня чуть свет и грозно приказал идти пасти коров. Я расплакалась, чужих коров боялась. Но когда увидела, что отец снимает с гвоздя мокрую, в узлах веревку, сразу согласилась. Шел мелкий дождик, отец накинул мне на голову сложенный вдвое мешок. Я погнала корову. На лугу уже было большое стадо. Когда Маневич привел корову, все стадо от нее шарахнулось. Она тут же нашла себе соперницу, и начался бой. Рев стоял страшный, я сильно испугалась. Пастух дал мне кнут и велел отойти подальше. Мы погнали стадо в лес. Дождик усилился, я спряталась под дерево. Перекусила огурцом с хлебом и успокоилась.
Вдруг услышала приглушенный цокот конских копыт, и мимо проплыла серая тень лошади. В сентябре коров на перерыв не гонят, я мокла под дождем до вечера. Утром рассказала увиденное Яде – нашей соседке. Она была старше меня и поведала легенду о большой любви.
В нескольких километрах от Кубличей находилось имение помещика. Ему принадлежали леса, земли и луга. У него были пасека, скот, много птицы, красивые лошади. Его единственная дочь – красавица, полюбила бедного парня. Отец не разрешил ей выходить за него замуж. Тогда дочь села верхом на лошадь и ускакала. Когда она увидела погоню, то вместе с лошадью утонула в Кубличском озере.
С тех пор озеро стало зарастать. Образовались топкие берега, вода пожелтела, и из воды стало выходить привидение в виде девушки верхом на лошади».
Рядом с Кубличами действительно находилось поместье помещика Селявы – «Двор Кубличи» – во владении, которого было свыше 60 процентов окрестной земли. Это хотя бы косвенно подкрепляет легенду, как и то, что берега у озера топкие, я пытался подойти к воде, но не смог этого сделать. Вероятно, была и несчастная любовь дочери помещика Селявы, а об остальном не мне судить…
То, что Кубличи забыты Богом, я решил уже потому, что нет здесь ни церкви, ни синагоги, ни костела. Не то чтобы действующих храмов, но даже зданий, в которых люди молились, не сохранилось.
Правда, в самом центре Кубличей стоят развалины православного храма и рядом с ними освященный деревянный крест.
Об истории церкви расскажу подробнее. В 1642 году здесь был построен костел. Местечко находилось на торговом пути, который связывал Полоцк с Вильно, Минском, Варшавой, Краковым. Связь с Ригой была по воде – озера проточные и реки впадают в Западную Двину. Местечко развивалось и богатело. Не случайно его название происходит от белорусского слова «кубло» – «скарбонка», «кубышка», то есть «копилка» на русском языке.
В 1867 году здание костела было передано православным верующим и стало церковью. В начале XX века в православном приходе служил Иосиф Семенович Сченснович.
В 1933 году, в разгар атеистической кампании, церковь в Кубличах закрыли.
«Наша новая школа, – вспоминает Хая Оршанская, – была построена за церковью, и, когда мы шли на учебу мимо церкви, куски жести на крыше от ветра издавали жуткие звуки. Мальчишки нас пугали, говорили, что в церкви завелась нечистая сила, черти и бандиты. Я помню время, когда в церковь ходили чисто одетые женщины с вербочками, а на Пасху несли куличи и яйца. С нашего огорода были видны золоченные купола, а на углу церковной крыши было свито огромное гнездо аиста, и два аиста прилетали каждую весну.
Когда церковь закрыли, поп – наш сосед, учуял неладное и ночью скрылся, а в его доме открыли пионерский лагерь. Лагерь этот вскорости был закрыт, дом запустел, забор разобрали на дрова, а сад засох».
Вряд ли нужны какие-то комментарии к этим словам.
В годы войны немцы сбросили на Кубличи три трехсоткилограммовые бомбы, они не взорвались, правда, одна из бомб попала в церковь, разрушила крышу, снесла купол. То, что не сделали бомбы, сделали люди, которые в 1948 году стали разбирать церковь по кирпичам, от башен до фундамента.
Точных данных нет, но рискну предположить, что евреи стали компактно селиться в Кубличах в XVIII–XIX веках. Сначала обосновались те, кто занимался торговлей, а за ними пришли и ремесленники, и арендаторы, и извозчики-балагулы.
По памятникам (мацейвам) на еврейском кладбище можно определить, когда поселились евреи, когда были сделаны самые старые захоронения. Обычно они находятся в центре кладбища, на высоком месте. В Кубличах еврейское кладбище находится неподалеку от строящегося сейчас агрогородка. Правда, сохранились остатки кладбища. Пробраться к захоронениям крайне сложно. Буквально частокол деревьев, кустарников, завалы охраняют это место. По-пластунски я пробирался к памятникам.
