17 марта исполнилось 120 лет со дня рождения еврейского поэта Изи Харика. Его жизнь оборвалась в злосчастном 37-м году. Он прожил меньше сорока лет, но успел написать много стихов и поэм, которые по праву считаются лучшими образцами еврейской поэзии на идиш.

Памяти Изи Харика посвящены воспоминания его жены Дины Звуловны Харик.

Как поэт Изя Харик был мною любим ещё с детства. Когда мы в школе изучали его поэмы «Минские болота» и «Хлеб», это было для нас, школьников, большим праздником. Кроме отрывков, которые мы обязательно должны были заучивать наизусть, невольно запоминались слово в слово даже целые главы, настолько нам душевно близки были его произведения.

И через нас, школьников, его поэзия часто доходила до наших родителей и друзей. Наиболее популярны были стихи, положенные на музыку. Их пели в каждом еврейском доме.

На школьных вечерах часто приходилось выступать с чтением его стихов. Мне аплодировали. Уже тогда я понимала, что аплодируют не столько мне, сколько Харику.

Откровенно говоря, я не была в детстве большой любительницей поэзии (это пришло ко мне позднее), но поэмы и стихи Харика уже тогда запали мне в душу.

Окончив еврейскую семилетку, я из Бобруйска переехала в Минск и поступила учиться в еврейский педагогический техникум.

Здесь мне довелось увидеть и услышать Харика. Он выступал у нас на литературном вечере. Пришёл не один, а с другими писателями. Эта встреча произвела на нас сильное впечатление. Большинство студентов впервые в жизни встретились с писателями. Более других запомнился Изя Харик. Он читал отрывки из поэмы «Душой и телом». То ли смысл произведения, то ли артистизм чтения автора наэлектризовали зал. Аплодисменты переходили в овации, его ни за что не хотели отпускать. Он вынужден был читать ещё и ещё...

Когда я окончила техникум, меня оставили работать в Минске в третьем еврейском детском саду. Жила я в семье своей подруги Раи. Однажды в конце августа, мне помнится, иду я на работу. Радужное утро предвещало тёплый солнечный день. В тот день я наметила прогулку с детьми у реки и обдумывала, когда и как я это сделаю. Вдруг заметила, что из соседнего двора вышел мужчина средних лет с кудрявой чёрной шевелюрой и в пенсне. «Это же Изи Харик!» – внезапно всплыло в моей памяти. От неожиданности я даже остановилась и внимательно посмотрела на него. Наши взгляды встретились. Он заметил, – я в этом уверена, – что меня потрясла эта встреча. Я смутилась и быстро пошла по тротуару. К моему удивлению, я услышала приближающиеся ко мне быстрые шаги... И вот он идёт уже рядом со мной.

– Где я вас мог видеть? – спрашивает он меня тем же голосом, каким читал на вечере свои стихи. – Почему-то вы мне очень знакомы.

От растерянности я не знала, что сказать. Пройдя несколько шагов, он снова меня спросил:

– Не кажется ли вам, что вы меня где-то видели?

И тут у меня появился голос:

– Мне не кажется. Я точно видела вас.

– Где же?

– На фото в хрестоматиях, в ваших книгах, а пару лет тому назад на литературном вечере в еврейском педагогическом техникуме.

– Скорее всего там...Я вас заметил, и вы мне запомнились.

Тогда на вечере я сидела во втором ряду. Неужели он меня тогда: действительно заметил и запомнил?

Позже, когда мы стали мужем и женой, он признался, что ни в техникуме, ни в каком-либо другом месте до той неожиданной встречи меня никогда не видел, а сказал это только для того, чтобы познакомиться.

Когда мы шли по улице, я заметила, что встречные обращают на нас внимание.

– У Вас, видимо, много знакомых сказал Харик, – прохожие замечают Вас.

– Я уверена, да Вы и сами знаете, что не я привлекаю их внимание… Ведь когда я иду одна, никто даже не смотрит в мою сторону.

– Тогда я Вам скажу, почему на нас обращают внимание: они не могут определить, то ли мы муж и жена, то ли отец и дочь. Для отца я, пожалуй, молод, а для мужа как будто стар.

Разница в возрасте между нами была заметна.

Из дальнейшей беседы выяснилось, что мы живём на одной улице, даже по соседству.

– Почему же я вас не замечал этих местах? – спросила я.

– Потому что мы идём на работу и возвращаемся в разное время, сегодня исключение.

На углу Комсомольской и Coветской улиц нам пришлось расстаться. Харик мне сказал:

– Я должен сдать в печать срочный материал. Но сегодня вечером в клубе Союза писателей состоится встреча с Давидом Бергельсоном. Может быть, Вы хотите побывать на этом вечере?

– А разве Бергельсон сейчас в Минске? – спросила я.

Произведения Давида Бергельсона были мне хорошо известны, особенно романы «Впоследствии» и «У Днепра». В техникуме мы их изучали.

– Да, – ответил Харик, – его пригласили на несколько выступлений.

Мы договорились встретиться в 6 часов вечера возле моего дома.

Мои сотрудницы заметили, что я чем-то взволнована, и спросили, не случилось ли чего-нибудь. Но я никому не рассказала о моей встрече со знаменитым поэтом. Bo-nepвых, может быть, он не хотел, чтобы об этом знали, а во-вторых, я была уверена, что, расскажи я об этом, мне бы всё равно не поверили. Как же могло быть, что Изи Харик – известный не только у нас в стране, но и во всем мире поэт, знакомство с которым многие люди считали бы честью для себя, – вдруг захочет познакомиться на улице с обычной девчонкой, ничего о ней не зная ...

