Кинорежиссёр Стивен Спилберг, сняв фильм «Список Шиндлера», решил список продолжить. Во многих странах мира, в том числе и в Израиле, действует «Фонд Спилберга», задача которого кино-документировать рассказы евреев, переживших Холокост. В списке «Фонда» – значится и Роман Ягелл, израильский бригадный генерал.
Пуля для командира
Это случилось в 1956 году. Роману Ягеллу, полковнику польской армии, командиру полка дивизии имени Костюшко, офицеру, прошедшему Вторую мировую войну от первого до последнего дня, командир дивизии сказал: «Я покажу тебе, где раки зимуют, паршивый жид». В ответ офицер Ягелл, выхватил пистолет и выстрелил в командира-антисемита. В тот момент Роман Ягелл не знал достигла ли пуля цели, попал ли он в командира дивизии. Разве в такие минуты думаешь об этом? Наверное, думаешь стоит ли жить на таком свете, в том мире, где недавно – во время Холокоста – погибла вся твоя семья: отец Давид, мать Двойра, сестры Рахель, Эстер, Рузя Геня, братья Хиль, Мендель, Шимек, Ицхак – все близкие родственники – 350 человек. А с дальними – в два раза больше. И офицер польской армии Роман Ягелл выстрелил ещё раз, но теперь уже – в себя.
Последние дни евреев Бирчи.
Из монолога бригадного генерала
«Я, Роман Ягелл, родился 1 мая 1922 года в Польше (Галиция), в маленьком селе Ягелло. Кода мне было пять лет, наша семья переехала в Бирчу. У нас была большая семья – семь сестёр и семеро братьев. Дед был раввином, дядя – хазаном, отец торговал мясом. В 15 лет, после окончания школы, я поехал на учёбу в краковскую гимназию. Но, как только немцы и русские разделили Польшу (1939 год), сестра Сара, работавшая медсестрой в краковской больнице, посадила меня на поезд и отправила домой. В пути поезд задержали немцы. Я и сопровождавший меня брат Хиль отправились дальше пешком. По дороге мы опять попали в лапы к немцам, но нам удалось бежать.
В Бирче – дома – плакала мама. Она сообщила нам, что один из местных жителей увёл отца неизвестно куда. Мы обегали всё село и нашли отца в синагоге. Там же был и тот самый коллаборационист, он заставлял евреев срывать двери с петель, выносить стулья и скамейки из синагоги. Деревянные доски и мебель должны были пойти на строительство столовой для немцев.
Мы с братом упросили австрийца, наблюдавшего за работой, чтобы отца отправили домой, а мы закончим за него.
Евреи Бирчи ждали, что с ними будет. Немцы задержали 50 человек, а остальных выгнали из селения. Чтобы спасти арестованных, одна часть украинских жителей села (в отличии от другой части – коллаборационистов) собрала деньги, кто сколько мог, и выкупили евреев. И было это до соглашения между русскими и немцами о том, что граница, разделившая Германию и СССР, пройдёт по реке Сан.
После подписания соглашения немцы стали покидать Бирчу. В эти, последние минуты один из местных, с которым я учился в школе, закричал им, что я, Роман Ягелл, еврей и меня надо убить. Немец ответил, что уже не может этого сделать, ибо подписано соглашение. Так я первый раз в жизни избежал смерти».
После выстрела в сердце
Никто не знал, выживет ли полковник Роман. А если и выживет, то как реагировать на его выстрелы?! Отдать под суд? Тогда всплывёт причина: антисемитизм командира дивизии имени Костюшко. Но в Польше, как и во всём соцлагере того времени, утверждали, что у них антисемитизма нет. О деле Ягелла старались молчать. Считалось, что министр обороны Польши, маршал Рокоссовский дал указание: случай, связанный с полковником Ягеллом, а также его имя – не упоминать. А значит – немедленно забыть!
Оправившись, полковник Роман уже не считал для себя возможным оставаться в дивизии Костюшко. Не мог оставаться и в Польше. Ведь когда он вернулся в Бирчу после войны и узнал, что все родные погибли, он стал проклинать Б-га, людей – всех! Вот тогда-то он и решил: идти ему некуда, он останется в польской армии и будет в ней служить до самой смерти. Он считал себя настоящим поляком и стопроцентным солдатом. Роман Ягелл не хотел даже вспоминать, что он еврей. Прошлое для него умерло вместе с семьей.
