Елена Левитман

СЕМЕЙНЫЙ АЛЬБОМ

В Минске, в Музее истории медицины, хранится письмо моему деду, профессору М. Н. Шапиро, от академика С.Р. Миротворцева, одного из крупнейших ортопедов Советского Союза, от 14.03.47: “Директору Минского государственного института ортопедии и восстановительной хирургии.

Дорогой и глубокоуважаемый Моисей Наумович!

С громадной радостью получил сегодня от Вас посылку с книгами Вашего института. Рад и поздравляю Вас с большой научной работой, которая выдвигает Ваш институт на одно из первых мест нашего Союза. Вместе с тем, вспомнилось мое пребывание в Минске, наше знакомство, Ваша прекрасная семья, Ваша дача на берегу Свислочи, наше воскресное там пребывание и прекрасное дружеское ко мне отношение вас, всех трех братьев – Вас, Льва Наумовича и Иосифа Наумовича.

Когда вспоминаешь Минск, всегда отождествляешь его с именами своих друзей – Ситермана, Шульца, Дворжеца, Леонова, Корчица, Бабука, Мангейма, Клумова. Сколько теперь из них осталось...

Как Вы можете судить по заголовку бланка письма, я имею НЕСЧАСТЬЕ быть директором такого же института, как и Ваш, но, к сожалению, помощников у меня нет, потому что набирал их не я сам, а получил в наследство от бывшего директора. Самое главное, Вы опираетесь на проф. Б.Н. Цыпкина, преданного Вам человека, прекрасного научного работника и прекрасного товарища. Кроме того, в Вашем институте есть то, что носит название “традиции”. Институт имеет имя, всесоюзную известность и служит действительно организующим местом для восстановительной хирургии и ортопедии. Да уже личность одного Вас говорит много. Если бы Вы сказали мне: “Приезжай ко мне младшим научным сотрудником”, то я ни одной минуты не задумывался бы. Может быть, у Вас найдется молодой, энергичный работник, имеющий только звание кандидата, который пожелал бы сделаться директором нашего Саратовского института и пожелал бы переехать навсегда в Саратов, где имеется непочатый угол для ортопедии и где бы он мог иметь и все бытовые условия, и уважение всех саратовских профессоров.

Пишите мне, дорогой Моисей Наумович, и не забывайте своего старого и верного друга”.

Письмо это, мне кажется, одинаково ярко характеризует обоих – и автора, и адресата. Оба они были, несмотря на все регалии, в первую очередь, настоящими докторами, хирургами.

Моисей Наумович часто повторял слова крупнейшего русского психиатра В.М. Бехтерева: “Если после беседы с врачом больному не становится легче, то это не врач”.

В книге С.Р. Миротворцева “Страницы жизни” дедом отчеркнуты многие высказывания, где он солидарен с автором. Приведу только одно: “Люди в белых халатах” хорошо лечат, хорошо кормят, хорошо ухаживают, но часто забывают самоё главное, что иногда дороже всего, – забывают любить своих пациентов. А любить – это значит жертвовать собой, своим временем, досугом, своим отдыхом, своими желаниями, своими удовольствиями. Нужно отдать свое сердце и так относиться к больному, как к своему родному. Хирургия не служба, а честь, радость, вдохновение. Хирургия – счастье людей, отцов, матерей. Хирургия – залог победы и будущего людей”.

Я, внучка Моисея Наумовича Шапиро, попытаюсь рассказать о нем и его семье по маминым рассказам и “литературным источникам”.

Отец его, в старой орфографии Шапира Невах Мовшовъ, был агентом Русского страхового общества, занимался страхованием имущества от огня. Имел собственный дом на ул. Койдановской (ныне Революционная) в Минске (“Памятная книжка Минской губернии за 1900 г.”).

В этом издании за 1892 г. Невах Шапира указан “гласным по 2-му разряду” в составе Городской думы, владельцем пары домов в городе. В семье было две дочери и семеро сыновей. Старшая дочь Саша, в замужестве Полякова, жила в Москве. Ее сын Моня уехал за границу, а в 60-е годы в Минск приезжала ее внучка Лена. Дело было так. Однажды летом к нам во двор вошла милая женщина средних лет и стала что-то взволнованно объяснять по-французски. Хорошо, что и дед, и мама владели им (а заодно и немецким, а дед – еще и латынью, и польским, и идишем, и, конечно, белорусским. В какой-то период в 20-х годах он пару лет читал лекции и писал статьи по-белорусски – такой был порядок, и даже сохранилось его веселое поздравление с юбилеем в стихах послевоенному ректору МГМИ 3.К. Могилевчику на белорусском языке). Оказалось, что эта женщина – дочь Мони Полякова, медсестра из Парижа, приехала в Минск на экскурсию в группе медсестер. Когда она уезжала, мать попросила ее узнать, вдруг кто-нибудь знает о судьбе Мозеса, “он, вроде, был в Минске врачом”. Конечно, в первой же клинике, куда их привели на экскурсию, ей объяснили, как найти проф. Шапиро, и она пришла к нам. По-русски она не понимала ни слова, поэтому, чтобы развлечь ее, решили пойти на балет. Она была потрясена тем, что пошли всей семьей, что в театре столько молодежи. Сказала, что в Париже она ни разу в жизни не могла позволить себе билет в Гранд-Опера даже на галерку, хотя, в общем, они с матерью не нуждаются. А тут – первые ряды партера...

Вторым был сын Давид. В “Памятной книге” за 1914 г. значится: “Шапиро Давид Невахов, присяжный поверенный, ул. Захарьевская, собств. дом”. Третьим был Лев –  врач-хирург. О нем речь ниже.