Придя домой, я рассказала об этом моей подруге Рае Клугман.

– Вполне возможно, что он не Харик, – сказала она, – а просто похож на него, и его принимают за поэта. И он морочит голову таким наивным девушкам, как ты. Известно, что многие выдают себя за Михаила Зощенко, даже газеты писали об этом, так что будь осторожна!

– Нет, это точно Харик! Он такой же, как и на портретах и каким был на литературном вечере в техникуме. И вообще, как это может быть другой, если он пригласил меня на вечер Давида Бергельсона. И он, Харик, там тоже выступит. А впрочем, скоро он подойдёт к дому, посмотришь в окно и сама убедишься, что это он.

Моя подруга дала мне надеть свои новые туфли, и без четверти шесть я была уже готова. Каждая минута тянулась словно час. А вдруг он не придёт? Ведь он так занят своими делами. И, кроме того, его постоянно донимают его коллеги, читатели и Бог знает, кто ещё. К тому же должен готовиться к выступлению на вечере, станет ли думать о нашем свидании.

Рая его увидела первой.

– Это-таки Харик! – закричала она. Затаив дыхание, я выбежала из квартиры.

– Не торопитесь, у нас есть время, – сказал Харик.

Заметив, как я принарядилась, он улыбнулся, но ничего не сказал. Дорога к Дому писателя была недолгой. Нужно было пройти один квартал по Немиге и примерно столько же по Комсомольской. Харик шёл молча: видимо, обдумывал своё выступление.

И снова я заметила, что идущие навстречу бросают на нас внимательные взгляды, однако поэт не замечал этого. Но для меня это было непривычно, словно я была на сцене, когда мне приходилось выступать на вечерах самодеятельности.

В вестибюле Дома писателей Харик подошёл к одному молодому человеку и попросил устроить меня в зале поудобней. А меня предупредил:

– Вечер закончится поздно, и вам будет страшно идти домой одной, обязательно ждите меня здесь.

Зал был переполнен, свободных мест не было. Молодой человек повёл меня в зал, захватив с собой стул из вестибюля. Он устроил меня во втором ряду. Когда участники вечера появились на сцене, публика встретила их бурными аплодисментами. Впереди шли Давид Бергельсон и Изи Харик. Среди участников я узнала Зелика Аксельрода и Якова Бронштейна.

Вечер открыл Харик. Его вступительное слово очень понравилось аудитории. Давид Бергельсон прочёл главу из второй книги «У Днепра». Читал он низким голосом, отчетливо, выразительно. Публика слушала его с большим вниманием.

После вечера мне пришлось ждать его минут двадцать.

– Извините, что задержался, – оправдывался он, – в ресторан приглашали. Еле отпустили.

Было уже поздно, но на центральной улице ещё можно было встретить прохожих. Харик не взял меня под руку, и я подумала, что он относится ко мне, как учитель к школьнице, а как женщина я его мало интересую.

– Какое впечатление произвёл на вас вечер? – спросил он, когда мы свернули на Комсомольскую.

– Прямо в восторге! – ответила я, не вдаваясь в детали, чтобы не обнаружить свою слабую осведомленность в вопросах литературы и искусства. Он не стал выяснять моё мнение о выступавших, а перевёл разговор на другие темы: спрашивал о работе, родителях, хозяевах квартиры. Наверно, он сам догадался, чего я опасаюсь, и решил меня выручить. Однако мои ответы выслушал не без интереса. Кстати, я тогда тоже кое-что знала о его личной жизни.

Из некрологов в газете мне было известно, что недавно умерла его мать. Знала я также, что он не женат (не из газет, конечно, а по слухам от поклонников его таланта), – что был высокообразованным человеком. Окончил институт им. Брюсова и Московский государственный университет.

Харик проводил меня до самого дома. Было уже за полночь.

Я была уверена, что на этом наши встречи закончатся. Ведь о моей домашней жизни, о работе он уже знает всё... Наверно, он специально завёл со мной разговор на эту тему, потому что больше ему со мной говорить не о чем. О чём мы будем беседовать с ним в дальнейшем: о литературе? Боже сохрани! Он сразу разочаруется во мне. И потому я была немало удивлена, когда услышала:

– Когда мы встретимся снова?

– Вам этого хочется? – вырвалось у меня.

– А Вам? – тихо спросил он.

– Вы хорошо знаете, что с Вами интересно разговаривать.

– Пожалейте меня хоть Вы! – перебил он. – Я совсем не такой, как многим кажется.

– Боюсь, что Вы скоро во мне разочаруетесь, – продолжала я.

– Смотрите, девочка, в Вас заговорила женщина!

– А я уже вышла из детского возраста, – ответила я.

– Если так, то я с Вами буду разговаривать, как со взрослой. Запомните, что не только для меня, но и для других Вы всегда будете интереснее, если сможете вести себя естественно.

Мы договорились встретиться через неделю.

Никогда время не тянулось так долго для меня, как в дни, предшествующие встрече. И вообще странно, как только Харик заинтересовался мной, я почувствовала себя более уверенной, чем прежде. И жизнь заполнилась новым интересами. На работе это заметили.

– С Диной что-то происходит, она стала совсем другой, – говорили сотрудники.

Но я никому не рассказала о своем знакомстве с Хариком.

По своей наивности я за десять дней проштудировала книгу критика Якова Бронштейна «Атака», чтобы в случае беседы о еврейской литературе не попасть впросак.

Несмотря на то, что погода была ветреной и дождливой, Харик пришёл точно в условленное время.

– Мы могли бы зайти ко мне, – предложил он, но должен Вас предупредить, что живу один.

– Я не из пугливых...

