В Лиду я приехал впервые. Хотя с детства слышал об этом городе.

Мне всегда казалось, что назван он в честь женщины, чьей-то возлюбленной, которую звали Лида. Красивая была бы легенда. Уже приехав сюда, я узнал, что название идет от литовского слова, обозначающего выкорчеванный участок леса.

Я слышал от отца ностальгические воспоминания о городе, в котором жил он всего несколько лет. Здесь прошли его студенческие годы.

В 1939 году, после присоединения Гродненской, Брестской, Белостокской областей к Белоруссии, деда отправили работать в Лиду. Дед Абрам был, как говорили в те годы, “выдвиженцем”. Воевал в Гражданскую, по ленинскому призыву, то есть сразу после смерти Владимира Ильича в
1924 году, вступил в коммунистическую партию. И постепенно из сапожников выбился в начальники. В Витебске заведовал универмагом “Торгсина”. Была такая организация, занимавшаяся торговлей с иностранцами. В Лиде руководил лесным хозяйством. Думаю, в лесном деле дед был не большим специалистом. Но партией –  проверен и рекомендован. А в те годы это было главное.

Естественно, в Лиду переехали бабушка и трое их детей.

Отец учился в Лидском педагогическом училище, где в тот довоенный год открылся русский филфак.

Это не пустые слова, что студенческие годы – самые запоминающиеся, самые интересные. Отец всегда с теплотой вспоминал о Лиде. С большим уважением относился к полякам, которых тогда, да и теперь, в Лиде живет много. Говорил, что среди поляков антисемитизма нет. Может быть, человек устроен так, что из юношеских воспоминаний у него остаются самые хорошие, светлые? Дома была книга на польском языке. Время от времени отец доставал ее и демонстрировал, как он читает по-польски. Так продолжалось до тех пор, пока Гомулка, в те годы партийный руководитель страны, не выслал евреев из Польши. Отец больше не прикасался к книге на польском языке.

Когда позвонила Ася Данииловна Саулкина, председатель еврейской общины Лиды, пригласившая меня в этот город рассказать о журнале “Мишпоха”, почитать рассказы, и спросила: “Что вы хотите увидеть в Лиде?”, я, не задумываясь, ответил: “Училище, в котором учился отец”.

К училищу мы пошли вчетвером: я, Ася Данииловна, ее муж – лидский одессит Альфред Вениаминович, и Валерий Васильевич Сливкин, научный сотрудник Лидского краеведческого музея.

Валерий Сливкин – личность для Лиды неординарная. Выпускник Московского университета, там же учился в аспирантуре. Кандидат географических наук. Поездив по свету, вернулся на родину. В нем как-то органично соединились  провинциальная интеллигентность XIX века и свободолюбие московской молодежи шестидесятых годов, хорошо образованной, еще не почувствовавшей вкуса шальных денег.

У маленькой еврейской общины Лиды – в ней, как мне сказала Ася Данииловна, “вместе с половинками, четвертинками наберется триста человек” – есть свой эксперт по истории, краеведению. Это Валерий Васильевич Сливкин. Человек по рождению отношения к евреям не имеющий. Но Сливкин имеет непосредственное отношение к изучению истории родного города, а евреи – солидная часть этой истории. “Значит, я имею отношение к евреям”, – такая логика у Сливкина. Он приходит на шабаты в общину. Знакомство с ним – чуть ли не обязательная часть посещения Лиды делегациями из Израиля.

– В этом доме учился ваш отец, – сказал Валерий Васильевич и показал на особняк за металлической оградой. – Кстати, и забор остался с тех самых пор.

Мы поднялись по крыльцу и вошли в здание. Нас встретили высокие гулкие коридоры, большие окна, через которые просматривался внутренний дворик, и дежурная по училищу.

– Все ушли домой. Приходите завтра, – сказала она.

Назавтра я уезжал из Лиды, и поэтому пришлось обойтись без экскурсии по училищу. Вместо экскурсовода рассказывал Сливкин:

– Когда в Лиде проходят съезды поляков–выходцев из этих мест, училище становится чуть ли не местом паломничества. Здесь учились многие представители польской интеллигенции. Будущее училище сегодня не ясно. Если сделают филиал Гродненского университета – есть перспективы…

Мой отец поступил на русский филфак, когда ему шел семнадцатый год. Я пытался представить его шагающим по этим коридорам. Дома сохранилась одна фотография молодого отца, но на ней он восемнадцатилетний, подстриженный «под нулевку», перед самым призывом в армию.

Какой была Лида в те годы? У стен древнего замка, которому почти семьсот лет и который сегодня выглядит, как знатный и бедный вельможа, стыдливо прикрывающий заплаты на камзоле, росли две сосны. В музее я видел фотографию этих сосен. Они чем-то напоминают японские декоративные растения, которые, достигнув определенной высоты, начинают расти параллельно земле. В Лиде бытовало поверье: кто сломает ветку у сосны – навлечет на себя беду, если срубит дерево – придет большая беда, начнется война. Даже самые отчаянные сорванцы не дотрагивались до этих деревьев. Но новая власть считала себя мудрее столетий и не верила во всякие легенды и предания. Не знаю, то ли, чтобы доказать народу, что рассказ о соснах – это предрассудок, то ли по другому поводу, но в сороковом году сосны спилили…

“Тем, кто стреляет в прошлое из рогаток, оно отвечает выстрелами из пушек”, – любил повторять отец. Не знаю, вспоминал ли он при этом о лидских соснах.