Затем – Вениамин, кажется, банковский служащий. После революции уехал в Ленинград. У меня есть заметка о его сыне – “Минута молчания”, опубликованная в одной из ленинградских газет за тысяча девятьсот девяносто какой-то год : “Умер старейший кинооператор страны. Это был самый старый и любимый кадр “Ленфильма”: Евгений Вениаминович Шапиро, заложивший руки за спину, обходящий ежедневно его как владенья свои. 9 сентября ему исполнилось 92 года. А 74 года назад (!) перед ним стоял выбор: стать моряком или кинематографистом, о сделанном тогда шаге Евгений Шапиро, по его собственному признанию, ни разу не пожалел. Благословил его в профессию, отправив на съемку со своей камерой “Дебри”, великий кинооператор Андрей Москвин – в то время, когда Шапиро после окончания Ленинградского кинофототехникума проявлял пленку в лаборатории: на серьезную работу его не брали как буржуйского сынка. Евгений Шапиро стоял за камерой при съемках фильмов “Медведь” и “Человек в футляре”, “Антон Иванович сердится”, “Двенадцатая ночь” и “Запасной игрок”, “Евгений Онегин” и “Пиковая дама”, “Любовь Яровая” и “Виринея”, “Крепостная актриса”, “Соломенная шляпка”, “Собака на сене” и многих-многих других. Три года он был фронтовым оператором. В 1947-м он снял “Золушку”, которая не стала “советской Белоснежкой” только потому, что мы не в Америке живем. В последние годы его сравнивали с Фирсом: студия чернела без съемок – темнела без осветительных приборов, временами она была похожа на уже заколоченный гроб. Теперь, надо признать, жизнь медленно, мучительно, подчас коряво, но возвращается в эти старые стены. Наш Витаминыч исполнил свой долг – пронес свое тепло, свой свет через холод и мрак. Практически в одиночку, все старики уже ушли. Это было кино любви”.

Следующим сыном Неваха Мовшовича был Соломон – инженер в Ленинграде, погиб в блокаду. Потом Исаак, инженер, жил в Ростове. После них была дочь Лиза, в замужестве Молдавская.

История ее сына Марка, похожая на истории, какие бывают только в книжках, такова. Когда Моисей Наумович с семьей был в 1943 г. в г. Ярославле, он получил письмо от Марка (как тот его разыскал, не знаю). Сам Марк был на фронте, а его жена с двумя дочками-дошкольницами была эвакуирована из Ленинграда вместе со своей сестрой и ее детьми. В дороге она заболела и умерла, сестра отдала девочек в детский дом в Ярославле и написала об этом Марку. Узнать об их дальнейшей судьбе ему не удавалось, и он просил моего деда, Моисея Наумовича, разыскать девочек. Оказалось, что их взяла к себе воспитательница детдома Мария Игнатьевна. Муж ее был на фронте, детей не было, и он был вполне согласен с ее решением. Потом муж погиб. Дед сообщил Марку ее адрес, завязалась переписка, Марк стал присылать ей аттестат. Однажды Мария Игнатьевна, очень взволнованная, прибежала к нашей бабушке. Она рассказала, что Марк Львович должен приехать в отпуск и в письме просит ее стать его женой. Что делать? Она же его никогда не видела, а вдруг они друг другу не понравятся? А как она сможет тогда после войны отдать ему детей? Бабушка ее, как могла, успокоила, сказала, что пусть приедет, а там видно будет.

В итоге, они, как принято в сказках, “жили долго и счастливо” в Ленинграде. Подтверждением тому служит очень теплая поздравительная телеграмма деду к 70-летию с подписью “Все Молдавские”, которая сохранилась.

Шестым сыном Неваха Шапиро был Моисей, а седьмым – Иосиф, Иосиф Наумович Шапиро, впоследствии очень известный в Ленинграде профессор-уролог.

Таким образом, из семерых братьев трое были врачами, и двое из них – в Минске.

Во “Врачебном указателе г. Минска” за 1913 г. значится: “Шапиро Лев Наумович, старший. Прием по хирургическим болезням. Койдановская, собств. дом. Тел. 460 (это была его частная лечебница на 12 коек, как известно из доклада С. Урванцова “Об истории развития врачебного дела в Минске”); Шапиро Моисей Наумович, младший. Прием по хирургическим и гинекологическим болезням. Койдановская, 15. Тел. 669. При лечебнице – рентгеновский кабинет. Кстати, у Моисея Наумовича был один из первых рентгеновских аппаратов в Минске. Он привез его из Берлина. В “Трудах II съезда минских врачей, 1911 г.” отмечается, что на съезде М.Н. Шапиро демонстрировал больного, у которого после 4-х сеансов лечения рентгеновскими лучами почти полностью исчезла кожная опухоль. Другие методы лечения никакого эффекта не давали. На том же съезде М.Н. Шапиро прочел доклад “Распознавание заболеваний желудка рентгеновскими лучами”, в заключении которого отмечает: “Все здесь поименованные симптомы могут быть вызваны иногда... (перечисляются причины), поэтому только самая тщательная оценка всех получаемых разными клиническими способами совместно с рентгеновской картиной результатов может дать нам нравственное право с уверенностью поставить точный диагноз”.

Очевидно, подобное отношение к делу и обусловило дальнейшие успехи М.Н. Шапиро в деле лечения людей. К сожалению, в те времена еще понятия не имели о том, что рентгеновские лучи не безвредны. А поскольку, осматривая больных на рентгене, Моисей Наумович придерживал их рукой, с течением времени на пальцах правой руки у него образовался рентгеновский ожог. Кожа на них шелушилась, и дед всегда бинтовал их, смазывая кремом, а сверху надевал “пальчики” от нитяных, на моей памяти – всегда коричневых, перчаток.