«Но, когда мне напомнили, кто я, – признался Ягелл, – я понял, что еврей остается евреем, и решил репатриироваться в Израиль».
Будущем генералу иврит давался с большим трудом. И только после того, как одна семья – мать и сын – крепко взялись за него («Неужели ты хочешь подметать улицы?!»), он поднажал и потихоньку стал продвигаться в языке. Когда он, репатриант, бывший полковник польской армии, встретился с генералом израильской армии Хаимом Бар-Левом, тот сразу заявил Роману, что для танковых войск тот уже староват – тридцать пять лет! А вот в пограничники ещё могут взять. Но начинать придётся с нуля. Воинские звания, полученные в иностранных армиях, здесь не засчитываются. Так полковник Войска Польского стал младшим лейтенантом пограничных войск Израиля.
На службу вместо брата.
Из монолога бригадного генерала
«В 1940 году русские стали брать на службу людей с территории Польши. Пришла повестка и моему брату Хилю. Но он служить в армии не хотел, и тогда я пошёл вместо него. Я говорил на идиш и по-немецки, и потому меня определили переводчиком в пограничную службу. Однажды к советскому берегу приблизилась немецкая лодка с людьми. В то время немцы частенько выдворяли со своей территории «нежелательных лиц» и передавали их советским пограничникам. Так вот, в одной лодке было десять человек. Среди них – еврей с длиной бородой. Он советским пограничникам почему-то не приглянулся. И они решили отослать его назад, хорошо понимая, чем это ему грозит. Старый еврей стал умолять пограничников разрешить ему ступить на советскую землю. А сопровождавшая людей немецкая охрана начала издеваться над стариком. Я не выдержал и ударил одного из немцев… Русские пограничники вступились за своего союзника. И меня тут же арестовали. Под трибунал отдать не успели: приближался 1941 год. Но к пограничным заставам больше не подпускали, отказались от моих услуг».
Слух о русском офицере в ЦАХАЛе
На израильской границе, где начал свою службу младший лейтенант Ягелл, всё было не так, как на советско-польской границах. Там пограничники, по мнению Романа, могут прохаживаться и курить папироску: везде проволока, сигнализация. Здесь же одни камни и песок на многие километры. Всё отрыто. Не применялось даже такое простое средство ограждения, как вспаханная полоса. И младший лейтенант принялся «пахать». Он первым ввёл «вспаханную полосу» на израильской границе. После этого «полосу» стали применять и на других участках. А кроме того, Роман заставил своих солдат изучить топографию местности, запоминать, где какой камень лежит.
Однажды поступило сообщение, что готовится прорыв группы террористов. И младший лейтенант Ягелл выставил засаду. Одну – на тридцать километров. И именно в этом месте решили пройти нарушители, и именно на эту засаду – единственную – они и напоролись.
Но не всегда пограничникам так везло. Чаще приходилось вступать в бой, прочесывать близлежащие рощи, склоны в поисках тех, кто убивал людей, крал скот или пытался напасть на слад с амуницией и оружием. А ещё надо было найти общий язык с феллахами с противоположной стороны границы. Дело в том, что они не понимали, что такое граница, и привыкли шастать туда-сюда. И тогда с ними приходилось вести «разъяснительную работу»: на своей стороне ходите, но границу не пересекайте, а мы на своей стороне буем ходить куда хотим, но границу тоже пересекать не будем.
Но однажды всё-таки её пришлось пересечь.
Один бандит перешёл границ и захватил девушку из ближайшего селения. И увёл на свою сторону. Офицеру Ягеллу стало известно, что насильник прячется в садах около границы. Ягелл пошёл брать бандита. При задержании будущий генерал выражался таким многоэтажным матом, что на следующий день все – с этой и с той стороны – говорили о том, что операцию по задержанию преступника проводил русский офицер, находящийся на службе в израильской армии
«Ты не можешь идти в партизаны!»
Из монолога бригадного генерала
«В Киеве наша группа получила приказ защищать мост, по котором через Днепр шли поезда с ранеными. Мы засекли группу, которая, по всей видимости, работала на немцев и пыталась этот мост взорвать. Но мы заняли мост и охраняли его, пока не прошёл последний эшелон. С передовой нас вернули в Киев. Туда прибыл маршал Будённый. Он хотел создавать партизанские отряды. Будённый сам отбирал людей и лично беседовал с каждым. Вскоре очередь дошла и до меня. Я сказал, что я еврей. На что Будённый ответил: «Ты не можешь идти в партизаны!» Так я и не стал партизаном, а остался бойцом Красной Армии.