Сегодня в Лиде почти никого не осталось, кто помнит довоенный город. Поляки, которые жили здесь до войны, были высланы Сталиным в Сибирь и погибли там; нашли свою смерть под немецкими бомбами и пулями или после войны, когда разрешило Советское правительство, выехали в Польшу. Особенно преуспела в этом польская интеллигенция, которая не хотела оставаться под Советами.

Евреи Лиды тоже очень серьезно пострадали от сталинских чисток 1939–1941 годов. Те, кто говорит, что евреев было много в карательных органах, что они активно проводили сталинскую политику на присоединенных территориях, правы только наполовину. Да, евреев было немало среди партийных работников, среди тех, кто ходил в гимнастерках с петлицами НКВД. Но и среди тех, кого репрессировали, евреев было очень много. Передо мной книга “Память. Лида. Лидский район”. Я раскрыл ее на страницах, где перечислены фамилии жертв политических репрессий. Среди тех, кто выслан из Лиды в довоенные годы, почти сплошь еврейские фамилии. Это состоятельные люди, хозяева доходных домов, магазинов, фабрик, национально настроенная интеллигенция, входившая в многочисленные благотворительные организации, партии, кружки.

Евреи, которые оставались в Лиде, практически не успели эвакуироваться на восток. 23 июня 1941 года город уже бомбила немецкая авиация, причем, целенаправленно бомбила район “еврейской” Лиды. После этих, говоря сегодняшними словами, “ковровых” бомбометаний центрального района, застроенного красивыми кирпичными, одно- или двухэтажными домами, в которых располагались магазины, кафе, рестораны, мастерские ремесленников, больше не осталось.

Когда-то на этих улицах идиш был языком межнационального общения. Жители города хорошо знали польский, русский, белорусский и легко переходили с языка на язык. В приграничных районах люди с рождения становятся полиглотами. К 11-й годовщине Октябрьской революции в Лиде выпустили листовки. Три – на белорусском языке, одну – на русском, одну – на польском, и семь листовок – на еврейском. Не потому, что рассчитывали на евреев, как на самую революционную нацию, а потому, что такой был национальный расклад городского населения.

Во время немецких бомбежек в июне 1941 года уцелел пивной завод семьи Пупко. Его хозяева тоже имели непосредственное отношение к “еврейской” Лиде. Находился пивзавод ближе к окраине. Уцелел не потому, что до 1939 года назывался “Бавария”. Просто немецкие солдаты и офицеры очень любили пиво, его надо было поставлять на фронт, что, кстати говоря, исправно делали. И поэтому на картах у летчиков, бомбивших Лиду, пивзавод был обведен кружком – не трогать.

Приехав домой, я разыскал с помощью друзей-коллекционеров этикетку довоенного лидского пива. Красивая этикетка. Сверху написано “Столовое пиво. Пивовар завода
М. Пупко”. Нарисованы медали, которыми награждено лидское пиво. Одна из них получена в Марселе в 1908 году. А посередине этикетки восседает любитель пива. В одной руке кружка, в другой – бокал. Одет в белорусскую рубашку “вышиванку”, усы, как у настоящего полешука, да и головной убор, модный на Полесье. Но чем-то эта этикетка напоминает вывески, которые рисовал грузинский художник Пиросмани, или мне так только кажется.

Валерий Васильевич Сливкин прислал мне историческую справку о Лидском пивзаводе: “Завод был основан Носелем Зеликовичем Пупко в 1876 году. Семейство Пупко было одно из самых многочисленных в городе. В 1903 году в Лиде проживало более полусотни семейств с такой фамилией. Носель Зеликович Пупко умер в 1900 году. Пивзавод остался его сыновьям: Ицке, Гершу, Абраму и Мейлаху Пупко. С 1903 по 1934 год завод был во владении Мейлаха Пупко. С 1934 года руководили сыновья умершего Мейлаха – Семен (Сима) и Марк (Митя).

До Первой мировой войны на пивзаводе выпускалось пиво «Мартовское», «Баварское», «Пильзенское», «Столовое», «Царское», «Идеал». В 1938 году выпускали четыре сорта: «Ясное», «Дубельтовое», «Хмельное», «Темное»”.

Пива производили немного по сегодняшним меркам. Говорят, ежедневную продукцию можно было вывезти на 2–3 одноконных повозках. Но качество напитка было отменное.

Лидский пивзавод работает по сегодняшний день. Здесь выпускают пиво “Лидское”. В советские времена оно было отмечено Знаком качества. Но ни в какое сравнение с довоенным пивом не шло.

В США и Мексике сегодня живут потомки семьи Пупко. Они интересуются городскими новостями, делами еврейской общины.

Через пару недель после моего возвращения из Лиды позвонила Ася Данииловна Саулкина:

– К нам приехали Маша Коэн, ее муж, трое детей и восемь внуков, – сообщила она мне.

– Кто эти люди? – переспросил я.

– Это дочь Симы Пупко, последнего довоенного хозяина пивзавода, и ее семья. Они приехали из Мексики, там владеют большим химическим заводом. Маше 68 лет. Решила показать детям и внукам родные места. Побывали на пивзаводе, съездили к памятникам расстрелянным евреям, прошлись по партизанским тропам.

– Была встреча с еврейской общиной? – спросил я.

– Ну, конечно, – ответила Ася Данииловна. – Маша Коэн предложила, чтобы мы установили контакты с евреями, которые живут в Мексике.

У семьи Симы Пупко такая судьба, что заслуживает не нескольких абзацев в очерке, а отдельной книги. Возможно, когда-нибудь она будет написана. И люди узнают о поступках немецкого инженера эсэсовца Иоахима, чем-то схожих с делами Шиндлера (вспоминаю фильм Стивена Спилберга “Список Шиндлера”).

