На первом листе этой папки, что хранится в Центральном государственном архиве литературы и искусства, вверху красным карандашом надпись: «Уникальная». Все остальное написано рукою Шостаковича. «Вениамин Флейшман». «Скрипка Ротшильда» (по одноименному разсказу А.П. Чехова). «Партитура. В те времена, когда Дмитрий Дмитриевич учился правописанию, рассказ писали через «з». Следующий лист – действующие лица: «Яков Матвеевич Иванов (по прозвищу Бронза), гробовщик и скрипач – бас, Ротшильд – флейтист, потом скрипач – тенор…». А справа мелким почерком:
«Скрипка Ротшильда» сочинялась Вениамином Иосифовичем Флейшманом с 1939 года по лето 1941, когда началась война. К этому времени был готов клавир «Скрипки Ротшильда» и большая часть партитуры. С начала войны В.И. Флейшман пошёл добровольцем на фронт. С тех пор от него и о нём не было известий. Очевидно, он погиб на войне. Уходя на фронт, он оставил в Ленинградском союзе советских композиторов рукопись Скрипки Ротшильда». В конце 1943 года эта рукопись была привезена мне. Моя работа свелась к тому, что я дооркестрировал «Скрипку Ротшильда» и переписал карандашную партитуру.
Дмитрий ШОСТАКОВИЧ
Москва.
5/II-1944 г.».
Вдумаемся в эту дату: пятое февраля сорок четвертого года. Третий год войны. Уже состоялось историческое исполнение Седьмой симфонии Шостаковича в блокадном Ленинграде. Уже началось победное шествие Седьмой симфонии по миру. Уже была написана Восьмая симфония. Уже состоялось её первое исполнение в Москве. И после этой титанической работы, после всемирного признания, славы, наград, блистательных рецензий тридцатисемилетний Шостакович берётся за неоконченную оперу своего ученика, который с четвёртого курса ушёл защищать Ленинград.
Кто думал тогда о нашем долге перед ушедшими? О том, чтобы не было пропавших без вести, забытых, чтобы вычеркнутые из списков живых навечно остались с нами? У кого тогда хватало силы и времени отложить свои дела, чтобы завершить оборванное войной? Вроде бы не пришёл час осмысления потерь: шла война.
А Шостакович ещё в мае 1942 года пишет в Ленинград своему ученику О. Евлахову: «Очень жалею, что не увёз с собой «Скрипку Ротшильда». Я бы её закончил и дооркестрировал. Дорогой друг! Если «Скрипка Ротшильда» находится в Ленинградском союзе композиторов, то, пожалуйста, присматривайте за ней, а ещё лучше снимите с неё копию, если будет оказия в Куйбышев, перешлите мне. Я очень люблю это сочинение и беспокоюсь за него, как бы оно не пропало».
Когда в одной из студенческих компаний Вениамин Флейшман отвечал на вопрос полушутливой анкеты «Кто из великих повлиял на тебя», он написал серьёзно: «Родители и Шостакович (располагаю в хронологическом порядке)».
Летом над городом его детства Бежецком стоял густой аромат цветущих лип, зимой за сугробами, окаймлявшими расчищенные дорожки, прятались деревянные домишки. Родители Вениамина жили скромно, о своих заслугах говорить не любили, хотя в молодости и отец его, зубной врач Иосиф Аронович Флейшман, и мать, учительница географии Рахиль Моисеевна Пресс-Флейшман, были профессиональными революционерами. До сих пор вместе с письмом жены Дзержинского, со справкой из Центрального государственного архива Октябрьской революции в семье хранится тоненькая тетрадочка стихов, написанных чётким, угловатым почерком. Под каждым стихотворением – точное указание, когда и где оно возникло: «Унывающему соседу по камере. 1904 год, в Варшавской цитадели, 10 павильон, 10 камера». Рахиль Моисеевна была арестована по делу о нелегальной типографии.
Справка из архива была получена, когда матери уже не было в живых, стихи Рахиль Моисеевна при жизни никому не показывала. Они оба – и отец, и мать – искренне считали, что никаких особых заслуг перед Родиной у них нет, и ощущали свою жизнь удавшейся. Любимая работа, пятеро детей, домик, выстроенный своими руками, многочисленные общественные обязанности, к которым они оба относились истово-серьёзно, видя в этом свой партийный долг.