И тут я почувствовала, что перестаралась. Хотела блеснуть остроумием. Но он может понять эту реплику совсем иначе. И чтобы исправить положение, добавила:

– Я уверена, что такого человека, как Вы, нечего бояться.

– Сейчас у Вас будет возможность увидеть, как живёт холостяк.

И в самом деле, я не представляла, что Харик может жить в неуютной квартире, с такой, с позволения сказать, обстановкой. Две комнаты. Прихожая, она же кухня. Там стоял стол, скамейка. На скамейке примус и ведро. На стене полочка с посудой. Во второй комнате – письменный стол, пара стульев, кушетка, кровать и шкаф с книгами. В квартире было чисто и аккуратно. Пол вымыт, на стенах и потолке ни следа паутины.

– Кто у Вас убирает? – спросила я.

На это он ответил строками своей поэмы «Хлеб»:

«Наши руки – наше достоянье.

Что дороже этих сильных рук?..»

Наблюдая, как Харик сервирует стол, я чувствовала, что в хозяйстве он не новичок. Чай, сахар, колбаса, булки считались в то время редким угощением. Харик отрезал ломоть булки, отломал большой кусок колбасы и предупредил:

– Кушайте без церемоний, не отставайте от меня.

Я сказала, что играю на фортепиано, в детском саду мне поручили составить программу утренника к Октябрьским праздникам.

– Вы уже составили её?

– Нет.

Он достал бумагу, карандаш и продиктовал, какие детские стишки включить, обещал написать для детей новые стихи.

Наступила глубокая осень, а за нею зима. В условленные дни я встречалась с Хариком у него дома. Он подробно расспрашивал о моей работе, о подругах. О себе рассказывал мало. У меня сложилось впечатление, что он больше любит слушать, чем говорить. Но позже, когда мне довелось быть среди писателей и его друзей, моё мнение на этот счёт изменилось.

В редких случаях, когда я не могла прийти на свидание, я извещала запиской, которую моя подруга Рая бросала в его почтовый ящик.

Кроме неё никто не знал о моих встречах с Хариком. На работе об этом даже не подозревали. Он же интересовался всем, что там происходило, знал по именам сотрудников. И если я рассказывала о происшествиях, которые случились с кем-нибудь из них, то при следующей встрече он спрашивал, чем это кончилось. Часто он помогал мне подбирать сказки, басни и песенки для чтения с детьми. Случалось, сам сочинял детские стишки, песенки, но строго предупреждал, чтобы я не выдала автора. Очень жаль, что эти стихи не запомнились.

Будучи у него в гостях, я никогда не видела там никого, кроме хозяина. Но, как он сам мне рассказывал, к нему иногда заходили друзья. У него подчас ночевали начинающие поэты, приезжавшие из местечек, чтобы прочесть свои стихи Харику.

Как-то вечером накануне выходного дня к нему неожиданно пришли Зелик Аксельрод, с которым он меня познакомил ещё раньше, сестра Зелика – Рейзл, симпатичная девушка, к сожалению, хромавшая на одну ногу, и их отец.

– Мы шли мимо и решили зайти, – оправдывался Зелик.

– Это кстати, – сказал Харик и представил меня гостям. – Мне будто сердце подсказало, что сегодня ко мне зайдут. Не зря у меня приготовлено угощение. Диночка, помоги мне накрыть стол, а ты, Зелик, расставь стулья.

И правда, в другой комнате на скамье стояли две бутылки вина, а на столе – закуска. И тут я поняла, что этот визит не случайный. Харик был очень дружен с семьей Аксельрода. Думали даже, что они близкие родственники, на самом же деле – просто друзья. И тут мне пришло в голову, что если Харик решил познакомить меня с семьей Аксельрода, чтобы узнать их мнение, значит, он думает обо мне всерьёз. Я растерялась и боялась сказать что-нибудь невпопад. Харик и гости поняли моё состояние. Весёлый и общительный, Зелик своими шутками и проделками умел в любой ситуации создать хорошее настроение, и мы все покатывались со смеху... Потом он затеял игру в фанты. Одним словом, было весело.

Я почувствовала себя как дома, и была рада гостям. Рейзл сразу со мной подружилась, будто мы давно были знакомы. Только отец её сидел молча и улыбался.

Харик вместе с гостями проводил меня домой и на прощанье попросил завтра прийти к нему, дав понять, что предстоит важный разговор...

Назавтра, когда я пришла, он сказал?

– Ну, о чём будет разговор, ты, видно, догадываешься? Я вчера намекнул, чтобы это не было для тебя неожиданностью, чтобы ты могла обдумать. Так вот: хочу услышать от тебя, согласна ли ты быть моей женой? Но учти, что я намного старше тебя.

– Разница в возрасте меня не смущает, – ответила я. – Но быть женой поэта – большая ответственность... И ещё боюсь, что Вам будет скучно со мной.

– Больше тебя ничто не смущает?

– Нет, – ответила я.

– Эти твои опасения напрасны. Сама в этом убедишься. Но, прошу тебя, съезди к родителям в Бобруйск и посоветуйся с ними. Послушай, что они скажут.

– Мне нечего спрашивать, я уверена, что они не будут против. А если они даже стали бы возражать, я бы всё равно не послушалась.

– Всё-таки я тебя прошу, сделай, как я советую. Так принято издавна. Родители чтут традиции. И не скрывай от меня, если они не будут согласны.

В ближайший выходной я поехала в Бобруйск. В нашей семье было три сестры и брат. Как только мы перешли, как говорится, на свой хлеб, отец перестал вмешиваться в наши личные дела. Правда, от него иногда можно было услышать совет, но дальше – поступай, как считаешь нужным. Только в каждом деле веди себя пристойно. Он работал бухгалтером, всегда был занят работой, хозяйственными заботами. Воспитывала нас в основном мама.