В июле 1962 года в Тель-Авиве записали интервью с Симой Пупко и его женой. Оно вошло в книгу “Сефер Лида” (“Книга Лиды”), изданной на иврите в Израиле. Вот небольшой фрагмент из этого интервью:

“Вся семья собралась на своей старой квартире, на территории завода. В это время немецкая администрация направила на завод инженера Иоахима. Армии нужно было пиво. А на соседней лесопилке стали налаживать выпуск железнодорожных шпал. Требовалась рабочая сила, специалисты… Эсэсовец Иоахим укомплектовал производство, взяв на работу 42 еврея. Территория завода оказалась для нас оазисом. Здесь мы жили и работали нормально, несмотря на то, что в городе свирепствовали нацисты.

Помним, как мы все, 42 еврейских рабочих, справили пасхальный седер¹ на заводе весной 1942 года. Спустя несколько недель, 8 мая, проводилась кровавая акция. Иоахим не пустил на завод эсэсовцев, которые хотели нас забрать. В дальнейшем его отправили на фронт. На его место прислали Ганенберга, адъютантом которого была женщина Меркел – садистка по натуре.

В 1943 году на завод приехал Иоахим получать пиво для своей воинской части. Он предупредил нас, что грозит смерть и надо бежать в лес…

16 сентября 1943 года на пивзавод прибыли эсэсовцы из Слонима. Обвинили нас, что пиво отравлено, что мы прячем золото… Потом произвели сегрегацию всего персонала: евреи отдельно – христиане отдельно.

…Утром нас всех привели на железнодорожную станцию. Погрузили в отдельный вагон, который был отправлен в неизвестном нам направлении вечером 17 сентября. Основной транспорт – более трех тысяч человек, был отправлен раньше. У нас не было никаких иллюзий относительно нашей судьбы… Единственный шанс спастись – прыгать из вагона на ходу. Это не легко, и не всякий в состоянии это сделать. 12 человек из нашего вагона прыгнули…”

Состав из Лидского гетто шел, как потом выяснилось, в концлагерь ”Майданек”. Конечным пунктом был крематорий. 12 смельчаков, совершивших побег, среди которых были и Пупко, оказались в еврейском партизанском отряде Тувьи Бельского. Они мстили фашистам за расстрелянных родных и близких.

После войны семья Симы Пупко некоторое время жила в Лиде. Затем уехала в Бельгию. Путь в эту страну лежал через Германию. В немецком городе Бад Райнгоф они узнали, что здесь живет семья инженера Иоахима, бывшего эсэсовца “блокфюрера” пивного завода. Иоахим сидел в американской тюрьме как военный преступник. Пупко дали свидетельские показания американским военным властям о поведении Иоахима во время оккупации в Лиде. Письменные показания дали и другие лидчане. Вскоре Иоахима освободили.

Еще об одной драматической истории я узнал в Лиде. У руководителя местного гебитскомиссариата Ханвега была возлюбленная – еврейка. Женщина ослепительной красоты. Первая красавица в городе. Высокопоставленный фашист прятал ее у себя дома, никуда не выпускал. Не знаю, догадывалась ли она, что творится в городе, в гетто? Пытаюсь представить, о чем по вечерам говорили эти люди... Не хватает фантазии. О предстоящем расстреле родных женщина все же как-то узнала и попросила своего покровителя помочь им. Будем справедливыми, он пытался это сделать. Остальных евреев посылал направо (то есть на расстрел), а тех, за кого просили, – налево. Но очень скоро гестаповцы заметили это и отстранили любвеобильного фашиста от сортировки людей, идущих на жизнь и на смерть.

Впрочем, возможно, это только легенда. Потому что никакого документального подтверждения этим словам нет. Так же, как нет документов, подтверждающих, что всю войну в Лиде, в доме с балконом, что напротив автобусной станции, жила знаменитая еврейская акушерка. Работала. Фашисты не тронули ее, то ли потому, что на всякий случай оставляли в живых до поры до времени “нужных” евреев, то ли в силу каких-то других причин. Говорят, после войны она уехала в Москву. Эту историю знают многие пожилые лидчане. А вот ни имени, ни фамилии никто не вспомнит. Может, не было этой акушерки вообще?

Район Лиды, который построили поляки в двадцатые-тридцатые годы, хотя бы частично, но сохранился. Красивые дома, интересная архитектура. Их не испортила даже краска, которой кое-где сверху покрасили плитку и кирпичи. До войны эти улицы были мощенными, с аккуратными тротуарами. Теперь я понимаю, почему мой отец полюбил этот город и часто вспоминал о нем.

– Как семья вашего деда успела уйти из Лиды? – спрашивают у меня.

– 23 июня 1941 года друг моего деда по фамилии Асадчий, который тоже был прислан из Витебска в 1939 году и стал секретарем Лидского горкома партии, дал полуторку, чтобы вывезти на восток свою семью. В эту же машину села семья деда и семьи других витеблян. Они успели проскочить под бомбами на восток.

Лидские краеведы знают фамилию Асадчий, и на меня стали смотреть с большим доверием.

Днем мы обедали у Аси Данииловны Саулкиной. Пока на кухне разливали по тарелкам вкуснейший борщ, я разглядывал “Рукописную книгу”. Ася Данииловна называет так альбом, в котором ее руками вклеены все газетные вырезки о делах Лидской общины, фотографии, здесь же вписаны фамилии людей, погибших в Лидском гетто, земляков, живущих в других странах мира. Думаю, когда-нибудь этот альбом станет ценнейшим экспонатом городского музея, если, конечно, там будут интересоваться всеми страницами истории города, а не избранными темами.