В 1880-е годы Кубличи были центром волости. Здесь работали 2 кожевенных завода (в каждом по несколько человек), был заезжий двор, 17 лавок. Ежегодно проходили 3 ярмарки. Проживало 120 человек.
В следующие двадцать лет население Кубличей увеличилось более чем в десять раз. В первую очередь, за счет евреев. В 1897 году в местечке жил 1291 человек, из них 935 евреев.
В начале XX века население составляло уже 1800 жителей, из них свыше 1600 – евреи.
В Кубличах действовало три синагоги. Про одну из них вспоминают в деревне и сегодня, хотя от нее следа не осталось.
Я подошел к старикам, которые курили у забора, и спросил:
– Где в Кубличах была синагога?
Они удивленно переглянулись, а потом совсем уже древний дед спросил:
– Зачем она тебе надо? – как будто речь шла о государственной тайне.
– Хотят приехать потомки тех, кто жил здесь до войны, их дом стоял рядом с синагогой.
После того как я уверил стариков, что богатые люди из Соединенных Штатов в кубличском наследстве не нуждаются, а место хотят посмотреть из любопытства, старики еще раз переглянулись, наверное, для принятия коллективного решения, и ответили:
– Синагога была на площади, где автобусная остановка.
– Что осталось от здания? – спросил я.
– Ничего не осталось, разобрали его по бревнам. А кому оно надо было после войны, евреев здесь больше не осталось…
Еще об одной синагоге я узнал из воспоминаний Хаи Оршанской.
«В ней была миква. Однажды евреи сыграли злую шутку с мужиком, который продавал воз сена и запросил слишком дорого. Договорившись в конце концов насчет цены, попросили его сгрузить сено через открытое окно и потом утромбовать его внутри. Сгрузив сено, мужик лихо прыгнул в окно и искупался в микве. Позже эту синагогу превратили в общежитие для сельских школьников, но вскоре совсем закрыли.
Шойхет (резник) в Кубличах был. Его фамилию никто не произносил, так и звали – шойхет. Он жил в ветхом домике, я видела его только одного и не помню, были ли у него дети. В 1928 году он уехал, дом его снесли и построили на его месте красивый родильный дом. В сентябре 1938 года в этом доме размещались красноармейцы, а во время оккупации – Кубличское гетто».
И хотя во второй половине тридцатых годов продолжались службы только в одной из кубличских синагог, традиции в местечке продолжали соблюдать в большинстве еврейских семей. Хотя прилюдно или открыто это делали только пожилые люди. Да и то, если дети были членами партии, комсомольцами или занимали какие-то посты, стариков предупреждали, что из-за них могут пострадать дети или внуки. Чаще всего это действовало. Кто же станет подвергать своих детей опасности или неприятностям по службе.
«Старики ходили в синагогу по субботам, а по пятницам резали птицу у шойхета, – вспоминает Хая Оршанская. – К Пасхе пекли мацу, но уже с 1937 года не все были в состоянии купить муку. Началось голодное время. В гости друг к другу не ходили, никогда не праздновали дни рождения, многие даже не знали, какого числа ребенок родился, а помнили приблизительно, перед каким праздником. Я помню три свадьбы в Кубличах, и только одна из них была с хупой.
По субботам моя бабушка Эстер зажигала огарки двух свечей и, закрыв лицо ладонями, шептала молитву. Первые несколько слов, как я сейчас понимаю, действительно относились к благословению субботы, но потом она начинала шептать губами, и мне казалось, что она просит у Бога наказать свою падчерицу, мою маму, и мне становилось страшно. Бабушка Эстер была мачехой моей маме. В 1934 году уехала к своим родным детям в Ленинград. Приезжала к нам на все лето с невесткой и внуком. Маму она не любила, они часто ссорились, но нас, внуков, любила и нянчила.
Моя семья радовалась субботе только осенью, когда подрастали цыплята и можно было зарезать к субботе петушка. К шойхету мы его не несли, так как нужно было заплатить пять копеек, которых у нас не было».
В 1923 году в Кубличах жило 1020 человек, из них 728 – евреев. В местечке было 130 еврейских дворов.
Надежда Иосифовна Юшкевич сегодня по возрасту одна из самых почтенных жителей деревни. Ей 86 лет. Я застал ее на огороде, где она пропалывала грядки. Она охотно согласилась рассказать о прожитых годах, о довоенных соседях, правда, извинялась, что не все фамилии помнит. Кто же в местечке соседей по фамилии называл?! Только по имени или отчеству, а порой прозвища давали. Надежда Иосифовна все время подчеркивала, что дружила с евреями, они были «добродушные люди».