Под Харьковом, возле местечка Перятино, мы попали в окружение, а затем – в плен. Немцы стали проводить селекцию пленных. Один из «наших» донёс, что я еврей. И меня отправили в группу пленных евреев. Немцы забрали у нас сапоги и вещмешки. А потом один из них вдруг заговорил со мной по-польски. Я ответил, рассказал, где родился. Он вернул мне сапоги и вещмешок, объяснив свой поступок тем, что он сам из тех же краев. Через некоторое время нас – два десятка евреев – посадили в грузовик, накрытый брезентом и куда-то повезли. Мой «знакомый» немец сказал мне по-польски, что я лично могу бежать. Но я отказался и попросил его отвезти нас подальше и оставить там. Но когда я узнал, что есть приказ расстреливать всех евреев и коммунистов, а остальных отправлять в Германию, то сказал одному из пленных, что мы должны бежать. И мы совершили побег».
Военный губернатор Старого города
На израильской заставе, где служил Роман Янгелл, никогда не было спокойно. А охраняла эта застава участок границы с Иорданией – пятьдесят километров. Генералу Ягеллу, который привык ко всему, кажется, что только в 1965 году, когда начал действовать ФАТХ, граница стала «горячей».
С иорданской армией израильские пограничники, по словам Романа Ягелла, ладили. Иорданцы даже помогали ловить бандитов. Ведь были такие, что убивали и здесь, и там. В этих случаях пограничники нередко координировали свои действия. Но уже тогда чувствовалось, что-то должно произойти.
Это случилось в 1967 году. Роман в это время лежал в госпитале, но, когда услышал, что египетские войска вступили в Синай, схватил вещи – и на заставу. Она размещалась на железнодорожной станции, построенной ещё в незапамятные времена. И он знал, что иорданцы за все войны хорошо к ней пристрелялись. Ягелл – к тому времени уже командир полка – первым делом решил вывести подчинённых, а среди них было много новичков, из-под возможного обстрела. Он отвёл бойцов на не пристрелянное место, приказал отрыть окопы и возвести перед ними укрытия из шпал.
Пограничный полк Ягелла сделал два боевых рейда. На языке пограничников это называется «прочесыванием». Один – до Калькилии, второй – до Туль-Карема. А потом их направили брать Иерусалим вместе с бригадой Моты Гура. Вместе вошли в Старый город. После освобождения – почти месяц – Роман Ягелл был военным губернатором Старого города, генерал Лахат (Чич) – мэром (всего) Иерусалима, а Хаим Герцог – губернатором освобождённых земель.
Получив новое назначение, опытный офицер Ягелл оказался в роли новичка. «Что это такое – военный губернатор?» На что Моше Даян ответил: «Мы сами не знаем, что это такое и как это делается. Но англичане знали, как это делается, и всё же проиграли. А мы не знаем, как это делается, но выиграли. Значит, будем делать это хорошо».
Первым делом Ягелл обследовал улочки Старого города. В иорданской казарме он обнаружил склад продуктов. Они немедленно были распределены между голодными и перепуганными арабами. После этого военный губернатор приказал купить огромные замки и повесить их на дверях магазинов, хозяева которых – арабы – бежали из города. Оставшиеся арабы видели, как ведёт себя военный комендант, и при встрече целовали ему руки и ноги. Он тогда свободно ходил по Старому городу. «Сейчас стало хуже, – признался при нашем разговоре бригадный генерал Ягелл, – я уже редко езжу в Иерусалим. Опасаюсь – чуть свернёшь влево или вправо – и попадёшь к арабам. И это говорю я – генерал! Вот до чего дошло!» На вопрос, не было ли ошибкой удерживать арабов, а в некоторых случаях даже насильно возвращать их в свои дома, генерал ответил: «Солдат может быть убийцей, а может быть и честным человеком. Не надо переходить эту грань. Солдат должен беречь своё лицо».
Песах после боя.