В 20 – 30-х годах братьев так и называли в Минске: “Старый Шапиро” и “Молодой Шапиро”. Про “старого” — Льва Наумовича – я знаю немного. В “Протоколе заседания о-ва минских врачей” от 22.11.1892 г. действительным членом общества значится “вольноопределяющийся врач Лев Наумович Шапиро”. Все вспоминали, что он был совершенно замечательным, добрейшим человеком и таким же замечательным врачом. Вот как пишет о нем  в своей книге А. Скир  “Еврейская духовная культура в Беларуси” (Минск, 1995 г.): “В 1923 году отец пишущего эти строки, кустарь, сильно поранил ногу ржавым железом. Участковый врач предложил пригласить на консилиум трех известных хирургов. Два профессора потребовали немедленной ампутации, а Шапиро заявил, что надо попытаться спасти ногу. Оба профессора сказали ему, что он будет виновен в гибели больного. Отец отказался от ампутации. Лев Наумович в течение месяца ежедневно, несмотря на свой возраст и солидный вес, поднимался к нам на третий этаж; он не только не брал денег за визиты, но каждый раз отзывал меня, девятилетнего мальчика, в прихожую и давал 15-20 копеек, иногда больше, посылая в аптеку за лекарством. Отец выздоровел. Хирургическое мастерство врача и его благотворительность спасали многих. После конфискации его клиники он купил небольшой деревянный домик на Комаровке и продолжал свою деятельность. Когда Лев Наумович Шапиро скончался зимой 1932 года, тысячи горожан и сотни крестьян на розвальнях следовали за его гробом. Благодаря его человеколюбию многие белорусы помогали евреям спасти жизнь в годы немецкой оккупации. После Великой Отечественной войны крестьяне приезжали на еврейское кладбище, искали могилу Льва Наумовича Шапиро, чтобы поклониться ему”. В некрологе Л.Н. Шапиро, напечатанном в журнале “Новый хирургический архив” №3/1932, сказано: “12 января 1932 г. в г. Минске умер 68 лет от роду Л.Н. Шапиро, один из основоположников хирургии в Минске. По окончании Дерптского университета он проработал 2 года в Москве в лечебнице “Кни”, а затем с 1890 г. в Минске. Пользуясь большой популярностью среди местного населения и далеко за пределами Минска, он немало способствовал популяризации хирургии в Белоруссии. С 1900 по 1914 г. заведовал хирургическим отделением Минской еврейской больницы, работал хирургом во время войны в госпитале Союза городов. Не увлекаясь сребролюбием, он был любим населением, что выразилось, между прочим, в чрезвычайно теплых проводах и похоронах его. Умер Лев Наумович от сердечного поражения, внезапно, во время лечения больного, работая до самого последнего момента своей жизни”. “Молодой Шапиро” – Моисей Наумович – родился в Минске 14 апреля 1884 г. Окончил минскую мужскую Правительственную гимназию, которая располагалась на углу Губернаторской (теперь ул. Ленина) и Подгорной (теперь ул. К. Маркса), примерно там, где теперь расположен сквер. В “Отчете о состоянии минской мужской гимназии” за 1894–1895 гг. указано, что Шапиро Моисей удостоен при переходе во второй класс награды II степени, то есть похвального листа.

Правда, семейное предание гласит, что в пятом классе Моисей был оставлен на второй год, поскольку всю весну вместо учебы учил хорошенькую гимназистку кататься на велосипеде. Однако сей прискорбный факт не помешал ему успешно прозаниматься с 1903 по 1908 г. на медицинском факультете Венского университета (во время учебы он, между прочим, подрабатывал статистом в знаменитой венской оперетте) и в 1909 г. сдать государственные экзамены на медицинском факультете Казанского университета и получить диплом лекаря с отличием. Кроме своей лечебницы, Моисей Наумович вместе с Львом Наумовичем работал в еврейской больнице, на месте которой теперь располагается 3-я клиническая больница им. Е.В. Клумова, преподавал в открытой в 1907 г. частной зубоврачебной школе Л.Н. Шапиро и А. Демиховского, первой такого рода школе в Северо-Западном крае (Минск. Книга жизни. – Мн., 2006 г.) и в фельдшерско-акушерской школе.

По возвращении Моисея Наумовича из Вены один из братьев познакомил его с Миной Абрамовной Шполянской. Она была на 3 года его моложе, окончила пансион в Лозанне, жила с семьей на Украине, кажется, в Харькове. Отец ее к тому времени уже умер, он был владельцем сахарного завода. У Мины было 3 сестры и 3 брата. О судьбе братьев я не знаю ничего. Младшая сестра Люся умерла совсем молодой, а семьи двух старших, Сони и Розы, жили в Москве, и очень близкие отношения с ними были у нас на протяжении всей их жизни. 23 сентября 1910 г. Моисей и Мина поженились, в 1912 г. у них родилась дочь Люда – моя мама, а в 1914 – сын Георгий.

В Первую мировую войну М.Н. Шапиро был полковым врачом на Кавказском фронте, получил ряд боевых наград. Когда заболел тифом, солдаты на руках вынесли его в тыл, в г. Елизаветполь (теперь, кажется, Ганджа, в Азербайджане). Мина Абрамовна, оставив маленького Жоржа у своей матери, поехала с дочкой к мужу. Возвращались в 18-м году, поездом, ехали четверо врачей, тоже с семьями. По дороге (кажется, в Ростове) в вагон вошел красноармейский патруль, увидел “белых офицеров”, стал обыскивать. У одного из врачей нашли наградной кинжал.