Родилась она в деревне Лисичино, в полутора километрах от Кубличей, в 1922 году. Отец – крестьянин, часто бывал в местечке, всех здесь знал, и его хорошо знали. Каждое воскресенье обязательно приезжал на кубличский базар, привозил что-то на продажу, что-то покупал. Базар был большой, располагался, как и положено в местечке, на центральной площади, возле синагоги и церкви.
Планировка Кубличей классическая для белорусских местечек. В центре на высоком месте – рыночная, или базарная площадь. Здесь же синагога, церковь. И во все стороны от площади расходятся улицы. Те, кто был богаче, жили рядом с рыночной площадью, обычно это люди, занимавшиеся торговлей, державшие магазины, лавки. Один из таких домов в Кубличах сохранился, несмотря на то, что местечко в годы войны было очень серьезно разрушено. Дальше жили ремесленники, добывавшие свой хлеб в поте лица, а уж вовсе на окраинах селились бедняки, те, что сами не всегда могли заработать на пропитание, и общине приходилось поддерживать их материально.
В пятнадцать лет Надежда Иосифовна стала работать в Кубличах официанткой в столовой. Так что довоенную местечковую жизнь она хорошо знала.
Но, в первую очередь, меня заинтересовал вопрос, кто же ходил кушать в местечковую столовую в конце тридцатых годов. Приезжих в Кубличах было немного, а местные, как известно, предпочитают питаться дома. Тем более в местечках не принято было обедать в общепите, хозяйку бы засмеяли соседи, если бы ее муж кушал в столовой.
– Конечно, – соглашается со мной Надежда Иосифовна. – Но в 1937–38 годах было очень плохо с урожаем, хлеба на руки давали мало, люди голодали, а в столовой, если брал, например, суп, хлеб тебе к нему давали бесплатно. Людей в те годы ходило много, двери не закрывались. А в 1940 году уже стало жить сытнее, и люди в столовую ходили совсем редко, мы работали вдвоем, и меня перевели в пекарню. Хлеб мы пекли очень хороший, вкусный.
Вспоминая субботние дни, Надежда Иосифовна рассказала:
– Евреи по субботам даже козу сами не доили. Нанимали людей. Евреи ходили на Комаровское озеро. Гуляли по берегу, отдыхали. Это от Кубличей километра два. В нашей деревне один старик сделал качели, высокие, когда на них катались – другую деревню было видно. Евреи проходили нашу деревню, молодые катались на качелях, старик бесплатно разрешал.
– В другие дни чем занимались ваши соседи? – спрашиваю я.
– Евреи и коз держали, и птицу, и были такие, что коров держали, лошадей, извозом занимались, много было разных ремесленников: кузнецов, портных. В самом местечке – Кубличское озеро, и вокруг много озер. Евреи рыбу ловили, продавали ее. Когда в определенное время лодки приплывали к берегу, много людей собиралось купить рыбу.
До войны Кубличи были большим местечком: аптека была, сапожная артель, трикотажная мастерская, пекарня. В Кубличах размещалась большая воинская часть, была комендатура, пограничники стояли. Здесь жило много евреев.
Для Надежды Иосифовны, которая всю жизнь прожила в Кубличах, довоенное местечко считалось большим. В 1941 году здесь был 141 двор и жило 310 жителей. Эти цифры я привожу по архивным документам.
Для Хаи Оршанской, юной девушкой уехавшей из местечка и жившей в больших городах: Ленинграде, Одессе, Новосибирске, ее родина представляется маленьким населенным пунктом, точкой на самой подробной карте.
– Местечко было маленькое, улицы получили названия, когда появились редкие автомобили. По нашей улице ездили в Лепель, и она стала называться Лепельская. По другой улице уезжали в Полоцк, и она стала – Полоцкая. Остальные улицы так и остались безымянными.
Вспоминая, чем занимались довоенные жители Кубличей, Хая Оршанская перечисляет:
– Было много лавочников (пока разрешали частную торговлю), кузнецов, портных, сапожников, стекольщиков, и очень мало парикмахеров, только один скорняк, бондарь, один фельдшер.
Сама Хая выросла в семье, где уважали труд и знали, как достается копейка.
– Родители моего отца, дедушка Меер Боднев и бабушка Елька, жили отдельно. Дедушка арендовал дом, сарай и кузню у богатого еврея, построил навес для лошадей, и с раннего утра до захода солнца в кузнице раздавался перезвон молота о наковальню. В 1934 году дедушка умер, и бабушка осталась одна с двумя сыновьями. Сын Ишие (Евсей) – мой отец, жил с семьей в Кубличах, а второй – Афроим, женился и жил с семьей в Ушачах. А в 1936 году бабушку выселили, и в этот дом вселили члена компартии, заведующего сельмагом Иоффе с семьей. Бабушка не хотела жить с нами из-за того, что в нашем доме не соблюдали кошер, субботу и Песах, и жила с еще одной одинокой женщиной.