Из монолога бригадного генерала
«После Киева мне вручили медаль «За отвагу» и сказали, что создается польская дивизия. Я сразу же отказался туда ехать, всё-таки я уже привык к своей роте, своим товарищам. Но меня и других поляков отправили к месту дислокации дивизии имени Костюшко. Там нас выстроили и стали выяснять, нет ли среди нас евреев или украинцев. Я хотел сделать шаг вперёд, но мой друг, тоже еврей, удержал меня от этого шага. В польскую дивизию не хотели брать ни евреев, ни украинцев. Боялись, что все поляки сбегут и останутся одни евреи и украинцы. Но так как мы промолчали, нас направили на медкомиссию. Я и мой друг попали к врачу, который, мне кажется, тоже был евреем, так как, оглядев нас, всё понял, но сказал только одно: «Годен!»
К тому времени я уже был сержантом Красной Армии, и потому меня послали на первые офицерские курсы для подготовки командного состава новой польской армии.
Помню первый бой, который приняли наши бойцы. Из 130 человек в живых осталось 30. Я был ранен и попал в госпиталь. А когда вылечился и нашёл свою дивизию, то узнал, что меня вычеркнули из списка личного состава как без вести пропавшего. Когда мы вошли в Бердичев, там со мной произошла следующая история.
Как-то я проходил мимо синагоги. Там я увидел евреев, уцелевших в этом аду. Один из них признал во мне еврея. Он пригласил меня в синагогу – ведь сегодня Песах. Оставшиеся в живых молились в тот день за тех евреев, кто попал в руки к фашистам. Тогда я ещё не знал, что случилось с моими близкими.
Слёзы вместо кадиша
Заместитель военного коменданта Старого города, зная, что у коменданта вся семья погибла во время Второй мировой войны, сказал ему: «Знаешь, Роман, ты никогда не читал кадиш по своей семье, потому что не знаешь, где она похоронена, но сейчас, когда освободили Стену плача и мы стоим возле неё, ты можешь произнести эту молитву».
Ягелл согласился. Ему наложили тфилин – и не успел он произнести первое слово кадиша, как лишился чувств. С того времени он не может произнести кадиш. Иногда, вспоминая близких, плачет, считая, что он просто сентиментальный человек. «Но я солдат, – пояснил генерал. – И есть моменты, когда надо держать свои чувства в руках. Когда я был атташе Израиля в Бонне, то приехал по приглашению в Дортмунд. Там я должен был присутствовать на поминовении. Мне дали Тору в руки. Не надо ничего говорить, только держать её в руках. Скажу честно, в тот момент мне было очень плохо. Но я держался из последних сил, чтобы не упасть. Неудобно, всё-таки генерал – и падёт без чувств, как только звучит первое слово кадиша».
Смерть под немецкий туш.
Из монолога бригадного генерала
«Только в Люблине мне стало известно, какая трагедия случилась с еврейским народом. А после освобождения Праги мне дали отпуск, чтобы я повидал своих родителей. Я поехал в Бирчу и узнал, что вся семья погибла в концлагере. Мне удалось разыскать трёх родственников, которые сбежали от немцев. Они рассказали, что моих родителей и других евреев отправили в газовые камеры. Они задыхались от газа, а в это время немецкий оркестр играл туш».
Приглашение к месту любви и казни
Ровно через 38 лет генерал Роман Ягелл получил приглашение приехать в любимую Варшаву. Вначале он не знал, что делать: может, дело о выстреле ещё живо? Тогда он позвонил Юзеку Каминскому – польскому генералу, руководителю (в те годы) Союза ветеранов Польши: «Юзек, я могу приехать?» Юзек убедил: всё в порядке. Он был в курсе происшедшего. После того, как Роман выстрелил в себя, жена Юзека сидела у его больничной койки все шесть месяцев, пока он не поправился.
В Польше Романа встретили однополчане – поляки и евреи. Один из них сразу принялся благодарить его за то, что когда-то он, Роман, дал ему лопату. Если бы не эта лопата, он бы не вырыл ту щель, в которой ему удалось укрыться за минуту до взрыва. Окопчик был неглубокий. Но всё-таки защиту обеспечил. И осколок задел только ногу. А после пришёл другой: «Ты – Роман Ягелл?» Генерал подтвердил? «Точно. А что?» И человек заулыбался: «Помнишь, как ты стрелял? Так вот, я тот следователь, который вёл твоё дело». Роман аж закричал: «А что с этим делом?» Но в ответ услышал: «А Бог его знает!»
Потом был званый обед. Собрались ветераны польской армии. Юзек Каминский представил Романа так: «Сегодня с нами наш верный друг Роман Ягелл, генерал из Израиля». Все зааплодировали. Роман не заметил, как один из ветеранов сжался от этих слов. Весь покраснел и словно стал меньше ростом. Потом Юзек рассказал Роману об этом и сказал, что это был командир дивизии имени Костюшко, в которого стрелял Роман.