Мать и отец меня внимательно выслушали.

– Кто знает, кто знает? – бубнил отец. – Уж чересчур высоко лезешь!

– Напрасные сомнения! – возразила мама и тут же добавила: – У многих больших людей жены обыкновенные. Я это из книг знаю, – и, обняв меня, промолвила: – Доченька не сомневайся. Такое счастье тебе привалило!

Утром я была уже в Минске. А неделю спустя, попрощавшись с хозяевами, взяла свой чемодан и с радостным трепетом в душе, но, признаюсь, с некоторым опасением отправилась навстречу новой судьбе.

Вместо свадьбы мы устроили небольшую дружескую пирушку. Были приглашены сотрудники редакции журнала «Штерн» («Звезда»), где Харик был главным редактором. Присутствовали также писатели, актёры и близкие друзья. Тамадой был весельчак Зелик Аксельрод. Он мило шутил и веселил нас анекдотами. Этот молодой талантливый поэт был в центре внимания любой компании, в которой появлялся.

Когда я рассказала на работе, что вышла замуж, мои коллеги обрадовались. Вместе с тем и обиделись, что я не пригласила их на свадьбу.

– Не было никакой свадьбы, – оправдываюсь я, – всего лишь дружеская пирушка в небольшой компании.

Однажды вечером, когда родители уже разобрали детей, одна из с­отрудниц увидела через распахнутое окно Изю и воскликнула:

– Смотрите, поэт Изи Харик вошёл в садик и идёт прямо к нам!

– Может быть, не он? – засомневалась заведующая.

Она подошла к окну.

– Видно, он хочет своего ребёнка устроить к нам в садик.

–  Но ведь он не женат, – послышалась реплика.

В кабинете засуетились, расставили стулья, разложили книги, стали прихорашиваться.

– Я пойду встречать его, – вызвалась я.

Вскоре мы вошли вдвоём.

– Познакомьтесь с моим мужем, – представила я его.

Сотрудницы переглянулись и словно онемели, никто не мог сказать ни слова.

– Что, вам не нравится её выбор? – шутливо спросил Харик.

Заведующая смущенно ответила:

– Что вы? Совсем наоборот, мы в восторге, но всё так неожиданно. Мы просто растерялись, будто все это происходит во сне.

С тех пор сотрудницы крепко подружились с нами, часто ходили к нам в гости и делились своими радостями и невзгодами.

Когда я стала женой Изи Харика, вскоре убедилась, что зря боялась этой планиды. Харик мне раньше говорил, что это не более ответственно, чем быть женой любого мужчины. Тут он был не совсем прав: далеко не каждый мужчина довольствовался бы такой скромной жизнью, как у нас это велось. Что бы я ни подавала к столу, всё было хорошо. Я никогда от него не слышала, что ему не нравится то или иное блюдо. Он во всём был со мной согласен. Но если я что-нибудь делала не так, он меня поучал таким тоном, каким отец учит ребёнка.

С первых дней нашей совместной жизни я его полностью освободила от хлопот по домашнему хозяйству. Я всё взяла в свои руки, хотя была в то время не из опытных хозяек. Но Харика это не тревожило.

– Ты даже не знаешь, какое большое дело для меня совершила, освободив от домашних забот, – говорил он. – Сколько времени это отнимало! Теперь совсем другое дело. Но, может быть, это нахальство с моей стороны, что я запряг тебя в такую телегу.

– Пусть это тебя не тревожит, – успокаивала я. – Мне это не в тягость. Мне даже нравится, когда мужчина не вмешивается в такие дела.

– Правда?

– Честное слово.

– Ну, если так, я спокоен.

Он всегда отдавал мне все деньги, которые получал, и никогда не требовал отчёта.

Приступив к обязанностям хозяйки, я принялась за генеральную уборку. Я вытащила из-под кровати большой тяжёлый чемодан.

– Что там, Изи? – спросила я его.

– Открой и увидишь.

Открываю чемодан... Полно женской одежды. Туфли, комбинации, халаты, две кофты, пальто и даже косметические принадлежности.

– Откуда это у тебя? – удивленно спрашиваю я. – И кому это принадлежит?

– Это всё твоё! – ответил он мне. – Помнишь, как однажды я тебе привёз из Москвы пару туфель, а ты не хотела их брать. Вот они и лежат. С тех пор, когда я с бригадой писателей выезжал куда-нибудь и они покупали подарки для своих жён и детей, я следовал их примеру, уверенный, что, когда ты станешь моей женой, всё это тебе пригодится. И как доказательство – все купленные платья твоего размера. Примерь и сама убедишься.

И тут я поняла, почему Харик интересовался размерами моей обуви и одежды.

Несмотря на то, что я освобождала его от домашних хлопот, всё равно у него не хватало времени. На работу он уходил рано утром и возвращался к шести вечера. Кроме того, что он был председателем еврейской писательской организации Белоруссии, он был главным редактором журнала «Штерн». К тому же вёл общественную деятельность: был членом ЦИК БССР, членом-корреспондентом АН БССР, членом президиума Союза писателей СССР и БССР. Не удивительно, что ему не хватало дня. Часто он задерживался на заседаниях, сессиях, пленумах и литературных вечерах. В свободное время до поздней ночи засиживался за письменным столом, редактировал произведения, отвечал на письма, читал.

