Сколько поколений говорит о том, что время безжалостно, оно стирает следы, оставленные на земле и королями, и их верными слугами, и властелинами дум, и теми, чьё имя в собственном доме не все правильно выговаривали. И всё же XX век с его круговертью и беспамятством придал этим словам какой-то особый смысл. Казалось бы, всего несколько десятилетий назад Арона Григорьевича Костелянского в Белоруссии хорошо знали. Известный художник, искусствовед, общественный деятель. Человек, чьё имя было на слуху. А сегодня специалисты долго роются в памяти, чтобы наконец-то сказать:
– А, Костелянский, ну, как же, помним.

В конце восьмидесятых годов в передачах тогда ещё крамольной радиостанции “Свобода” я услышал его тихий, уставший голос. Он рассказывал о русских художниках, живущих на Западе. Потом слушал ещё несколько его передач о Борисе Заборове, Михаиле Шемякине, Марке Шагале. Рассказчик, до этого избегавший местоимения “я”, в повествовании о Шагале употреблял его часто и даже назвал себя учеником. Я стал интересоваться, кто такой Гавриил Гликман.
Через несколько дней отправил в Германию, в Мюнхен, где жил художник, письмо и вскоре получил ответ. Гавриил Давидович, отвечая на мои вопросы, рассказывал свою биографию: “Родился в Витебске. Мама – Фейга Новик, тоже витебская. Они жили в Богословском переулке. Мой дед по материнской линии был резник. Отец – Давид Шоломович Гликман, родился в 1881 году в Бешенковичах в семье купца 2-й гильдии. Жили состоятельно, имели несколько домов. В 1903 году родители уехали в Америку. Поселились в Нью-Йорке, работали в еврейском театре. Были актёрами. Через пять лет вернулись в Витебск. Вскоре родился я.

В очерке, написанном более двадцати лет назад, представлено далеко не всё творчество художника, а лишь отдельные страницы его биографии, и некоторые фрагменты творческого пути.

Нет пророка в своём Отечестве. И те, кем должно гордиться, напрочь забыты или просто не узнаны. На сцене, на первом плане – временщики... Сменяя один другого, они стремятся как можно быстрее упиться славой, деньгами, вседозволенностью. А те, память о ком наверняка переживёт несколько поколений, при жизни чаще всего в тени, а если и бывают обласканы славой, то к несчастью – только на смертном одре...

- Меня часто спрашивают: как получается, что самые искрометные и довольно простые номера приобретают оттенок безысходной печали? Почему я так делаю?

О творчестве замечательного артиста театра и эстрады Ефима Шифрина  написано немало в России и за рубежом. Недавно появилась его собственная страничка в Интернете. Но эта беседа - диалог с малоизвестным Шифриным. И начался он с темы семьи и детства,  прозвучавшей неожиданно и драматично...

- Родился я 25 марта 1956 г. (59 лет), когда еврейства и всего с ним связанного как бы не существовало. Недавно у Бродского в его замечательном эссе "Меньше единицы" нашёл близкую мне мысль: слово "еврей" было вообще не употребительно в русской речи того времени. Оно было почти ругательством,  чем-то стыдным. Конечно, в анкетах, метриках это слово присутствовало, однако порождало не самые  приятные ассоциации.