Совсем недавно я узнал, что Ася Данииловна решила выпустить “Книгу памяти”. Естественно, в основу легла “Рукописная книга”. Издание Саулкина делает на компьютерной технике, как первопечатник. Все страницы с текстами и фотографиями выводятся на компьютере, потом вручную брошюруются, делается обложка. Пока вышло три экземпляра новой книги. Возможно, в ближайшее время ее тираж немного увеличится.

Мы с Асей Данииловной земляки. Она тоже из Витебска. Правда, жила в этом городе только до войны. Ее отец Шапиро Даниил Маркович был директором Витебского игольного завода. После войны отправлен поднимать из руин Лидский завод сельхозмашиностроения. Недосмотрели власти, допустили историческую ошибку. Что люди могли подумать: приехал наследник или родственник Юделя-Лейба Менделева Шапиро, который в конце XIX века основал завод. Или в тот момент не до исторического анализа было властям? Нужны были крепкие хозяйственники. Даниил Маркович был таким. И к бытовым условиям не особенно прихотлив. Жили первые годы в комнате прямо на территории завода. В 1949 году, когда в стране разгоралась антисемитская компания по выявлению “безродных космополитов”, Даниила Марковича Шапиро наградили орденом “Знак Почета”. Не побоялись выдвинуть, не побоялись наградить. Значит, ценнейший был человек. До сих пор лидчане со стажем называют “Сельмаш” заводом Шапиро. И в автобусе часто можно услышать такой диалог:

– На какой остановке выходите?

– У завода Шапиро.

Ася Данииловна вспоминает, как старые “сельмашевцы” ей рассказывали. “Отец ночью приходил на завод проверить, как идут дела в ночной смене. Я не помню, чтобы у отца было какое-то, как говорят теперь, хобби. Все его время, все силы были отданы заводу, людям, на нем работающим. Он всех знал на заводе. Его побаивались и любили. Отец не был аскетом. Он любил компанию, охотно принимал гостей, замечательно пел.

Как-то в Москве никак не мог что-то доказать министерскому чиновнику. Рассердился и так стукнул кулаком по столу, что расколол толстое стекло, прикрывавшее столешницу.

Сердце отца не выдержало огорчений, связанных с заводом. Один инфаркт, второй… После третьего его не стало…”

Дедушка и бабушка Даниила Марковича очень хотели, чтобы кто-то из их сыновей стал раввином. А дети бросились в водоворот новой жизни. Стали комсомольцами, красноармейцами. Даниил Маркович слышать не хотел ни о каких еврейских традициях, религиозных обрядах.

Его правнук, внук Аси Данииловны, сегодня живет в США, учится в ешиве и готовится стать раввином. Сделав круг, история исполнила мечту евреев из местечка Езерище – в их семье будет раввин. Старый лидчанин, давно живущий в Бруклине, Ионатан Каменецкий согласился только ему передать хранившиеся у него документы, статьи о знаменитых лидских раввинах, написанные на иврите и идише.

Кстати, сын Аси Данииловны был одним из лучших культуристов Советского Союза. В центре стены висит его фотография, как будто с обложки рекламного журнала.

В середине девяностых годов XX века в Лиде официально зарегистрировали еврейскую общину. Ее возглавила Тамара Бородач – очень активный человек. Сейчас живет в Израиле.

Восемь лет назад я был у нее в гостях в городе Нетания. Прошел год, как она с мужем Николаем перебралась в Израиль. Об этом красноречиво говорили чемоданы, стоявшие чуть ли не посередине квартиры, разнокалиберная мебель, “пришедшаяся ко двору” за неимением лучшей. Но, после того как я побывал в квартирах у многих репатриантов, эта декорация казалась естественной. У меня было несколько часов. И они почти полностью ушли на разговоры. Кофепитие и даже просмотр документального фильма “Куток Радзiмы – Iўе” (“Уголок Родины – Ивье” – белорусский), в котором использовано большое интервью с Тамарой Бородач, шли параллельно нашему разговору. Вернее, говорила Тамара, я внимательно ее слушал, включив диктофон.

– Я работала завучем в 15-й средней школе города Лиды. Эта белорусская школа. Ученики нашей школы ухаживали за Мемориалом евреям, погибшим в годы войны, делали различные международные программы, включая еврейские. И когда в середине девяностых в Лиде было зарегистрировано еврейское общество, его юридическим адресом стал адрес белорусской школы. Я хочу вспомнить людей, которые тогда работали в школе. Директор – Александр Сокол, завуч Нина Зубикина, организатор Нина Зубенко.

Тамара Бородач родилась и выросла в первые послевоенные годы в Ивье. Это небольшой городок, расположенный недалеко от Лиды.

Когда-то красивое еврейское местечко. Здесь были три синагоги, пять школ. Работали драматические кружки, играли духовые оркестры. Сегодня еврейские историки знают Ивье как родину второго президента Израиля Ицхака Бен Цви. Правда, в Ивье его называли Изя Шимшелевич.

До войны, если кого-то интересуют цифры, в Ивье было 76 процентов еврейского населения. В конце XX века здесь жили четыре еврея, сейчас, к великому сожалению, нет ни одного.