Отец моей мамы тоже был кузнецом, а также и мой отец освоил эту профессию. В 1929 году была образована артель кузнецов, все кузницы единоличников были закрыты, а самих мастеров приняли в артель. Они должны были прийти со своими инструментами. Мой отец отнес один из двух мехов для раздувания огня, одну из двух наковален и весь набор мелких инструментов. Молотобойцами работали местные деревенские парни. Артель эта просуществовала недолго: образовались колхозы, и им нужны были кузнецы. Мой отец ушел из артели со всем своим инструментом и стал работать в селе Антоновка, в двух километрах от нашего дома. А мой дядя Иосиф Динерштейн стал кузнецом в колхозе «Барацьбiт», и ему разрешили открыть кузницу в своем собственном дворе.
Работа в колхозе не приносила моему отцу почти никакого заработка, и мать подрабатывала шитьем. Она шила деревенским жителям простенькую одежду, а иногда ей приходилось шить овчинные шубы, бурки (обувь на вате) и даже стегать ватные одеяла».
В Кубличах работал национальный еврейский местечковый совет. Идиш был языком межнационального общения. На нем говорили не только евреи, но и белорусы, поляки, русские.
Выскажу предположение, что и родители знаменитого белорусского писателя Василя Владимировича Быкова хорошо понимали идиш. Они жили в деревне Бычки, сейчас там открыт мемориальный музей писателя, это всего в нескольких километрах от Кубличей. В неделю по несколько раз бывали в местечке: то на базар приедут, то по каким-нибудь другим делам. Общались с евреями, и идиш был частью их жизни.
Сам Василь Владимирович в Кубличах учился в школе. Отсюда он поехал в 1939 году поступать в Витебск в художественный техникум. Жизнь евреев, их национальные черты характера знал не понаслышке и, конечно же, не из анекдотов. Образы евреев в его произведениях прописаны искренне и правдиво. Взять хотя бы Леву Гутмана, мужественного и находчивого ординарца из повести «Его батальон», девочку Басю из «Сотникова», идущую босиком по снегу на виселицу, другие персонажи.
С середины тридцатых годов в жизни Кубличей и других местечек начался отсчет «нового времени». Впрочем, подготовка к этому была основательной. С середины двадцатых годов закрыты все частные магазины и лавки. Некоторых владельцев арестовали и выслали из местечка.
Вот этот печальный список:
Берзон Гавриил Пейсахович, 1897 г.р., проживал в Кубличах. В октябре 1924 года на 3 года выслали в Нарымский край. Реабилитирован в 1992 году.
Маркман Нина Тевелевна, 1906 г.р., в декабре 1929 года выслана в Хотимск на 3 года, реабилитирована в 1992 году.
Плавник Гирша Хаимович, 1896 г.р., частный торговец. Осужден в 1929 году на высылку на север на 3 года. Реабилитирован в 1992 году.
Шерман Янкель Хаимович, 1863 г.р., торговец, осужден в 1927 году, лишен права проживать в определенных населенных пунктах на 3 года. Реабилитирован в 1992 году.
В Кубличах жил богатый еврей Меерсон. Ему принадлежали мельницы. Все его имущество было конфисковано, а в домах разместилась пограничная застава. Семья Меерсонов стала настолько нищей, что сапожник Вульф собирал для них крошки хлеба на субботу.
Страх сковывал людей по рукам и ногам. Мечтали только об одном: отсидеться в тишине, переждать страшные времена. Они и предположить не могли, что самые страшные времена их ждут впереди.
С начала тридцатых годов была объявлена поголовная коллективизация. В 1925 году в Кубличах девять еврейских семей были единоличниками, занимавшимися сельским хозяйством. Это почти пятьдесят человек, то есть каждый шестой житель местечка. Не так уж и мало для народа, которого выгоняли с земли, выселяли из деревень. В Кубличах евреями-единоличниками были Ядшер Исер Хаимович, Гинзбург Вульф Аронович, Кенигсберг Берко Гиршевич, Цинман Монус Биньяминович, Гишвман Залман Абелевич, Маневич Мануил Беркович, Шевшер Мовша Абрамович , Гильман Лейба Симхович, Берзон Пейсах Иоселевич.
Они в обязательном порядке в 1929 году вступили в колхоз «Барацьбiт», куда вошла часть еврейского населения Кубличей и крестьяне окрестных деревень.
У крестьян, без оглядки на национальность, забирали все и часто оставляли без средств к существованию.
Хая Оршанская вспоминает такой эпизод:
– В 1935 году к моей маме пришла женщина из села Андрейчики с просьбой написать письмо товарищу Сталину. Но так как мама по-белорусски писать не могла, то попросили меня. К тому времени я всего год проучилась в белорусской школе и по-белорусски писала плохо, но, увидев плату (пять яиц), согласилась. Письмо товарищу Сталину было такое:
«Дарагi i любiмы наш настаўнiк i наш бацька таварыш Сталiн.