Девять месяцев за иврит.
Из монолога бригадного генерала
«Я был уже в звании капитана, когда мы вошли в Берлин. В 4 утра меня ранило. Меня отправили в госпиталь. Там для меня и закончилась война. А выздоровев, я опять поехал в родные места. Там узнал, что мой дядя погиб от руки одного из местных коллаборационистов. Я остался один на всём белом свете. Поехал в Краков и присоединился к группе евреев, изучающих иврит. Через некоторое время меня арестовали. И продержали в тюрьме девять месяцев. Но улик, чтобы предать суду, не было, и меня отпустили. Правда, предложили покинуть Краков».
Дневной поляк – ночной еврей
Сегодня в Польше проживают 10 (плюс-минус) тысяч евреев. Но есть и те, кто днём стопроцентный поляк, а ночью, во сне, они бредят и из их уст вылетают слова на странном языке. У такого человека и остановился Роман по приезде в Польшу. Они – друзья. Воевали ещё в Красной армии. И вот ночами старый друг спрашивал: «Что делать, Роман?» Генерал советовал: «Приезжай к нам». Но друг заливался слезами: «Как я могу? У меня трое детей, пять внуков, правнуки. Ну, как я могу сейчас признаться им, что я еврей? Что я всю жизнь им лгал? Я хочу уйти с этого света так, чтобы никто не узнал о том, что я еврей».
Как восприняли бы его дети эту тайну, никто не знает. Быть может, они и простили бы отца за ложь о его происхождении, а может быть, – и нет. Но хочется верить, что дети поступили бы так, как поступил недавно один поляк.
Он приехал в Израиль, нашёл генерала Ягелла, который служил с его отцом в польской армии и спросил напрямую: «Скажите, мой отец еврей?» В первый раз Роман ответил: «Что отец сказал тебе – тому и надо верить!» Но молодой человек пришёл снова: «Мой отец еврей или нет?» И предупредил, что не уйдёт, пока не узнает правды. И Роман Ягелл сказал ему правду: «Еврей!» Незнакомец выдохнул: «Очень хорошо. Теперь я знаю, кто я!» – и поцеловал бригадного генерала на прощанье.
Мат, как веское подтверждение…
В польском Союзе ветеранов как-то был вечер дивизии Костюшко. На этот раз не предупредили, что гость приехал из Израиля. Представили просто: «Генерал Ягелл, первая польская дивизия!» И тут подходит поляк и говорит: «Господин генерал, я тоже служил в первой... Как прибыл туда, осмотрелся и… заплакал. А генерал Берник подходит ко мне и спрашивает: «Сыну, почему ты плачешь?» А я ему отвечаю: «Я пришёл в польскую армию, а тут одни жиды и русские маршируют!».
И тогда бригадный генерал Роман Ягелл вспомнил, чему ещё научился в Красной Армии. Он встал и закричал по-русски: «Ах ты, ё… твою мать. Я – Роман Ягелл – израильский генерал!» И далее – по списку. В эту минуту мат стал самым веским подтверждение слухов о русском офицере в израильской армии.
И от этого мата ветеран дивизии Костюшко дал дёру. После этого случая к генералу пришла делегация польских воинов с извинениями за своего боевого товарища. О других случаях употребления русского мата бригадным генералом Израиля рассказывать не стоит. Надо только упомянуть, что, слыша такие фиоритуры, кто-то решил: в израильской армии действительно служит русский генерал!
Вот мы – а с нами и полночный еврей!
И всё-таки с миром и евреями что-то случилось. В этом генерал уверен, как в себе самом. Когда он был в Кракове и прогуливался со своими друзьями по площади, то услышал, как польская молодёжь поёт на идиш еврейские песни. А около тысячи зрителей им подпевают. Оказывается, в Польше каждый год проходит фестиваль еврейской песни. А когда Ягелл улетал домой, то в Варшавском аэропорту увидел юношей и девушек, которые пели песни на иврите. Это были студенты из Израиля. У поющих на иврите не было страха в глазах. Они не боялись говорить, кто они и откуда. Пусть мир смотрит: вот мы – евреи. Мы все перед вами. В том числе и плачущий по ночам стопроцентный дневной поляк.
Ян Топоровский