Когда Тамара была маленькой, она не понимала, почему у друзей и подруг есть дяди, тети, дедушки и бабушки. А у нее – нет. Почему у белорусов, поляков, татар есть праздники, а у евреев – нет. Она считала еврейским праздником 12 мая, когда в Ивье приезжали гости, приходили к ним домой. Став взрослее, Тамара узнала, что 12 мая – День памяти ивьевских евреев, расстрелянных фашистами в 1942 году. Среди расстрелянных ее дяди и тети, дедушки и бабушки: 56 человек из семьи отца Моисея Кощера и бабушки Хаси-Сары Гофман. Все они лежат во рву у деревни Станевичи.

В 1989 году на этом месте был открыт Мемориал. Вернее, памятник расстрелянным евреям поставили сразу после войны их уцелевшие родственники. И на памятнике всегда было написано слово “еврей”, а не обычное в те годы “советские люди”.

Ежегодно, 12 мая, в День памяти еврейской общины Ивья, в Стоничевский лес к месту расстрела приезжают лидские евреи. Собираются 10-15 человек. Звучит поминальная молитва.

В местечке с уважением относятся к памяти земляков. Хотя были здесь и свои мародеры, и негодяи. Некто по кличке Салепка раскапывал могилы, пытаясь найти золото. Недооценивал он своих фашистских предшественников. В вопросах мародерства они были асы и все ценное забрали. В один из дней, когда Салепка вернулся домой после очередных раскопок, началась гроза. Салепку убило молнией, а его дом сгорел. Соседи говорили: “Еврейский Бог отомстил”. Наверное, действительно черные дела не проходят бесследно. Некто Урбанович выдал полицаям еврейскую семью, которая просила у него убежище. Сестра Урбановича сняла с ног еврейской девочки обувь, сказав: “Тебе ее все равно не носить”, и обула на ноги своей дочки. Девочка вскоре умерла, а у самой женщины отнялись ноги. Может быть, это страшные легенды, но придумали их не евреи.

На памятнике в Станевичах выбиты слова поэта Арона Вергелиса: “В мертвом лесу, упираясь во взгляд, камни заплаканные стоят”. И здесь же цифры – 2524. Столько евреев было расстреляно на этом месте.

Каждое лето Тамара Бородач привозит в Лиду, в окрестные местечки выходцев из этих мест, живущих сейчас в Израиле, США, Южно-Африканской Республике. Делала это и когда жила в Беларуси, и сейчас, став гражданкой Израиля. Селит на своем хуторе неподалеку от Лиды. Красивее места не найдешь. Хутор Бородач – это экзотика, которая всегда по душе туристам. Внешне неказистое строение, оставшееся с довоенных времен. А внутри в комнатах сделан евроремонт.

…Сима Глязер до войны жила в деревне Дуды. Ее фамилия была Солодуха. В середине девяностых она приехала посмотреть места, где прошло ее детство, узнать что-нибудь о своей семье. Первая же пожилая женщина, которая встретила ее на деревенской улице, назвала Симу именем ее мамы – Рахель…

Мотка Гумниц не видел своих двоюродных сестер шестьдесят лет. Они прилетели из Израиля вместе с Тамарой Бородач…

В Израиле, США есть белицкое землячество. Выборы нового правления провели в Беларуси. На встречу с земляками в местный клуб пришло человек пятьсот…

Уезжая в Израиль, Тамара Бородач передала общинные дела Асе Саулкиной.

Я был уверен, что Ася Данииловна – педагог, филолог. Пишет стихи. Говоря по большому счету, есть интересные строки. А она по профессии оказалась инженером-конструктором. В пятидесятые годы, когда оканчивала школу, на отцовском заводе была единственная женщина инженер-конструктор. Пользовалась таким уважением, что Ася, несмотря на протесты мамы, решила стать инженером. Сегодня, когда в трудовой книжке сделана последняя запись, это вспоминается с улыбкой.

Последние годы Ася Данииловна много времени и сил отдает делам еврейской общины. Судя по всему, ей по душе пришлась общественная деятельность. Нравится быть нужной. Чтобы даже по вечерам дома не умолкал телефон.

В Лиде есть три памятника евреям-жертвам Холокоста. Когда мы гуляли по городу, Ася Данииловна рассказывала историю установления третьего памятника.

Местный житель Зенон Бунько показал Асе Данииловне место расстрела и погребения узников гетто. Потом выяснилась и история этой трагедии. Часть узников Вильнюсского гетто ушла в Лиду, вероятно, надеясь, что здесь появятся хоть какие-то шансы выжить. За взятки, данные членам Лидского юденрата, евреям Вильнюса выправили документы и они растворились в Лидском гетто.

Один из узников гетто обокрал местного священника и попался. Я никого не осуждаю, потому что не дай Бог оказаться на месте этих несчастных людей. Узника, совершившего кражу, должны были расстрелять, и тогда он или его родственники предложили фашистам сделку. Они выдадут евреев, пришедших из Вильнюса, за то будет сохранена жизнь приговоренному.

Вильнюсцев расстреляли. Двое из тех, кто выправлял документы, были зверски замучены фашистами. Их истерзанные тела близкие узнали только по зубным коронкам. В этот же день фашисты и их помощники из местных коллаборационистов зверски расправились с теми, кто во время акции оставался в домах. Их закопали в одну братскую могилу.

Говорят, через много лет один из оставшихся в живых вильнюсцев встретил человека, выдавшего фашистам его земляков. Никто сегодня не перескажет состоявшегося разговора, но суть его такова.

Тот, кто ради спасения собственной жизни принес в жертву других, сказал:

– Я знал, что ты тоже из Вильнюса, но я тебя не выдал. Теперь твоя очередь не выдавать меня.