Я хворая i старая жанчына. У мяне няма мужа, i дзяцей таксама няма. У мяне забралi карову таму, што я працаваць у калгасе не магу. Без каровы я памру. Дапамажыце вярнуць карову. Я шчыра вам дзякую».
Грамматических ошибок там, конечно, было много, но письмо все-таки помогло. Сейчас я думаю, что письмо до адресата не дошло, так как корову вернули быстро – через два дня.
После того как власти расправились с «контрреволюционным» языком ивритом, взялись за идиш. Хая Оршанская, например, уже и не помнит меламедов, то есть учителей, которые бы учили детей древнееврейскому языку, объясняли им священные тексты. Зато в ее памяти сохранилась еврейская четырехклассная школа.
«Она размещалась в небольшом двухкомнатном доме. В одной из комнат занимались дети 1–3 классов, от шести до восьми человек, им преподавала молодая и очень симпатичная учительница. В другой комнате занимались дети 2 – 4 классов, тоже от шести до восьми человек; их учительница была маленькая, худая и очень нервная. Однажды летом, когда наступили каникулы, она покончила жизнь самоубийством. Ее нашли утонувшей в колодце, которым также пользовалась пограничная застава. После этого пограничники построили вокруг колодца высокий забор, и весь центр Кубличей остался без колодца».
Самоубийство учительницы вряд ли относится к закрытию школы и скорее носило сугубо личный характер.
Но в 1934 году выпускники четвертого класса еврейской школы перешли учиться в пятый класс только что построенной белорусской школы-десятилетки. А саму еврейскую школу закрыли.
А в 1940 году был первый выпуск десятилетки, и Хая Оршанская была одной из первых выпускниц.
«В новую школу пришли дети из окрестных деревень, и классы были переполнены, – вспоминает она. – Особенное впечатление осталось у меня от учительницы русского языка и литературы Валентины Ивановны. Она была самой образованной и воспитанной женщиной и учительницей в нашей школе. Была красива, стройна, со вкусом одевалась. На уроке она отдавала нам все, что знала, а знала она много. Она привила нам любовь к чтению. Это тогда я начала читать книги, красиво и грамотно писать. Это осталось у меня на всю жизнь, за что я Валентине Ивановне очень благодарна».
А пока строили новую школу в доме Юшкевича (он уехал из местечка), работала школа-семилетка.
Старики ворчали, что детей забирают из еврейской школы, делают из них гоим, но мало кто обращал на них внимание. А если и обращали, то советовали говорить об этом потише, а то ведь и в тюрьму можно за такие слова попасть.
Советскую власть кто-то уважал, кто-то не очень, но боялись ее все. Хая Оршанская вспоминает такой эпизод:
«После Брестского мира город Гродно, где жили и вышли замуж мамины сестры, отошел к Польше, и в 1937 году моя мама – Мера Мордсон – прекратила с ними переписываться из-за страха быть арестованной. Однако когда в 1939 году западные области Белоруссии были присоединены к СССР, муж одной из маминых сестер погнал гурт скота из Гродно через Кубличи. Он привез нам подарки и, узнав, что у нас нет коровы, обещал подарить нам корову в следующий раз. Этого счастья мы не дождались, началась Вторая мировая война».
Молодежь и еврейская, и нееврейская активно приветствовала новое время. Она были уверены в своем светлом будущем и, не задумываясь, стремились к нему.
«В Кубличах была комсомольская организация, – вспоминает Хая Оршанская. – По ночам комсомольцы помогали пограничникам дежурить на границе, объезжали верхом на лошадях пограничные деревни. Также делали засады, прячась в кустах. (До 17 сентября 1939 года граница с Польшей проходила буквально в нескольких километрах от местечка – А.Ш.). Однажды парень-комсомолец выбрался из кустов, а навстречу ему двое верховых. Была ночь, кромешная тьма. Один из верховых спросил:
– Стой, кто идет?
– Свои, – ответил комсомолец. Но поздно: раздался выстрел и он, еврейский парень, был убит. Хоронили его с почестями, как героя. А мать его, потеряв единственного сына, сошла с ума. Стрелявшего не наказали, так как он был на посту. Слухи шли такие: убил комсомольца поляк Юзик по прозвищу «Манэр». Почему такое прозвище, я до сих пор не понимаю. Мама запрещала нам это слово произносить».