– Холодное оружие! Всех четверых – к комиссару.

А у Моисея Наумовича в кармане шинели был маленький браунинг. Он, сунув руки в карманы, распахнул шинель, его ощупали, а шинель не проверяли. По дороге он, отпросившись “по нужде”, пистолет спрятал. Пришли к комиссару.

– Офицерье! Расстрелять!

– Да какие мы офицеры, мы врачи...

– Расстрелять!

Тогда Моисей Наумович достал удостоверение о том, что он является членом Совета солдатских депутатов (очевидно, солдаты сильно уважали своего доктора, раз его туда выбрали).

– Этот свой. Остальных расстрелять!

– Да они все такие же, как я. Мы все врачи.

В итоге отпустили всех. Когда все вернулись к семьям, Моисея Наумовича не оказалось.

– Как же, мы же шли все вместе...

Вскоре появился и он, с тем самым браунингом в кармане. Пистолет этот был у деда до 30-х годов, он имел на него разрешение. Потом сказали, что лучше сдать. В годы Гражданской войны Моисей Наумович был врачом в Красной Армии. Об этом времени он сам рассказал в заметке, опубликованной в 1957 г. в многотиражке минского мединститута: “По возвращении в Минск я, в январе 1919 г., получив назначение на должность старшего врача Минского пехотного полка, приступил к организации полкового околотка и медпункта. При всей помощи, оказываемой командованием, работа оказалась не из легких. И только энтузиазм и бесконечная преданность и любовь к своей работе, которую проявляли тогда все работавшие со мной, помогли выполнить поставленную задачу. Это была преимущественно молодежь, призванная в Красную Армию. И что ярче всего сейчас встает у меня в памяти – это необычайная дисциплинированность, точное исполнение всех указаний. Я не могу вспомнить ни одного случая, когда бы пришлось применить какую-либо меру воздействия или наказания за попытку невыполнения приказания или какой-либо проступок.

...Несмотря на большие трудности, многие сотрудники и врачи Минского военного госпиталя, в котором мне пришлось трудиться после 1921 г., энергично вели научную и исследовательскую работу. Итоги этой работы сказались в последующие десятилетия”. Столь же уважительное отношение к сотрудникам, причем всех рангов, высокая оценка их успехов, искренняя дружба с ними были характерны для Моисея Наумовича всю жизнь, где бы он ни работал. Научной работой М.Н. Шапиро занимался всю жизнь. В 1914 г. на III съезде врачей Минской губернии он делает свой первый доклад “О современном состоянии вопроса об этиологии аппендицита”, в 1915 г. по результатам работы военным хирургом публикует материал “Механизм современных пулевых ранений”.

В 1922 г. Моисей Наумович организует в Минске протезную мастерскую для обслуживания инвалидов Первой мировой и Гражданской войны. С 01.09.22 г. он – ассистент хирургической клиники медфака БГУ. В 1925 г. организует первую в Минске ортопедическую амбулаторию, в 1927 г. получает звание доцента, организует и возглавляет кафедру ортопедии. В этот период его направляют в командировку для ознакомления с постановкой ортопедической помощи в клиниках Берлина, Вены, Парижа. Между прочим, из этой командировки дед привез бывший тогда в диковинку детекторный приемник с наушниками, и послушать транслируемые концерты музыкальных знаменитостей той поры к нам домой приходили многие любители, в том числе, многие певцы оперного театра. Садились, голова к голове, вдвоем, и каждый прикладывал к уху по одной чашечке головных телефонов. Дед был очень музыкален, никогда не пропускал хороших концертов, сам играл на рояле и вообще на всем, что под руку попадалось: на детской дудочке, на губной гармошке и т.д. Уже на моей памяти он с 50-х годов всегда выписывал московскую радиопрограмму, заранее отмечал, когда будут транслировать хорошую музыку, и отмеченные программы старался не пропускать.

В 20-е годы Моисей Наумович еще работает в разных областях хирургии. В “Кратком очерке деятельности научного общества минских врачей за 1917–1927 гг.” д-р М.А. Поляк пишет: “Не так давно доктора Е.В. Корчиц и М.Н. Шапиро сообщили нам, как они зашивали раненое человеческое сердце, и как оно трепетно билось в их руках”. И это в 27-ом году!

С начала 30-х годов Моисей Наумович преимущественно занимается вопросами ортопедии и травматологии. В 1931 г. совместно с Б.Н. Цыпкиным он написал учебник для врачей и студентов “Уводзiны ў практычную артапедыю”. Выходит ряд статей о модификациях и новых способах ортопедических операций.

В 1938 г., в Ленинграде, в клинике проф. Г.И. Турнера, М.Н. Шапиро успешно защищает докторскую диссертацию на тему “Роль и значение межпозвонкового диска в патологии позвоночника”, получает звание профессора. Очевидно, эта клиника была выбрана не случайно. Моисей Наумович очень уважал и ценил профессора Турнера, его портрет уже после войны всегда висел у Шапиро над столом.

В начале 1940 г. в Минске открылся научно-исследовательский институт ортопедии под руководством проф. М.Н. Шапиро. В институте проводятся сложные ортопедические операции, в его лабораториях ведется большая экспериментальная работа, многие сотрудники защищают диссертации. Однако весьма известный уже проф. М.Н. Шапиро, Заслуженный деятель науки, отнюдь не отличался внешней солидностью и сановностью. Когда бабушка с детьми жила летом на даче под Минском, дед часто приезжал туда верхом (благодарных пациентов в кавалерийских войсках у него хватало, и ему давали коня “напрокат”). Он прекрасно управлялся с лошадьми, очевидно, еще со времен службы на Кавказе.