На месте массового расстрела должна была строиться станция “Автосервиса” и прокладываться коммуникации. Ася Данииловна ходила по инстанциям: военкомат, архитектура, горисполком. Строительные работы остановили. Но в атаку бросился хозяин строящегося “Автосервиса”. Он требовал возместить затраты.

– Кто мне вернет десять тысяч долларов?! Продавайте квартиру и возвращайте деньги, – требовал он от Аси Данииловны…

Эмоциональная женщина в этот момент не сдержалась ни в выражениях, ни в чувствах.

Вначале и с минским предпринимателем Голубовичем, чей отец был узником гетто и чудом спасся, разговора не получилось. Но через некоторое время, когда Голубович приехал в Лиду, на День Памяти, он сам подошел к Асе Данииловне и сказал:

– Деньги, чтобы оградить место расстрела, я дам.

Деньги требовались немалые. Голубович сдержал слово, и ограду поставили. Дело стало за памятником. Может, в другой ситуации и не следовало бы так торопиться. Но слишком много глаз смотрело на это место. “Автосервис” не построили, коммуникации прокладывать не дали. Что будет дальше? Ася Данииловна все понимала и торопилась. Она поехала в Минск к раввину Грузману и попросила деньги на камень для памятника. Раввин деньги дал. А когда подошло время открытия памятника, пригласил Асю Данииловну и сказал:

– Я дам еще деньги на торжественную церемонию открытия памятника. Только, чтобы кроме меня и вас, никого из еврейских деятелей на открытии не было.

– Как? – удивилась Ася Данииловна. – Это же памятник нашей памяти, памятник безвинным жертвам! Мы все должны быть вместе…

Она говорила прочувствованные слова, но раввин Грузман не слушал ее.

– Хорошо, – сказал он. – На трибуне будем мы с вами, а остальные будут в общей группе людей.

– Я не хочу никаких обид, – сказала Ася Данииловна. – Зачем вы это делаете?

– Если будет не так, я заберу памятник.

– Как это, заберу? – Не поняла Ася Данииловна. – На нем уже выбиты слова. Его через две недели должны установить и торжественно открыть. Вы же раввин.

– Заберу и увезу в Минск. Положу на склад, – сказал раввин Грузман, давая понять, что разговор закончен.

Ася Данииловна приехала домой, поделилась известием с мужем. Они не поверили, что раввин может так поступить. Но, на всякий случай, Ася Данииловна позвонила в мастерскую по изготовлению памятников и, ничего не объясняя, попросила:

– Если приедут из Минска забирать камень, сообщите мне.

Все воспринимали это как не очень удачную, но все же шутку. А через пару дней из мастерской позвонили и сказали, что за камнем приехали.

Наверное, эта история могла бы войти в антологию еврейского юмора, если бы памятник ставили по другому поводу.

Ася Данииловна, женщина хоть и энергичная, но, как вы понимаете, не первой молодости, бросилась в мастерскую со скоростью спринтера. В это время ее муж обзванивал членов общины. Скоро и они собрались рядом с мастерской и не дали машине, мотор которой работал безостановочно три часа, вывезти из Лиды памятник. Ася Данииловна буквально бросалась на кузов грузовика, пытаясь спасти памятник.

В тот раз посланцы минского раввина Грузмана уехали из Лиды ни с чем.

Прошло несколько дней. В Лиде подумали, что страсти улеглись. Но в самый неожиданный момент, 3 июля, когда активисты лидской общины, ветераны войны собрались на даче у Бориса и Зои Спиваков, чтобы отпраздновать День освобождения Беларуси от немецко-фашистских захватчиков, приехала машина и увезла из мастерской памятник.

Наступило для Саулкиной время бессонных ночей. Благо, на помощь пришел Союз белорусских еврейских организаций и общин. Срочно выделили сумму денег. Но ее бы не хватило на сооружение мемориала, если бы не лидский предприниматель Ричард Болеславович Груша.

Ричард Болеславович, насколько я знаю, не имеет еврейских корней. Но этот человек приходит на помощь и христианам, и иудеям, когда его об этом просят. И не потому, что он не умеет отказывать. Наверное, для него слова о вере, о морали не пустой звук.

Последнее еврейское кладбище в Лиде снесли в конце шестидесятых – начале семидесятых годов. На нем покоились ремесленники и раввины, мудрецы и простаки, на нем покоилась история этого города. Кладбище сровняли с землей, надмогильные плиты растащили. Кто-то использовал их для фундамента, кто-то для садовых дорожек. На месте кладбища стали строить микрорайон. Кстати, такая же участь постигла и военное кладбище времен Первой мировой войны. На его месте построили школу. Говорят, как относятся к мертвым, так относятся и к живым. Уж, не знаю, как в той школе преподают историю, наверное, особенно впечатляют школьников рассказы и наставления о том, что надо помнить солдат, погибших за свою страну. А вот о домах, построенных на месте еврейского кладбища, ходит дурная слава. Слишком часто случается суицид в этом микрорайоне.

 Только один старый надгробный памятник каким-то чудом уцелел от всего кладбища и стал напоминанием об истории и беспамятстве. Почему-то лежал он рядом с детским садиком. Древнее переплетение букв и символов прочесть никто не мог. Во-первых, как это не грустно, в Лиде не осталось ни одного человека, знающего иврит. Когда для лидской общины необходимо было сделать перевод из книги об их городе, изданной на иврите, ездили за переводом в Гродно, где живет Григорий Хасид, до войны учившийся в еврейской гимназии. Да и у тех, кто пытался со словарем в руках прочесть надпись на мацейве, ничего не получалось. Пока не приехали в Лиду два раввина из Израиля. Они расшифровали надпись, сделанную на арамейском языке. Надгробие было установлено в 1605 году. Сейчас оно стало частью мемориала, возведенного на месте расстрела лидских евреев. Жаль только, что, по незнанию, строители стерли значительную часть уникальной надписи, сделанной на мацейве.