И все же, несмотря на то, что многое менялось кругом и в экономике, и в политике, и в быту, местечковые нравы время от времени давали о себе знать. Евреи, из поколения в поколение робевшие перед окружающим миром, часто недружелюбно настроенным по отношению к ним, среди своих всю неизрасходованную энергию пускали на выяснение отношений. Это только со стороны казалось, что они едины и монолитны. Действительно, когда было плохо, когда угрожала опасность, евреи умели сплотиться, прийти на помощь друг другу. В остальные времена они постоянно «выясняли отношения». Этот местечковый синдром стал национальной чертой характера. Но доносительство властям всегда порицалось в еврейской среде. Тех, кто этим занимался, презрительно называли «шмекер», то есть человек, от которого дурно пахнет.
Новые времена принесли новые понятия, отодвинули, а то и вовсе стерли запретные границы.
Семья Лейбы Гильмана жила на улице, где находилась почта. У них был не дом, а землянка. Дети заходили к ним в гости через окно, которое было на уровне земли. В 1937 году Лейба купил большой дом у уезжающей семьи Баргак. На Лейбу Гильмана тут же донесли: как так, бедный еврей, шьющий жилетки и имеющий троих детей, бедняк из бедняков, может купить такой дом? Значит контрабандист, вор и спекулянт! Его арестовали. Времена были жесточайшие, органы внутренних дел выполняли план по «расстрельным статьям». 50-летнего Лейбу Симховича, рабочего швейной артели «Новая жизнь», приговорили к высшей мере наказания 20 октября 1938 года. Реабилитировали его только в 1959 году. Детям Лейбы пришлось рано стать взрослыми. Старшая Ехке (Оля) пошла работать в столовую официанткой, брат Фоля продавал яблоки из своего сада.
У Вульфа Гинзбурга были два сына от первого брака. Жили они материально не плохо. Соседям это кололо глаза. На них донесли, что занимаются контрабандой: переходят границу и из Польши приносят товар и продают. Так это было или не так – никто долго не выяснял, как и не устанавливал автора доноса. Старшего сына арестовали, а младший – успел скрыться.
Был донос на дядю Хаи Оршанской – Афроима, который жил в Ушачах и работал в небольшом магазинчике продавцом. Привезли селедку и разрешили продавать по две рыбины в одни руки, но все равно на всех не хватило, и, когда селедка закончилась, поднялся шум. Тут же появились два молодых парня в черных кожаных куртках, произвели обыск и нашли под прилавком два килограмма сельди. Дядю арестовали и отправили в Полоцк, откуда он прислал открытку, чтобы жена привезла ему теплые вещи, так как отправляют его в Сибирь.
Кубличане, впрочем они не были исключением, много трудились. Надо было ставить на ноги детей. Каждая копейка доставалась тяжелым трудом. А как отдыхали жители местечка?
Хая Оршанская постаралась ответить на мой вопрос:
«Мне трудно вспомнить, как люди отдыхали после работы, потому что отдыхали мало. В семьях было много детей, было хозяйство, огород, заготовка дров на зиму, и сена, чтобы утеплить дом и сарай, так что работы всегда хватало. Но зимой, в пятницу вечером, иногда к нам приходили соседи поиграть в карты. Детей из комнаты выдворяли: мы не должны были слышать разговоры взрослых. Не помню, чтобы они выпивали или курили».
Предгрозовое ощущение надвигающейся войны висело в воздухе. И несмотря на то, что западная граница Советского Союза в сентябре 1939 года значительно отодвинулась от Кубличей, местные жители все равно чувствовали себя на переднем крае.
В сентябре 1939 года в Кубличах появились первые беженцы из Польши. Они рассказывали жуткие истории, как немецкие солдаты издевались над евреями, но им не верили.
А тех, кто особенно много об этом говорил, обвиняли в паникерстве, в антисоветской деятельности. (Советский Союз заключил с Германией пакт о ненападении, и любые плохие слова о Германии считались политической провокацией.)
Моисей Карнет, беженец из-под Варшавы, работал швейцаром в кубличской столовой. Летом 1940 года его осудили на 5 лет лагерей. Амнистировали только в 1941 году после начала войны. Такой же срок заключения получил Мендель Михворовский, беженец из-под Варшавы, заготовитель сельской кооперации.
Над Кубличами никогда не летали самолеты, но однажды в 1939 году один пролетел со стороны Польши. Летел высоко, видна была маленькая черная точка, но гул стоял сильный. Мужчины определили, что это самолет-шпион. Но немецким он быть не может: ведь между Советским Союзом и Германией мирный договор!
22 июня 1941 года в Кубличах на погранзаставе, которая обеспечивала охрану тылов действующей армии и порядок в прифронтовой полосе, ждали артистов. И вдруг по радио сообщили, что началась война.
Фашисты заняли местечко 4–5 июля 1941 года. По рассказам старожилов, произошло это без боев, артобстрелов и авиационных налетов.