Первое время я не замечала, когда он пишет новые стихи. Днями и ночами он был занят другими делами. А новые стихи появлялись нередко. Я замечала их, только когда он переписывал уже готовые. Потом я узнала, что создавались они в основном ночью, когда в доме все спали крепким сном. Но когда он замышлял более серьёзную вещь – поэму, он брал отпуск и уезжал в Дом творчества в Пуховичи. К этому надо добавить, что Харик был не из тех поэтов, которые пишут очень много. Случалось, что на протяжении года он ничего не сочинял. Зато когда в печати появлялся цикл его стихов или поэма, то это становилось событием в еврейской литературе и не только в еврейской.

В те дни, когда ему приходилось много работать, он часто у меня допытывался:

– Скажи, тебе не скучно со мной? Ты, наверное, не так представляла себе семейную жизнь...

– Мне не скучно, – уверяла я. – Наоборот, я боялась, что мы всё время будем в компаниях, в суете, и это мне было бы совсем не по душе.

– Ах, как ты умеешь льстить! – говорил он. – Но не горюй, не всегда я так занят. Вот наступит лето, вечера станут большими, мы сможем снова гулять за городом, будем ходить в театр, кино, ты познакомишься с моими друзьями.

– Меня не тревожит, если всё останется так, как теперь, – сказала я ему.

Однажды в выходной я приготовила обед из еврейских блюд: лапшёвую запеканку и морковный цимес.

– Смотри-ка, ты и это умеешь? – удивился Изи. – Чем дальше, тем больше у тебя открывается талантов. Жаль, что нет при этом Зелика Аксельрода и Лазаря Кацовича. Они часто приглашали меня на такие обеды.

В следующий раз я ему приготовила белорусские блюда: суп-затирку и драники. Они были так зажарены, что светились. К этому я ещё прибавила мочанку со сметаной и творогом.

– Ты просто творишь чудеса! – восхищался Харик. – У тебя это получается не хуже, чем у Владиславы Францевны, жены Купалы. Меня туда иногда приглашают на обед.

К нам нередко заходили друзья Харика, и часто – начинающие поэты. Они появлялись без предупреждения и читали новые стихи. Однажды в зимний вечер я слышу, как кто-то шуршит за дверьми. Открываю, на пороге стоит худощавый паренек, чуть-чуть сутулый. Шапка, как у Изи. И так же причесывает кудрявую шевелюру. Тужурка и гетры тоже, как у Изи. Для полноты картины не хватает только пенсне.

– Мне к товарищу Харику, – промолвил он певучим голосом.

– Рувелэ, заходи! – слышится из комнаты голос Изи.

Паренёк заходит в коридор, снимает калоши, пальто. Костюм на нём свежевыглаженный, от шевелюры пахнет одеколоном.

– Добрый вечер! – произносит он напевно.

– Что ты стоишь у дверей, Рувелэ? – говорит ему Изи. – Садись к столу и не бойся. Моя жена не кусается. – И тут же обратился ко мне: – Это Рува Рейзин, молодой поэт.

Заметив, что я рассматриваю его с интересом, он отводит от меня глаза и садится к столу.

– Я был у товарища ... Здесь близко живёт... И вот решил к вам зайти.

– Значит, ты уже давно из дому, – заключил Изи. – А коль так, нужно что-нибудь перекусить.

Гость посмотрел на меня и опустил глаза.

– Нет, – решил он, – я вам лучше почитаю свои стихи.

– А нельзя ли и то, и другое? – с притворной серьёзностью спросил у него Изи.

Рува смущенно улыбнулся, не зная, что ответить. Я ушла на кухню готовить угощение. Вскоре зашёл Изи и шепнул мне на ухо:

– Поставь еду и уйди на время. Он постесняется есть в твоём присутствии. Ко мне он уже привык.

И действительно: как только я ушла на кухню, послышалось, как гость что-то рассказывает Изи.

Когда он стал читать стихи, я присела на диван. Харик стихи одобрил, однако высказал несколько замечаний.

– Изи, – сказала я, когда мы остались одни, – он во всём подражает тебе, даже читать он старался, как ты. Со стороны кажется, что он тебя пародирует.

– Ему хочется выглядеть, как поэту, и он, видимо, уверен, что я модель этого...

– Если так, то он сделал правильный выбор.

– Диночка, дорогая, ты мне льстишь? Не забудь, что ты мой самый близкий человек и должна говорить правду...

– Поверь, я говорю это от всей души.

– Неужели я в самом деле выгляжу, как поэт? – усомнился Изя, посмотрел на себя в зеркало и задумался.

Спустя короткое время к нам пришёл ещё один начинающий поэт, только не худой, как Рува, а здоровый, широкоплечий. Шапка у него была, как у Изи, и так же лежала на кудрявой шевелюре. Пальто тоже было, как у Изи, короткое и из того же материала. На ботинках – светлые гетры.

– А, Мотя, давно не видал тебя, – говорит ему Изи.

– Нет времени, – оправдывался Мотя. – Моя Рохеле работает, а я сижу целый день с сыном. Такой бандит, его нельзя оставить одного ни на секунду.

– Так ты за это время насочинил три пуда стихов, – обратился к нему Изи, – пусть бы хоть горсточку захватил с собой...

– Трёх пудов нет, конечно. Но то, что написал, я принёс.

– Это молодой поэт Мотя Грубьян, – сказал мне Изи. – Пишет он много и, к удивлению, хорошо.

– Почему к удивлению? – спросил Мотя. Потому что у тех, кто пишет много, редко получается хорошо.

Этот держался свободнее, чем Рува. Сел к столу и сразу стал читать. Когда он ушел, Изи сказал:

– Со временем из него выйдет важный поэт...