Моя встреча с лидской общиной должна была состояться в городском Доме культуры. От гостиницы до него минут десять ходьбы. Причем, вначале идти надо было по улице, носящей имя Шолом-Алейхема. Улица, носящая имя классика еврейской литературы, появилась в Лиде 9 января 1940 года. Советские власти приняли постановление “О переименовании улиц города”. Из 115 названий польского времени поменяли 58. Улица Шолом-Алейхема носила имя Берко Иоселевича. Храброго солдата, командира еврейского полка в повстанческой армии Тадеуша Костюшко. Повстанец – это хорошо, но сражался против русской армии Суворова – это плохо. Приблизительно так рассуждали люди, решавшие, как будут называться улицы. А чтобы не обвинили в антисемитизме, одного еврея заменили на другого. Кстати, улица, названная в честь другого еврейского писателя Переца, в 1940 году свое название сохранила. Когда-то улица Шолом-Алейхема была большая, но центр города перепланировывался, дома сносили и сегодня на ней осталось домов пять. Интересно, что в одном из них живет местный ксендз. Рядом Фарны костел, и ксендзу недалеко ходить на службу.

А вот улицы, носящей имя знаменитого земляка Аркадия Бейнусовича Мигдала, в Лиде пока нет, хотя знаю, что еврейская община собиралась подать в исполком ходатайство об увековечивании памяти знаменитого земляка.

Академик, один из крупнейших советских физиков-теоретиков, многолетний друг академика Андрея Дмитриевича Сахарова, родился в Лиде в 1911 году. В Лиду Мигдал не приезжал, не к кому было приезжать. Не осталось ни родных, ни близких. Но когда получал письма из родного города, от учителя физики средней школы № 1 Якова Бенциановича Гаркавого, аккуратно отвечал на них. Мигдал умер в 1991 году. На прощание он сказал: “Я прожил счастливую жизнь… Грустить не надо, пускай меня вспоминают весело”.

...На встречу собралось человек сорок. Ветераны войны и труда, люди среднего возраста, пятнадцатилетние ребята. Представители разных еврейских организаций, их руководители мирно и уважительно сидели рядом. Не часто приходится видеть такое мирное сосуществование. Что это – национальная черта характера, симптомы галутной ² болезни: воевать мы горазды только с самими собой?

Каждую пятницу на шабат евреи собираются в Доме культуры, где встречу субботы проводит община прогрессивного иудаизма. Ее лидер Михаил Двилянский. Скрипач, заведующий струнным отделением Лидского музыкального училища, руководитель клезмерского ансамбля “Шолом”. Здесь же в городском Доме культуры ансамблю “Шолом”, получившему звание “Народный”, выделили комнату для репетиций. Есть место и детскому составу “Шолома”. Им руководит солистка взрослого ансамбля Тамара Завадская. Она же директор еврейской воскресной школы. Детский коллектив пополняется теми, кто приходит на занятия в воскресную школу. Взрослый “Шолом” – известный коллектив. Выступал на фестивалях. Гастролировал по Беларуси, Израилю, России. Недавно детский “Шолом” выпустил свой первый CD.

Были зажжены свечи, исполнены молитвы. По тому, как слаженно они исполнялись, а пришедшие знали слова, чувствовалось, что собираются люди не только по поводу приезда гостей.

Потом я рассказывал о журнале, который, по-моему, знают и читают в Лиде.

Вечер заканчивался в уютной квартире у Беллы и Михаила Двилянских. К слову сказать, семей, где бы и муж и жена были евреями, в Лиде осталось не так уж много, по пальцам можно пересчитать.

Семья Двилянских особенная. В № 14 журнала “Мишпоха” Аркадий Двилянский – брат Михаила, музыкант, композитор, литератор, сейчас живущий в США, написал очерк об отце Якове Абрамовиче Двилянском “Он мир болезненно любил…”.

Этот человек прошел гетто, сталинские лагеря, воевал в партизанском отряде. В середине пятидесятых годов написал заявление о желании репатриироваться в Израиль. Яков Абрамович знал много языков, хотя мало учился. Писал стихи и автобиографическую прозу, хотя всю жизнь работал закройщиком обуви.

– Он был интеллигентом старой формации, – вспоминает Ася Данииловна Саулкина. – Образованный, мудрый. Через всю жизнь он сумел пронести идеалы своей юности. За два месяца до смерти, 8 мая – в День Памяти, приехал на Мемориал на велосипеде и привез флаг Израиля.

Яков Абрамович собирал еврейский фольклор, знал много народных песен.

Уникальное представление, в котором были задействованы драматические артисты и артисты балета, участники музыкальных и хореографических коллективов, состоявшееся в середине 90-х годов, было посвящено памяти погибших евреев местечка Ивье и памяти Якова Абрамовича Двилянского. Он с нетерпением ждал это представления. Не дожил до него всего пару недель.

Представление называлось “Ивьевский проект”. Его постановщиком была американский режиссер Томор Рогофф. Ее дедушка в 1911 году уехал из Ивье на заработки в США. В 1935 году отец Томор – Давид Рогофф, приезжал в местечко, встречался с многочисленными родственниками.