Загодя покинули местечко представители местных властей, работники милиции. Уйти на восток от наступающих немецких войск смогли немногие мирные жители. Железная дорога далеко. Через Кубличи не шли отступающие части Красной Армии, которые подбирали беженцев. На машину в местечке рассчитывать не приходилось. Те, кто был помоложе и посильнее и имел гужевой транспорт, пытались уехать… В дни безвластия в местечке начались грабеж и разгром. Грабили в основном еврейские дома. Об этом свидетельствует довоенная жительница местечка Вера Гильман (Архив Яд Вашем, № 03/2244, л. 7).
В здании новой школы разместились немецкая комендатура и военные казармы. Здание обнесли колючей проволокой.
Новый порядок, установленный оккупантами, включал в себя убийства мирных жителей, грабежи, издевательства над людьми.
«Всем хватило от фашистов, – вспоминает Надежда Иосифовна Юшкевич. – Но особенно они издевались над евреями. Я живу на Лепельской улице. Немцы здесь сделали гетто. До войны на нашей улице много евреев жило».
На Лепельской улице жили мама Хаи Оршанской и две ее сестры Хаи: Соня (15 лет) и Хана (17 лет). Их отец Ишие бежал в село Антоновка, в двух километрах от Кубличей, где его спрятал председатель колхоза Латыш. Так его прозвали потому, что он был родом из Латвии. Спасти Ишие не смогли, на него донесла одна женщина. Латыш успел уйти в лес, а Ишие был схвачен немецкими солдатами, которые издевались над ними, а потом расстреляли.
«В 1968 году я повезла свою старшую дочь Мэри (названную в память о моей матери) в Ленинград показать ей Музей Октябрьской Революции, где были выставлены экспонаты блокады, которую я пережила, – вспоминает Хая Оршанская. – В Ленинграде мы навестили дядю Абрашу, и он начал рассказывать нам про Кубличи. Он хотел рассказать мне подробнее о мучениях, которые перенес мой отец, о его смерти, но у него случился сердечный приступ. Он обещал написать все подробно в письме, когда поправится, но не успел».
Показания очевидцев свидетельствуют о последних днях Кубличского гетто. В декабре 1941 года в Ушачи пригнали евреев из Кубличей и других окрестных населенных пунктов. Их разместили в гетто по улице Ленинской.
Евреи занимались очисткой улиц, разгрузкой автомобилей. Возили в бочках из реки воду для немецкой кавалерии.
Первыми расстреляли ушачских евреев, которые находились в гетто по улице Октябрьской. А затем узников из гетто по улице Ленинской перевели в освободившийся лагерь.
В материалах Чрезвычайной комиссии о злодеяниях немецко-фашистских захватчиков на территории Ушачского района, составленных в 1945 году, записано:
«В декабре 1941 года было привезено из местечка Кубличи, Бобыничи и Усы еврейское население. Собрав более 900 граждан, немецкие палачи выводили из лагеря молодых девушек и в гололедицу заставляли возить воду на себе для коней кавалерийской части. Обессиленных девушек били прикладами винтовок и палками. Выхода за покупкой еды в магазин у евреев не было. Покупать еду на базаре тоже было запрещено.
В ясный морозный день 12 января 1942 года из лагеря всех евреев выгнали на улицу, под конвоем полицейских и жандармов, и погнали по Долецкой улице на русское кладбище. За кладбищем заранее были выкопаны две большие ямы с правой стороны дороги на расстоянии 50 метров от местечка Ушачи. Гнали стариков, были грудные дети. Пригнав к ямам, немецкие палачи заставляли раздеваться людей до нижнего белья. Заставляли ложиться в ряд на дно ямы, после чего из автоматов расстреливали. Маленьких детей штыками прокалывали и бросали в яму. Так, с 10 утра до 4 часов вечера, были расстреляны свыше 900 граждан. Заполнив две ямы трупами, ямы закопали. Расстрелом командовал комендант ОРС-комендатуры местечка Ушачи Карл (воинское звание и фамилия не установлены). Для расправы над мирными гражданами был привлечен карательный отряд из Полоцка».
(Гос. архив Российской Федерации, ф. 7021, опись 92, лист 229).
Леонид Смиловицкий в книге «Катастрофа евреев в Белоруссии 1941–1944» утверждает, что в ночь перед акцией евреи подожгли гетто. («Катастрофа евреев в Белоруссии 1941–1944», Тель-Авив, 2000 г.)
Вера Гильман, узница этого страшного лагеря, вспоминает: «Когда перевели в опустевшее Ушачское гетто, там, на стенах домов, были нацарапаны на идише слова: «Нас скоро расстреляют. Кто себя уважает и останется живой – отомстите за нас».