Из начинающих, которые приходили к нам, мне запомнились Мотя Дехтяр, Лев Талалай и Геннадий Шведик. Мотя Дехтяр был красивый парень, бодрый, весёлый, держал себя с достоинством. Он писал лирические новеллы и рассказы. В его произведениях сильно сказывалась экзотика Полесья, где он родился и провёл детство. Лев Талалай заходил к нам не часто. Он был выходец из крестьян. Высокий, худой, при разговоре нажимал на букву «л», говорил басом. Когда я его впервые увидела, он уже был автором книги стихов под названием «Мой сноп – мой первенец».

Из начинающих поэтов Геннадий Шведик был наиболее эрудированным, особенно глубоко разбирался в литературе и искусстве. Однажды он пришёл к нам с красивой девушкой, брюнеткой. Одета она была так же, как и он, со вкусом. Звали её Бетя. Она чувствовала себя свободно и умела держаться в обществе. Спустя некоторое время они поженились и с тех пор приходили к нам вместе.

Лев Талалай дружил с Геннадием Шведиком. Когда они шли рядом, то выглядели, как персонажи кино – Пат и Паташон.

Этим не ограничивается число начинающих писателей, которых Харик привлекал к литературе. Можно к ним прибавить Хаима Ласкера, Самуила Гелмонда, Григория Березкина, Григория Релеса, Хаима Гуревича, Семена Лельчука, Пиню Плоткина, Липу Гелера, Бориса Медреша, Захара Барсука, Матвея Каплана, Цалу Ботвинника и многих других.

Меня беспокоило, что они отнимают у Изи много времени. И однажды я ему посоветовала:

– Ты принимал бы их в редакции и выиграл бы время, в котором крайне нуждаешься...

Он ответил:

– Не думай, что в редакции у меня много свободного времени. Приходится читать немало писем и манускриптов. Приходят писатели. Каждого надо принять и выслушать. К тому же я ещё являюсь председателем еврейской писательской организации. Приходят со всевозможными вопросами. И как депутат Центрального исполнительного комитета я тоже исполняю немало обязанностей...

– Если так, установи регламент, когда им приходить, чтобы ты мог планировать время...

– Что я, чиновник, что ли? А вообще, как видишь, они не так уж часто бывают, когда приходят, стараются долго не задерживаться. Умные ребята. Знают, как себя вести. И вообще мне нравится, когда они заходят. Приятно проводить время среди молодёжи.

С тех пор я стала принимать их ещё лучше. Однако чувствовалось, что с Изей они держались проще, чем со мной. Они доверяли ему свои личные секреты, рассказывали о своих радостях и неудачах.

Однажды, когда Изи уехал в Москву, Мотя Дехтяр дал ему адрес брата и просил передать ему привет. Изи выполнил его просьбу.

– Ну, это не лезет ни в какие ворота, – сказала я ему. – Как Дехтяр позволил себе обратиться к тебе с такой мелкой просьбой? Другой на твоем месте обиделся бы.

– Ты, наверное, не поняла ситуации. Ему хотелось показать брату, что он, Мотя Дехтяр, со мной в дружбе, что я выполняю его личные просьбы. Почему я должен был отказать ему? А вообще, мне самому интересно было видеть, что представляет собой брат Моти. И как раз хорошо получилось. Я побывал в интересной компании молодых людей. Мы прекрасно провели время. Поздно вечером они меня проводили до гостиницы. А брат Моти не знал, как меня благодарить.

Из старшего поколения питомцев Харика, как их называли, к нам иногда заходили Моисей Тейф, Мендл Лившиц, Лазарь Кацович, Эля Каган, И­зраиль Серебряный, Рива Рубина, Сарра Каган, Айзик Каган и другие.

Тейф тогда учился в Москве. У нас бывал, когда приезжал на каникулы. Здоровый юноша с круглым лицом. Обычно носил серый костюм. Брюки-клёш заправлены в короткие сапоги. Выглядел, как циркач, который гнёт подковы на арене и поднимает штангу. Большой жизнелюб, он держал себя в компании свободно и даже бесцеремонно. Был находчивым и остроумным. Когда его задевали словом, в долгу не оставался. Был отличным рассказчиком. Иногда он заходил к нам с женой, известной тогда певицей Розой Плоткиной, обаятельной, приятной и славной женщиной. Их появление в доме превращалось в настоящий праздник. Она часто пела песни на слова Изи Харика. Мы были ей очень благодарны за то удовольствие, которое она доставляла.

Поэт Гирш Каменецкий отличался спокойствием и сдержанностью. Многими чертами характера он был противоположностью Моисею Тейфу. Каменецкий был деликатен в словах, в спорах не горячился, а спокойно и убедительно доказывал свою правоту. Любил острить, но осторожно, чтобы кого-нибудь этим не обидеть.

С достоинством держал себя Израиль Серебряный. Вообще, это был серьёзный человек, большой молчальник. Когда он включался в спор на литературную тему, его слушали с большим интересом.

Рива Рубина заходила с мужем – Меером Аксельродом, талантливым художником, родным братом Зелика Аксельрода. Меер по обыкновению приносил свои эскизы и просил высказать о них мнение.

Всегда было весело и приятно, когда собирались Моисей Кульбак, Зелик Аксельрод, Эля Каган, Мендл Лившиц. Нередко к ним присоединялся Айзик Платнер. Остроты и шутки не смолкали ни на минуту. Мы хохотали до слёз. Нередко шутки задевали присутствующих, друг друга они не особенно щадили, однако никто не обижался, за меткую остроту прощали нанесённую обиду.