Когда Томор впервые приехала в Ивье, ее повезли в Станевичи на место расстрела ивьевских евреев. Она долго молча стояла у памятника, а когда возвращались обратно, сказала, что в память о родных и близких хочет сделать представление.

 Сценой стали лес, поле… Действие переходит с одной полянки на другую. Звучит труба… Возможно, так играл когда-то Хоне Рогофф – трубач из оркестра пожарников…

Школа. Перекличка. Читают фамилии ивьевских евреев. Дети – их внуки, правнуки отвечают: “Я здесь”.

Из окна выглядывает дедушка с бабушкой Томор Рогофф. Это их фотография… Слышны песни, которые пели шестьдесят лет назад. Люди танцуют местечковые танцы.

От полянки к полянке идет девочка Ариэль. Это дочка Томор Рогофф. Она узнает мир, в котором жили ее предки.

Томор Рогофф встречалась с Яковом Абрамовичем Двилянским. Он пел ей песни своего детства, юности, она записывала их на диктофон. Потом показала записи нью-йорскому композитору Фрэнку Лондону, и тот написал музыку к “Ивьевскому проекту”.

С каким удовольствием я послушал бы в исполнении ансамбля “Шолом” новую программу “Песни моего отца”! Может быть, со временем она и появится. В репертуаре есть песня Аркадия Двилянского “Мама, редт мит мир аф идиш”. (“Мама, говори со мной на идише”).

Назавтра Михаил Двилянский собирался с ансамблем в Гродно. В областной центр приехали гости из Англии, из общин прогрессивного иудаизма. Встретить гостей всегда хотят как можно лучше, и не только потому, что к этому обязывает гостеприимство. Гости издалека – это потенциальные спонсоры. Жизнь заставляет выкладываться, чтобы рассчитывать на помощь.

– Покажу англичанам новую работу Мурахвера, – Михаил достал из пакета фигурку из черного стекла с желтым ободком вокруг головы, который выглядит как традиционный хасидский головной убор. – Называется “Хасид”.

Фигура из стекла выглядела симпатично и передавала настроение: очень еврейское, одновременно веселое и грустное.

– Я думаю, что понравится работа Владимира Семеновича, – сказал я. – Только назовите ее “Лидский хасид”. Привяжите названием к вашему городу. Мне кажется, от этого только выиграет работа. Когда-то Лида была одним из центров хасидизма.

В работах Владимира Мурахвера всегда поражает не только утонченная пластика, но и умение передать характер. Во время Шагаловских дней, проходящих ежегодно летом в Витебске, Михаил Двилянский подарил Шагаловскому музею работу Владимира Семеновича “Скрипач на крыше”. (И мне в Лиде подарили небольшую копию этой работы.) Шагаловский персонаж как будто застыл в глыбе льда и сохранил свою первозданность.

Мурахвер живет недалеко от Лиды, в городском поселке Березовка, и работает на стеклозаводе “Неман” с 1959 года. Вместе с женой, тоже художницей по стеклу, Заслуженным деятелем искусств Беларуси Людмилой Мягковой, они приехали сюда в 1959 году сразу после окончания Ленинградского художественно-промышленного училища имени Мухиной. Мурахвер – единственный еврей в Березовке.

К шестидесятилетию Владимиру Семеновичу присвоили звание Заслуженного деятеля искусств Беларуси. Было это почти пятнадцать лет назад.

Недавно Владимир Мурахвер открыл для себя еврейскую тему. И уже не только как художник по стеклу, но и как живописец, график. На выставке в Музее истории и культуры евреев Беларуси были выставлены его работы “Януш Корчак”, “Михоэлс – Король Лир”, “Исход”. В его работах есть некий оголенный нерв. От них исходит добрая, светлая энергия. Эти работы веселые и в тоже время грустные. В письме, которое я получил от него, были такие строки: “Главное в своей жизни, что я хотел сказать, что болит и всегда со мной, в этих трех работах. Конечно, у меня самого есть сомнения, достаточно ли художественно мне удалось сделать задуманное? С этим и умру, наверное”.

В тот вечер Михаил Двилянский показал мне репродукции новых графических работ Владимира Мурахвера из серии “Клезмеры”. На четырех листах – целая галерея лиц: умных и глупых, честных и жуликоватых. И на каждой работе, если я прав, обязательно присутствует автопортрет Владимира Семеновича. Художник не только подчеркивает, что еврейское искусство жило в нем и, даже находясь в стороне от еврейских центров, он всегда мысленно находился среди своего народа.

Вечер был прекрасным, я уезжал из Лиды в хорошем настроении.

Приехав домой, заглянул в еврейские энциклопедии. Интересно, что пишут о городе во всезнающих книгах. Поскольку изданная в Израиле в 1988 году “Краткая еврейская энциклопедия” обошла Лиду стороной, пришлось заглянуть в выпущенную в Санкт-Петербурге в начале XX века “Еврейскую энциклопедию”.

“По переписи 1897 года, в городе Лида жителей 9323, из коих евреев – 5294. В 1910 году в Лиде имелись: Талмуд-Тора, начальное казенное мужское еврейское училище, два частных женских училища, и известный ешибот ребе
И. Я. Рейниса…”.

Я прочитал эти строки и подумал, что есть два разных города Лида. Только разделяют их не километры, а годы.

^1. Седер, иврит (буквально порядок), установление церемониала, торжественной трапезы и молитв в первую ночь (вне Эрец-Исраэль – в первые две ночи) праздника Песах, основная часть седера – чтение Агады.

^2. Галут, иврит (буквально изгнание), пребывание евреев в странах рассеяния, диаспора.