Моя сестра (она родилась в 1933 г.) вспоминает, что, если она с подругами играла “в классики” перед домом, а дед шел мимо, он не упускал возможности попробовать себя и в этом деле, чем приводил ее в большое смущение.

24 июня 1941 г. немцы бомбили Минск целый день. Ночью Моисей Наумович и его семья ушли пешком из горящего города. Решили идти по Московскому шоссе. К счастью, вдоль него и тогда проходила железная дорога. Где-то в районе ст. Озерище наткнулись на группу советских военных. Командир сказал: “Идите на станцию и ждите. Будет эшелон”. Организованной эвакуации из Минска практически не было, шел всего третий день войны, и железнодорожники делали все, что было в их силах, – собирали эшелоны из всего, что было, и отправляли на восток. И действительно, через какое-то время подошел эшелон из товарных вагонов и платформ. Хотели добраться до Москвы, где были бабушкины родные, но эшелоны направлялись в обход Москвы.

Сначала М.Н. Шапиро работал зам. начальника госпиталя наркомата внутренних дел в Куйбышеве (так написано в трудовой книжке). На самом деле в то время под Куйбышевым были огромные лагеря и заключенные строили авиационный завод. В лагерной больнице он и работал. В начале 42-го года Моисея Наумовича каким-то образом разыскал Александр Исаакович Иоффе, известный в Минске терапевт. Он с семьей оказался в Джелал-Абаде, в Киргизии, и предлагал там работу и комнату. Поехали. Пока доехали, Александр Исаакович уже был в армии, и всю семью деда с бабушкой, моих родителей и сестру (отца моего в армию не брали из-за близорукости) взяла к себе его жена Полина Израилевна Мушкина, которая жила в одной комнате с сыном и своей сестрой, тоже с ребенком. На полу размещались с трудом. Полина Израилевна вообще была замечательнейшим человеком, прекрасным рентгенологом. До войны она работала в тюремной больнице, и я сама знаю людей, которые остались в живых после заключения только благодаря ее помощи. Говорили, что она помогала там всем, кому могла. Моисей Наумович стал работать хирургом в большом эвакогоспитале. Нашлась комната. Летом во Фрунзе происходил Всесоюзный съезд хирургов, Моисей Наумович поехал туда. Вернулся он с назначением зав. кафедрой госпитальной хирургии Киргизского мединститута, одновременно главным хирургом эвакогоспиталей Киргизии и заместителем наркома здравоохранения Киргизской ССР. Причем на всех этих должностях он работал “по полной программе”. Во Фрунзе уже была работа и для моих родителей. Они оба были химиками и работали в санитарно-бактериологическом институте, где делали вакцины от самых тяжелых инфекционных заболеваний – оспы, холеры и т.д. Кстати, директором этого института был Борис Яковлевич Эльберт, микробиолог с мировым именем. До войны он работал в Минске, в 30-е годы был арестован. Он рассказывал, что, будучи в заключении, работал в микробиологической “шарашке” и что нигде до того у него не было такого оборудования и таких высококвалифицированных сотрудников, как там. После войны он долго заведовал кафедрой микробиологии в Минском мединституте.

Во второй половине 1943 г. нарком здравоохранения БССР начал собирать в Ярославле Минский мединститут, разыскивал медиков из Белоруссии по всему Союзу. 16 октября 1943 г. М.Н. Шапиро был зачислен в институт профессором кафедры госпитальной хирургии.

В Ярославль пришел ответ на мамин запрос о судьбе брата. Он, как и мама, окончил химико-технологический факультет БПИ и в конце 30-х годов уехал с женой по распределению в Быхов, был там главным инженером ацетонового завода. В 1940 г. у них родился сын. Все, кто знал Жоржа, вспоминают его как очень светлого, доброго, справедливого, способнейшего человека. Мама рассказывала, что, если у него болела голова, он ложился на диван и читал учебник по высшей математике – каким-то образом помогало. Георгий Моисеевич Шапиро погиб в Быхове 3 июля 1941 г.

Многие сотрудники мединститута жили в Ярославле в общежитии. Мама рассказывала, как вечером 3 июля 1944 года все, собравшись в коридоре перед “тарелкой” – репродуктором военного времени, слушали сообщение об освобождении Минска, как плакала прямо в микрофон Люба Ботвиник, довоенный диктор Белорусского радио, рассказывая о том, что увидели в городе вошедшие туда наши войска.

Моисея Наумовича в Ярославле в тот момент уже не было. Когда у студентов закончились занятия, он уехал в Гомель, где тогда располагалось Белорусское правительство. 4 июля 1944 г, назавтра после освобождения, он уже был в Минске.

Осенью в Минск из Ярославля эшелоном вернулся мединститут, приехали сотрудники с семьями, пришло оборудование, какое было. Мама уже с 1943 г. работала в мединституте ассистентом на кафедре общей химии.

Города практически не было. Весь центр был разрушен, только на окраинах кое-где сохранились жилые дома. 2 года снимали комнату на Лодочной улице. В 1946 году трем профессорам: А.Я. Прокопчуку, Б.И. Трусевичу и М.Н. Шапиро, горисполком предложил на ул. Белорусской отдельные дома, как теперь называют, коттеджи. Там мы и жили до 1991 г.