Помню, как Эля Каган рассказывал о выступлении группы писателей в Борисове. Харика на том вечере не было. Но был один из молодых поэтов, который подражал Харику не только в стихах, но старался и внешностью походить на него. Молодой поэт был маленького роста, худенький, просто заморыш. Но шевелюра у него была точно как у Харика. И пенсне носил. И осанка, как у Изи. И вот пожилая женщина из зала внимательно посмотрела на этого заморыша, всплеснула руками и со вздохом произнесла:

– Увы и ах, что из Харика стало!

Один из писателей, не очень талантливый, но высокого о себе мнения,  рассказывал, что его переводят на узбекский и грузинский языки. Сразу же у Лившица возникла эпиграмма. В дословном переводе на русский язык она звучит так:

«Пусть тебя переводят на многие языки!

Тогда больше людей будут над тобой смеяться».

Эпиграмму Лившица я помню до сих пор.

Из более старшего поколения к нам заходили критики Яша Бронштейн. Ехескул Дунец, Давид Курланд, поэты Арон Юдельсон, Эля Савиковский. прозаики Цодик Долгопольский, Ура Финкель. Крепкая дружба связывала Изи Харика с Яшей Бронштейном. Они были почти ровесники. Бронштейн часто к нам заходил. Беседы их были деловые, серьёзные. Бронштейн в своих критических работах уделял большое внимание Харику. Это были не просто дифирамбы, а глубокий анализ поэтических произведений. Изи высоко ценил критику Бронштейна и считался с его мнением.

Было бы неправильно, если бы создалось впечатление, что по вечерам нас осаждали гости. Случалось, что на протяжении недели, а то и месяца к нам никто не заходил. Несмотря на то, что я освободила Изи от ведения хозяйства, всё равно свободного времени у него не было. Он трудился днями и вечерами и чувствовал себя усталым. Однажды я его уговорила поехать отдыхать на Кавказ. Это было в марте 1934 года, но в дороге, не доезжая до Гомеля, я почувствовала себя плохо. Нам предстояло ехать через Харьков. Там в это время жил известный еврейский поэт Ицик Фефер. Мы решили остановиться в Харькове и обратиться за помощью к врачам.

Изи с гомельского вокзала телеграфировал Феферу, чтобы он нас встретил. Фефер с женой Рохл встретили нас на вокзале и на такси увезли к себе. Сразу вызвали «скорую помощь». Врач прописал постельный режим. Болезнь длилась около месяца. Фефер и его жена отнеслись к нам, как к самым близким и родным. За этот месяц Изи и Фефер крепко подружились. В Харькове Изи сочинил известное стихотворение «Васильева Карина», о той девочке, что родилась в Арктике на ледоколе «Челюскин». Из Харькова мы вернулись домой. Дружба с Фефером с годами ещё больше окрепла. Мы обменивались письмами, поздравлениями и время от времени встречались.

В июле 1934 года у нас родился сын. Он был маленький, слабенький. Мы опасались за его жизнь. Но велика была гордость Изи.

– Я уже отец, отец! – сообщал он всем. – Совсем недавно я был одинок. Теперь я муж и отец. Ничего, мы сделаем всё, чтобы поставить его на ноги.

Ночью Изи часто просыпался и подходил к детской кроватке. Он специально ездил в Москву за медикаментами для меня и ребёнка. Приводил профессоров. Изи хотел, чтобы ребёнок носил имя его отца – Давид. Но так как малютка был в опасности, я боялась дать ему это имя, ибо, если с ним что-либо случится, Изи ещё тяжелее будет переносить потерю.

– Изи, – предложила я, – имя твоего отца сохраним для другого сына, а этого назовем Юликом, потому что он родился в июле. Имя звучит поэтично...

Изя грустно усмехнулся и согласился.

Нам улыбнулось счастье, у Юлика появился аппетит, и он начал набирать вес. Нашей радости не было границ. Когда ребёнок окреп и не нуждался в повседневной помощи, Изи успокоился и установил прежний режим дня.

Спустя некоторое время он пришёл домой с вестью:

– Из Белоруссии едет в Биробиджан большая делегация, и меня назначили её руководителем. Мы отвезем туда вагон подарков.

Харик гордился, когда ему доверяли общественные поручение. Это его радовало не меньше, чем успехи в творчестве.

– Одно меня беспокоит, – добавил он, – что ты останешься одна с Юликом.

У нас было решено, что я временно освобожусь от работы. Около двух месяцев длилась эта поездка. Из Биробиджана Харик вернулся с циклом стихов, посвящённых Еврейской автономной области. Они были напечатаны одновременно на белорусском и русском языках.

Вскоре из Союза писателей сообщили, что мы можем переехать в новую квартиру в Доме специалистов, на углу Долгобродской и Советской улиц. Переезжать нам помогала семья Аксельрода. Нашими новыми соседями по дому стали известные белорусские писатели Змитрок Бядуля и Андрей Александрович.

Самуил Ефимович (у нас в доме было принято именовать Бядулю по имени и отчеству) и его супруга Мария Исааковна иногда заходили к нам на чай. Летом наши семьи выезжали на дачу в Ждановичи, недалеко от Минска. Харик и Бядуля утром уезжали пригородным поездом в Минск, а вечером возвращались.

По вечерам Изя любил бродить по лесу. Я знала: раз он уединяется и что-то поет, значит, его посетила муза. И действительно, Харик на протяжении лета создал известную поэму «На чужом пиру».

Иногда Харик гулял вместе с Бядулей. Возвращались они ночью. В таких случаях я и Мария Исааковна не беспокоились, знали, что с Бядулей в лесу не заблудишься. В молодости он работал в лесопромышленности и в любом лесу ориентировался, как у себя дома.