Дома в старых переплетах стояли Мольер, Ростан, Лев Толстой, Майков, Фет, Пушкин, Жуковский. За другими книгами дети ходили в библиотеку, где царила библиотекарь Мария Ардальоновна, направлявшая читательские вкусы многих бежецких поколений. По вечерам дома играли в шахматы и по очереди слушали музыку у детекторного приёмника с одним наушником. Самой ценной вещью в семье было пианино, стоявшее в столовой. Отец мечтал, что дети выберут солидные технические специальности, но всех пятерых учили музыке.
Вениамин и сестра Дина играли в городском симфоническом оркестре, торжественно названным Первым. Очевидно, предполагалось, что за ним последуют другие. В оркестре рядом сидели учитель, школьник, судья, рабочий, бухгалтер. Руководил оркестром учитель Переслегин, который первым сказал, что Вениамину надо серьёзно учиться музыке.
Но он, окончив школу с педагогическим уклоном и краткосрочные курсы, уехал учительствовать в село. В Ленинградское музыкальное училище на композиторское отделение Флейшман поступил только в двадцать два года, исполнив на вступительном экзамене свою пьесу для камерного оркестра «Пожар в лесу».
В Ленинградской консерватории сохранились некоторые документы Вениамина Флейшмана. Анкета, которая тогда называлась «Опросной лист для поступающих». На экзаменационном листке от 20 июня 1937 написано: «Есть композиторские данные». Две подписи неразборчивы, третья – М. Гнесин.
В тот год в Ленинградской консерватории появился самый молодой преподаватель. В сентябре тридцать седьмого, когда начались занятия, Дмитрию Дмитриевичу Шостаковичу исполнился тридцать один год. Тем, кто поступил в его класс, посчастливилось учиться у Шостаковича четыре года.
В одном из писем домой Вениамин Флейшман писал: «У меня большое событие: со мной согласился заниматься профессор Д.Д. Шостакович, которого считают наиболее культурным и талантливым музыкантом нашего времени. У него огромная память: что угодно играет наизусть, моментальная ориентировка в любом музыкальном произведении, замечательный вкус и поразительное мастерство. Ко мне он относится очень хорошо…».
В немногих сохранившихся письмах Вениамина домой очень мало про себя, про быт, даже про свою счастливо сложившуюся семью (его жена Людмила училась на фортепианном отделении консерватории), а больше про то, чему и с кем он учится:
«Мне хочется написать Вам о классе Д.Д. Шостаковича в целом. На первое место стоит поставить Свиридова, который за лето написал симфонию. За ним по масштабам – Левитин, пишет оперетту, он законченный пианист, аспирант консерватории по роялю, но по композиции почему-то на первом курсе. Затем – Евлахов, пишет концерт для фортепиано с оркестром. Опера Левитана и симфония Свиридова, вероятно, будут исполняться в этом сезоне. Одним словом, класс этот фактически представляет собой не только учебную единицу, но гораздо больше».
Это «гораздо большее» создавалось не столько тем, что писали ученики Шостаковича, сколько теми традициями, тем стилем отношений, который царил в классе.
Его собственных творений, безупречного музыкального вкуса, гениальной одаренности хватило бы на сотни учеников. А Шостакович учил на своих ранних произведениях, как не надо писать. Он учил их находить опору не в славе, не в признании – в музыке. Он учил их деликатности и терпимости. Он сам с восторгом принимал каждое удавшееся сочинение младших и их учил радоваться успеху товарища.
Шостакович называл всех учеников на «вы» и по имени-отчеству, но каждый классный концерт, каждый экзамен заканчивался у него дома за обильным и радушным столом. Он делился с ними идеями, друзьями и деньгами, стараясь помочь анонимно. Он, в жизни не задавшийся ни одного бестактного вопроса, всегда знал, кого надо поддержать, кого – подбодрить. Шостаковичу, скромность импонировала больше деловой хватки, и сомнения он принимал охотнее даже самой оправданной уверенности в своих силах. Может быть, поэтому он был так внимателен к застенчивому, молчаливому Вениамину Флейшману?