Моисей Наумович был профессором в мединституте, одновременно – директором НИИ ортопедии и восстановительной хирургии и главным хирургом Минздрава БССР. По Белоруссии он ездил много, а еще больше летал на “кукурузниках” – крошечных, еще очевидно фанерных, бипланах санитарной авиации. В результате его друзьями были многие летчики. Иногда меня брали провожать или встречать деда в аэропорт. Это было небольшое здание на территории теперешнего аэропорта “Минск-1”. В центре возвышалась метеорубка, и дед водил меня туда посмотреть всякие невиданные приборы. Интересно было, конечно, необычайно. С дедом вообще часто бывало что-то интересное. Когда мне было лет 10, он повел меня в парк им. Горького в тир учить стрелять. Конечно, служитель в тире оказался его пациентом. Он очень подробно объяснял профессору, как держать ружье, опираясь на барьер, как целиться, в какие мишени легче попасть. Дед все очень внимательно выслушал, потом вскинул ружье и, без всякого упора, положил по очереди все самые сложные мишени. А было ему на тот момент уже хорошо за семьдесят. С ним мы смотрели в кино “Большой вальс”, “Мистера Икс”, “Гусарскую балладу”.

Недавно я нашла среди бумаг любопытный “документ”. На листе ватмана в нарисованной цветной тушью рамке из листьев, с красной лентой, написано: “Глубокоуважаемый Моисей Наумович! От имени всех студентов потока тепло благодарим Вас за Ваши лекции. Прочитанные в живом темпе, глубоко продуманные, насыщенные до максимума новейшими достижениями передовой советской науки, Ваши лекции мы прослушали с величайшим интересом и большой пользой для себя, что и отмечаем от всего сердца. Вы, дорогой Моисей Наумович, являясь передовым ученым и прекрасным оператором, учили нас высокому искусству врачевания, прекрасному педагогическому мастерству, гуманности и технике оперирования, что навсегда сохранится в нашей памяти. Много тысяч раненых во время Отечественной войны выздоровели благодаря Вашей помощи. На наших глазах сотни людей смогли исправить пороки природы благодаря Вам, Моисей Наумович. В этом Ваши заслуги неоспоримы. От всей души желаем Вам доброго здоровья, многих лет жизни и отличных успехов в научной и практической Вашей работе на благо нашей Родины. Студенты 5-го курса МГМИ, 1953 г.”.

Сохранилась любительская фотография, где дед сидит на какой-то перекладине. На обороте надпись: “Наш многоуважаемый профессор Моисей Наумович между лекциями отдыхает, насвистывая свою любимую мелодию. 3.10.50”.

Что насвистывает – несомненно. Он очень это дело любил и насвистывал самые разные мелодии за любым занятием. Однажды я услышала такое “определение” своего деда: “А, это тот, который даже на операциях свистит”. Однако при его огромном обаянии и внешней “легкости” никакой халтуры в работе он не допускал ни под каким видом. Он читал всю доступную литературу, касавшуюся его работы, выписывал все издававшиеся в Союзе журналы по ортопедии и, когда удавалось, выписывал немецкие, заказывал все новые книги. Когда его не стало, мама отдала в институт ортопедии все, что им было интересно. Осталась пара книг – они испещрены пометками и ремарками на полях. Была весьма “громкая” защита NN докторской диссертации, которую (беспрецедентный случай!) официальный оппонент, М.Н. Шапиро, в предельно корректной форме просто “уничтожил”. В сохранившемся отзыве на нескольких страницах подробно разбирается, где утверждения диссертанта не соответствуют действительности, и последний абзац звучит так: “Я высоко ценю диссертанта как хирурга. Я неоднократно любовался техникой его операций. Он законченный, современный хирург. И я искренне сожалею, что для докторской диссертации он выбрал травматологическую тему. В этих вопросах – он некомпетентен”. Защита состоялась, но большинство членов Ученого Совета проголосовало против. Доктором наук диссертант так и не стал.

В институте ортопедии велась очень серьезная лечебная и научная работа. Много сил Моисей Наумович отдал лечению последствий полиомиелита и выраженных ортопедических дефектов у детей (моя теперешняя подруга – одна из них, никаких последствий полиомиелита у нее не осталось). Дети лежали в институте месяцами, часто в гипсе. Со стороны двора вдоль всего здания шел балкон, и в хорошую погоду детей всегда на каталках вывозили туда. Дед утаскивал из дома все детские книжки для институтской библиотеки, как только я успевала их прочесть.

Когда праздновался его 70-летний юбилей, среди поздравлений было несколько, написанных на разлинованных листах, – от его маленьких пациентов. Сохранился протокол юбилейного заседания. Присутствовало на нем, ни много, ни мало, 300 человек. Как там указано, только на адрес института ортопедии пришло более 200 телеграмм. Нет смысла перечислять фамилии авторов – их знают только медики, но среди них – множество его коллег и друзей со всей (тогда еще такой огромной) страны, от Кишинева до Ташкента. Адреса на телеграммах попадаются весьма любопытные. На домашний адрес – любые номера домов на нашей Белорусской улице. Есть и такие: “Минск, Лодочная, проф. Шапиро”, “Минск, институт, проф. Шапиро” (кстати, когда-то было получено письмо с адресом: “Минск, трамвайная остановка “Стадион”. Проф. Шапиро”). И все исправно доходило до адресата. Много поздравлений от актеров, с которыми Моисей Наумович тоже дружил всю жизнь. В.И. Владомирский даже оказался в президиуме юбилейного заседания и поздравлял от коллектива театра им. Я. Купалы. Зачитывалась телеграмма от Л.П. Александровской: “Поздравляю, преклоняюсь, завидую, горжусь, желаю много долгих лет беспокойной жизни”. И.Ф. Жданович и Б.В. Платонов пишут: “Сердечно поздравляем. Целуем, желаем долгих лет жизни. Как хорошо нам с Вами”.