В зимние вечера к нам время от времени заходили народный поэт Янка Купала с Владиславой Францевной. Купала был спокойный, выдержанный и очень добродушный человек. Иван Доминикович интересовался еврейскими поговорками и пословицами, сказками и легендами. Владислава Францевна очень мило и остроумно шутила. Мне она давала советы по тем или иным домашним делам. Ко мне и Изи она обращалась на «ты».

По настоянию Изи я поступила заочно в Минский педагогический институт. Нам пришлось взять домашнюю работницу. Рекомендовали белорусскую крестьянскую девушку, звали её Маней. Мы были ровесницами. На неё можно было положиться. Она была славная, я скучала, когда она уезжала на пару дней к родителям.

Однажды Изи мне сказал:

– Посторонний, который не знает нас, присмотревшись, как ты относишься к Мане, не смог бы определить, кто из вас хозяйка, а кто домашняя работница.

– Почему ты это говоришь? – спросила я.

– Мне это нравится. По правде говоря, я немного опасался, что, когда ты станешь хозяйкой большой квартиры и будет у тебя домашняя работница ты возгордишься. К счастью, это не оправдалось.

Я старалась делать всё, как ему нравилось, но не только для того, чтобы угодить. Я была убеждена, что делать или поступать так, как он хочет, значит быть на правильном пути.

В нашей домашней библиотеке было много книг белорусских писателей. Большинство, конечно, с автографами. Изи Харик внимательно следил за белорусской литературой. Из новинок 30-х годов, насколько мне помнится, ему более всего нравились произведения Якуба Коласа «Дрыгва», Михася Лынькова «На чырвоных лядах», Змитрака Бядули «Наблiжэнне», Кузьмы Чорнага «Трэцяе пакаленне», Платона Галавача «Спалох на загонах». Я это запомнила потому, что, по его рекомендации, все эти книги тогда же прочла.

Ему импонировала поэзия Михася Чарота, Владимира Хадыки, Петруся Бровки, Аркадия Кулешова, Юлия Таубина и др.

Помимо Янки Купалы, Змитрака Бядули, из белорусских писателей у нас бывали Михась Лыньков, Андрей Александрович, Платон Галавач, Петрусь Бровка, Петро Глебка, Алесь Кучар, Алесь Дудар, Михась Климкович, Микола Хведарович и др.

Изи Харик был кровно связан с родным краем, и это чувствовалось во всей его поэзии.

Харик часто бывал в разъездах. Меня он брал с собою, когда гостила у нас моя мать, она помогала домашней работнице присматривать за детьми.

Особенно мне запомнилась поездка в Москву на юбилей А.С. Пушкина. Это было в феврале 1937 года. Изи Харик был в числе делегатов, приглашённых в Москву на юбилейные торжества.

В перерывах жена Янки Купалы Владислава Францевна, жена Андрея Александровича Бетти и я ходили осматривать город. Владислава Францевна, желая нас рассмешить, разыгрывала из себя отсталую провинциальную женщину, которая впервые попала в большой город. Когда пришлось спуститься в метро, она завопила:

– А божухна мой! Ой, мамочки мои! Куда же эта лестница завезет нас: в рай или в пекло? Надо сначала выяснить, а потом поедем.

Тут двое военных взяли её под руки и свели вниз.

– Ну, с такими хлопцами и в пекло не страшно! – заключила она.

Мы хохотали до слёз. А одна женщина, не разгадав шутки, удивилась:

– А я и не думала, что ещё есть такие суеверные и отсталые люди!

Тут я не выдержала и сказала:

– Вы лишены чувства юмора, мадам! Это же не отсталая женщина, а жена народного поэта Янки Купалы. Она просто шутит.

Сказала я это, чтобы выручить Владиславу Францевну, а получилось, что оказала ей медвежью услугу. Её тут же окружили со всех сторон и начали расспрашивать о Купале: здесь ли он сейчас и как бы его повидать, и вообще, они очень рады, что видят жену такого известного поэта. Владислава Францевна чувствовала себя очень неловко. А когда мы вышли из метро, мне досталось от неё за то, что выдала ее:

– Узнает Яночка, больше никуда с собою не возьмёт.

Мы с Бетти заверили её, что он об этом эпизоде знать не будет.

Однако я не выдержала и рассказала Изи. Он ничего плохого в этом не нашёл и тут же в моём присутствии рассказал Ивану Доминиковичу:

– Да, это в ее стиле, – заключил он и тут же сам рассмеялся.

Я присутствовала и на приёме, устроенном в честь юбилея А.С. Пушкина. Очутившись впервые в таком окружении и такой обстановке, я не знала, как себя вести за столом.

– Делай всё, как я, – подсказал мне Изи.

Произносили гост. И я подняла свой бокал. Заметив, что я только пригубила вино и оно осталось почти нетронутым, Иван Доминикович, сидевший рядом и, видимо, услышавший наставления Изи, заметил, указывая на бокал:

– Изя, она тебя подводит.

– Боюсь, что после первой рюмки нам с вами придется делать, как она.

– После первой рановато, – отшучивался Иван Доминикович, – а вот после третьей – пожалуй.

Это был первый и последний раз, когда я присутствовала на большом приёме.

В 1936 году у нас родился второй сын, крепкий, увесистый.

– Ну, этот у нас будет богатырем! – твердил Изи. – Юлик уже не будет единственным.

– Пусть его назовут Давидом, – предложила я.

– Не иначе, – подтвердил Изи.

И вот уже много лет, как из всей нашей семьи осталась я одна. Единственное моё утешение – это то, что поэзия Изи Харика жива и будет жить многие века. Его стихи и поэмы будут переходить из поколения в поколение и радовать и бодрить сердца, возбуждая в них чувства любви, благородства и призывать к добрым деяниям на благо человечества.

Дина ХАРИК,

Журнал «Мишпоха №7