В 1945 году Хая Оршанская получила письмо от своей довоенной подруги из Кубличей Тани Андрейчик. В письме подробно описаны ужасы Кубличского гетто. «В конце декабря всех евреев гнали в Ушачи. Дочь сапожника Гинзбург Гита была замужем за учителем немецкого языка. Он был из Ушачей, но жил у них на квартире в Кубличах. Он убежал в лес к партизанам, а ее, беременную, гнали в Ушачи. По дороге у нее начались роды, она упала, и ее застрелили. Ее мама Хана упала на бездыханное тело, и Хану тоже застрелили».
Особое усердие и садизм проявили комендант Кубличской комендатуры Шнейдер, унтер-офицер Кубличской комендатуры Сучь. Каждую ночь они ходили по местечку и резиновыми палками били окна домов, а затем избивали и жителей.
Старался и обер-лейтенант Цимс. За содеянное его настигла кара. Цимс был среди бела дня пойман партизанами, вывезен в Антуновский лес и расстрелян. Произошло это так. Комендант был приглашен на день рождения в компанию красивых девушек. Он веселился, выпивал. В этот момент в дом вошли партизаны.
Нам известны имена двоих кубличан, переживших трагедию гетто и оставшихся в живых. Это брат и сестра Гильмана, дети репрессированного портного Лейбы.
Старшая сестра Иохевет (Ольга) пропала в первые же дни войны. О ее дальнейшей судьбе нам неизвестно. В лес ушел брат Фоля (Николай). Впоследствии он встретил партизан и храбро воевал с фашистами. В книге «Встали мы плечом к плечу…» (Составитель И. Герасимова, Минск, «Асобны дах», 2005, стр. 33) указано: «Гильман Николай Леонтьевич, Ушачский район, воевал в бригаде «Железняк», отряд № 5».
Более драматично сложилась судьба Двейры Лейбовны, или в русском варианте Веры Леонтьевны Гильман. О ней написано в книге «Породненные войной».
(М. Рывкин, А. Шульман, «Породненные войной», Витебск, 1997)
В 1962 году Вера Гильман уже жила в израильском городе Рамат-Ган, и там были записаны для Яд-Вашема ее воспоминания.
В гетто Вера оказалась вместе с мамой. Во время расстрела девочка упала в яму вместе с мертвыми, ночью выбралась из-под трупов и уползла в сторону деревни Череповщина. Ноги у нее были ранены. Хозяин избы, звали его Степан, впустил Веру, четверо суток держал у себя, а потом дал православный крестик и сказал: «Береги тебя Бог». Через Полоцк Вера Гильман добралась до Витебска. Попала в детдом, где пробыла год – до января 1943 года. Выдавала себя за русскую беженку, хотя дети ее дразнили «жидовка Ева». Вере помогала повар Мария Мецна, которая знала правду о происхождении девочки, и Мария Синцова, с которой они вместе работали на кухне и подружились, как родные сестры. Помогала Вере и кастелянша Галина Померанцева, которая тоже знала, что девочка – еврейка. Немцы устраивали обыски. Им доносили, что в детдоме прячутся еврейские дети. Несколько девочек расстреляли прямо во дворе. Потом Вера оказалась в концлагере, советские войска она встретила под Лепелем.
После войны Вера нашла брата, и в 1945 году переехала к нему в Молодечненскую область. Окончила педучилище. Работала учительницей начальных классов. Вышла замуж. Вместе с мужем уехала в Польшу, а затем в Израиль.
Ушачский район в годы Великой Отечественной войны был центром партизанской зоны. В Кубличах с августа 1942 года по май 1944 года была восстановлена Советская власть. В школе располагался штаб 1-ой партизанской бригады имени А.В. Суворова. В мае 1944 года немцы снова заняли Кубличи, а в июне 1944 года пришло освобождение. Местечко было основательно разрушено в результате артобстрелов, бомбежек, пожаров.
В послевоенные годы в Кубличах жил единственный еврей Семен Моисеевич Пирожок. Он и до войны, после окончания Минского педагогического института, работал директором Кубличской школы. Потом был заведующим Ушачским районо, заместителем председателя райисполкома. Но во времена сталинских антисемитских процессов Семену Моисеевичу не смогли найти руководящую должность, и он работал учителем иностранного языка в Кубличской семилетней школе. По-прежнему проводил большую политико-массовую работу, его наградили грамотой районного отдела народного образования, нагрудным значком «Отличник народного просвещения».
Так закончилась история кубличских евреев.
Сегодня в деревне 180 дворов и 412 жителей. Приезжающих на центральной площади встречает памятник белорусскому писателю и борцу за национальные права Артему (Августину) Верига-Даревскому, он родился в Кубличах. Обелиск солдатам, погибшим за освобождение местечка от немецко-фашистских захватчиков. И заколоченные окна старого кирпичного дома, в котором когда-то жили евреи…