Очевидно, с Моисеем Наумовичем хорошо было если не всем, то очень многим. Дома у нас часто собиралось множество гостей самых разных возрастов – и друзей деда, и родительских друзей, и моих. Когда в Минске проводились хирургические съезды или конференции, дед всегда приводил домой обедать приехавших своих друзей. Конечно, я была совсем девчонкой и очень мало что понимала из их разговоров, но масштаб и обаяние этих людей помню до сих пор. Уже будучи студенткой, я даже не помышляла о том, чтобы встречать Новый год вне дома. Дома всегда было интереснее и веселее, чем в любой другой компании. Всегда придумывались какие-нибудь подарки или лотереи с шуточными поздравлениями, обычно в стихах. У деда было множество литературных пародий на известные стихи, каких-то шуточных стихов (то ли “неизвестных авторов”, то ли его собственных), которые он с удовольствием читал наизусть везде, при любом подходящем случае. Конечно, возраст брал свое. В 1950 г. Моисей Наумович оставил директорство в институте ортопедии, однако продолжал много консультировать и оперировать. Все же с институтом ортопедии у него было связано больше всего. Он сам его создавал, практически все сотрудники были его учениками. Моисей Наумович искренне любил всех своих сотрудников – от зама по научной работе до санитарки. Был абсолютно демократичен всегда и везде. Уже после его смерти его операционная сестра Надежда Николаевна рассказала нам об одном эпизоде.

...В операционной – целая группа студентов. Моисей Наумович начинает операцию, и вдруг... Она обомлела. Какого-то нужного в данный момент инструмента среди стерильных нет. Забыли подать. “Он только глянул на меня, – рассказывала Надежда Николаевна, – я кинулась к автоклаву, а Моисей Наумович, как ни в чем не бывало, спокойно стал что-то объяснять студентам”. Как только она принесла стерильный инструмент, Моисей Наумович сказал: “Теперь продолжим”. Операция благополучно завершилась. “После операции Моисей Наумович только шепнул мне: “Как я тебя выручил?” Оперировал бы NN., уж не знаю, что бы там было”, – закончила Надежда Николаевна.

Моисей Наумович никогда не имел манеры громко распекать кого-либо, однако его, сделанные как бы мимоходом, замечания действовали гораздо лучше многих “разносов”. Оперировать он перестал, когда начали дрожать руки.

Сохранилась его “переписка” с министром здравоохранения БССР И.А. Инсаровым. В октябре 1951 г. Моисей Наумович пишет, что вторично (первое письмо не сохранилось) просит освободить его от должности главного хирурга Минздрава, ссылаясь на возраст и большой объем работы на кафедре мединститута.

В марте 1952-го просьба повторяется. Он пишет, что “хирургическая служба в республике на всех уровнях оценена высоко, однако вести дальше эту работу с тем же напряжением мне не позволяют ни годы мои, ни ухудшающееся здоровье. Считаю необходимым добавить, что получаю пенсию за выслугу лет, и состоять при этом на двух оплачиваемых должностях считаю непристойным для научного работника и специалиста”.

В августе 52-го он снова повторяет свою просьбу, заканчивая письмо так: “...продолжать работу, не имея возможности выполнять ее на должном уровне, считаю для себя совершенно невозможным”. Наконец-то его просьба была удовлетворена.

В мае 1955 г. от острой сердечной недостаточности скоропостижно скончалась бабушка – Мина Абрамовна. Она была удивительным человеком. Все, кто знал ее, относились к ней с огромным уважением и любовью. За советом и помощью в трудные моменты к ней обращались не только родные и друзья, но и просто чужие люди. Она как-то умела всегда найти верный выход из сложной ситуации, помогала, чем только могла. На моей памяти было несколько пожилых женщин, порой, совершенно незнакомых, которые периодически приходили к ней за “вспомоществованием”. Одна из них даже не заходила в дом, а просто стояла на крыльце, пока ее не заметят. Сестра вспоминает такой эпизод. Когда они жили на Лодочной, в 1945 г., иногда по дворам ходили бесконвойные пленные немцы и просили хлеба. Бабушка всегда давала. Сестра спросила: “Зачем? Они же нашего Жорика убили!” А бабушка ответила: “Ну, может, и не они. Это же просто мальчики, и они голодные. Там тоже нашим пленным, наверное, кто-то дает”.

Окончательно Моисей Наумович вышел на пенсию в 1957 г. Однако это вовсе не означало, что он прекратил заниматься, как ни высокопарно это звучит, делом своей жизни. В поздравлении к 80-летию в журнале “Здравоохранение Белоруссии” о нем написано: “Несмотря на свой преклонный возраст, Моисей Наумович продолжает трудиться, бесплатно консультируя больных во многих лечебных учреждениях Минска, дает советы молодым ортопедам, которые с сердечной теплотой о нем отзываются”. В институт ортопедии он ходил каждое утро, пока был в силах дойти, и всегда ему там находилось дело. Часто его просили “просто постоять” во время сложной операции у стола, так как в критические моменты его советы очень помогали оперирующему. Недавно мне рассказала замечательный врач Р.Н. Лущицкая, которая в начале 60-х годов была молодым врачом в 3-ей больнице, на территории которой размещался институт ортопедии, что она часто наблюдала такую картину: Моисея Наумовича просят проконсультировать больного из другого отделения. Он, в пальто внакидку, прямо в тапочках, по снегу, бежит и напевает: “Хорошо, когда 16 лет, хорошо, когда работа есть!” А “юноше” тогда было около 80 лет. В институте, очевидно, все настолько забыли, что официально он уже давно не работает, что 19.12.63 вручили ему удостоверение “Ударника коммунистического труда”. Консультироваться к нему больные шли и в клинику, и домой на протяжении всей его жизни, и не было случая, чтобы профессор кого-то не принял, не сделал все возможное, чтобы помочь. Да и не один он. Наш сосед, А.Я. Прокопчук, академик, был специалистом по кожным заболеваниям. Так он, если просто встречал на улице человека с заболеванием “по своему профилю” (ведь заболевания эти зачастую бросались в глаза), сам останавливал его и либо говорил, куда и когда обратиться, либо сразу объяснял, как лечиться. И конечно, имена таких врачей знал весь город, и легенд вокруг них ходило немало. Однажды летом, где-то в начале 60-х, с утра у нас начались очень странные звонки по телефону со стандартным вопросом: “Простите, пожалуйста. А когда похороны?” При законном ответе: “Чьи?” – трубку бросали. Потом мама пришла с работы и рассказала, что на кафедре у них дверь с утра не закрывалась: почему-то прошел слух, что умер проф. Шапиро. А после обеда я вижу из окна, что открывается калитка и появляются двое... с венком. Я кричу деду: “Там к тебе пришли!”, и он выходит на крыльцо... Не помню точно, кто из его учеников это был, кажется, Тумель, работавший, вроде, в Гродно. Ему утром позвонили из Минска “с печальным известием”, и он примчался на машине прямо к нам. Не знаю, куда дели венок, но отметили все произошедшее с большим удовольствием.

Скончался Моисей Наумович мгновенно, очевидно от инсульта, 29 июня 1970 г. Вот как написала о нем в некрологе тогдашний директор института ортопедии, его ученица, проф. Р.М. Минина: “М.Н. Шапиро был одним из крупных ортопедов-ученых Советского Союза, прекрасным лектором с даром талантливого оратора, исключительно остроумным человеком, обладающим большой логикой и проникновенностью, высокогуманным, отзывчивым врачом. Отличительной чертой Моисея Наумовича был неповторимый оптимизм. В лице Моисея Наумовича мы потеряли талантливого учителя, человека большой культуры, большого ума. Светлый образ Моисея Наумовича надолго останется в сердцах многих больных, друзей и многочисленных благодарных учеников”.

Насчет “надолго” – могу засвидетельствовать. В конце 80-х годов у нас под домом ночью прорвало водопровод. Я вызвала аварийную. Приехал достаточно пожилой слесарь, перекрыл на улице вентиль. Поскольку было ясно, что ЖЭС будет это ремонтировать не один месяц, я стала спрашивать его, как бы это частным образом...

– Да нет, я уже старый...

– А знакомых у Вас никого нет?

– Да нет, никого таких нет...

Потом огляделся и спрашивает: “А где тут жил профессор Шапиро?”

– Вот здесь он и жил. Это мой дед.

– Да? Хорошо, я вам утром пришлю людей.

Утром пришли два отличных парня, и к вечеру все было отремонтировано.

А ведь деда не было уже чуть не 20 лет.

Все документы и ордена (у Моисея Наумовича были орден Ленина, орден “Знак Почета” и множество медалей) мама отдала в Музей истории медицины. Они и сейчас там хранятся.

Моя мама, Людмила Моисеевна Шапиро, проработала в мединституте больше 30 лет, в 1952 г. защитила в Москве кандидатскую диссертацию. Заведовал кафедрой В.А. Бандарин – учитель Божьей милостью. Воспитанники кружка при кафедре общей химии теперь ведущие профессора Беларуси. В кружке их учили не столько химии, сколько умению заниматься наукой, безусловной добросовестности и творческому отношению к работе. Я знаю многих, кто учился у мамы, и все вспоминают о ней с огромным уважением и теплотой. Объяснить что-либо по любому предмету она умела удивительно просто и ясно (это я знаю и по своему опыту). Мама вообще была очень способным человеком, и душевные качества полностью унаследовала от своих родителей. Ей, как и деду, было интересно все: и люди вокруг, и новые места, и хорошие концерты, спектакли. Дома у нас читалось все, что того стоило, и что можно было отыскать. Ни деда, ни маму никому не приходило в голову считать стариками до последних их дней.

Душевная молодость... Это про них сказано. Деду было уже около 80, когда я “влюбилась” в физику, так он усиленно добивался от меня простого и ясного объяснения, что же такое электрический ток. “Как это я не могу объяснить ему это так же хорошо, как он – студентам, как лечить переломы?”

Маме было уже за 90, когда она, натыкаясь в газетах и книгах на слово “интернет”, потребовала объяснить ей толком, что это такое. И общую суть вполне поняла. Примерно тогда же в доме появился компьютер. Я стала показывать ей, как легко набирается текст, как все исправлять, и спрашиваю: “Будешь мне набирать?” “Нет, я, наверно, почерк не разберу”. Это было единственное возражение.

Вот как написала о маме моя подруга Ирина Курбатова: “В Людмиле Моисеевне все было тихо и просто, никогда я не замечала ничего нарочитого, претенциозного. Ее доброжелательность к людям была неподдельна. Никогда я не слыхала от нее ни слова осуждения в чей-либо адрес. При этом ей было свойственно удивительное чувство собственного достоинства, редкая цельность натуры в сочетании с искренним уважением ко всем окружающим. И все это окрашивалось необыкновенным обаянием. Поэтому я не представляю себе человека, который мог бы остаться к ней равнодушным”.

Вот такая была семья Шапиро – одна из многих, весьма достойных.