Учиться Флейшману было трудно. Одной одарённости в классе Шостаковича не хватало, нужна была хорошая фортепианная подготовка, высокая музыкальная культура, а всей серьёзной доконсерваторской учёбы у Вениамина было те же два класса училища, да и дома он играл не на фортепиано, а на скрипке. Спасала его необыкновенная работоспособность. Он спал по шесть часов в сутки – остальное время проводил за роялем. Появились первые успехи, но Флейшман собой был недоволен, считая, что должен работать ещё больше. В личном деле Шостаковича, буднично хранящемся в архиве Ленинградской консервации, лежит листочек заметки, написанной кем-то, очевидно, для консерваторской газеты:
«В консерватории с текущего года введены творческие публичные отчёты классов композиции. Вчера состоялся показ работы со студентами самого молодого профессора консерватории Д.Д. Шостаковича… Умел создать настроение в своих произведениях и другой композитор – Флейшман – студент 1-го курса. Его романсы на тексты Гете и Лермонтова колоритны и оригинальны».
А Вениамин, ничего не сообщая об этом концерте, писал домой: «За это время я написал ещё три фортепианных прелюда, а дальше должен писать балладу (более крупная форма), в общем, всё зависит от меня, а я всё привычной свободой, возможностью работать. Предчувствия беды не было. Было предчувствие счастья. Двадцать второго июня Вениамин и Людмила решили поехать в Пушкин. Но до Пушкина не доехали. У трамвайной остановки стояли люди и слушали выступление Молотова.
Они побежали в консерваторию, чтобы узнать, как записаться в армию. Людмила плакала, потому что решила идти на фронт санитаркой, а Вениамин считал, что она не имеет права этого делать: у неё дочь на руках. «А если я не вернусь?» – сказал он.
В Ленинградской консерватории сохранился список студентов-добровольцев, подавших заявления в военкомат. Под номером шестьдесят два стоит фамилия «Флейшмана.
Много позже Шостакович скажет: «…Я с полной уверенностью могу сказать, что это был композитор огромного таланта. С первых же шагов его композиторской деятельности он поразил меня своей изобретательностью, свеж, ещё не сумел развернуться в смысле количества».
Жила молодая семья трудно. Но как-то тогда не принято было учиться на родительские деньги, и эти трудности даже с появлением дочери не угнетали. По-прежнему бегали на концерты, после которых потрясённый Вениамин не мог заснуть. По-прежнему каждая свободная копейка тратилась на ноты. По-прежнему «пирушками» считался чай с бутербродами и споры о музыке до рассвета.
Как появился замысел написать оперу на сюжет «Скрипки Ротшильда», теперь уже не узнаешь. Одним помнится, что эта идея появилась у Вениамина Флейшмана, другие говорят, что её подсказал Шостакович. Чехов был любимым писателем Дмитрия Дмитриевича. Тонкая грустная ирония Чехова была близка и душевному складу Флейшмана. Наверное, их обоих задевали мысли чеховского рассказа о том, зачем человек живёт, о бессмертии, о забвении.
Писал Вениамин мучительно, медленно, относился к своему творчеству беспощадно, уничтожая всё, что самому не нравилось. А это происходило куда чаще, чем удовлетворение от работы. Но то, что приносилось в класс, Шостакович часто проигрывал сам, радуясь свежему, оригинальному музыкальному языку, интересным образам, ненавязчивому национальному колориту.
Летом сорок первого Оля впервые поехала к родителям Вениамина…
В первый день войны в военкомат с просьбой отправить на фронт пришёл Дмитрий Дмитриевич Шостакович. В первый день в Бежецке писал заявление шестидесятилетний Иосиф Аронович Флейшман, уверявший, что он как врач может быть полезен в армии. Так и пересеклись эти жизни в один грозный час. Только отца не взяли по возрасту, Шостаковичу отказали. Хотя он и позже пытался стать добровольцем. На фронт ушёл Вениамин Флейшман.
Перед уходом на фронт Вениамин успел сделать немногое: купить лёгкие сапоги с брезентовым верхом (добровольцы из консерватории уходили в своём, а ему казалось, что других сапог и не нужно: до зимы всё кончится) и вручить Людмиле старенький портфель, перевязанный ремешком. В портфеле лежала «Скрипка Ротшильда» и романсы, Вениамин просил отнести его в Союз композиторов.
Уже после войны стало известно, что Вениамин Флейшман погиб под Ленинградом в сентябре сорок первого. В том же году и тоже под Ленинградом погиб его старший брат Исай и муж сестры Дины Митрофан Славгородский. В сорок втором под Воронежем не стало младшего брата Ильи.
В сорок втором Учитель уже знал, что завершит работу своего ученика, о котором он сказал: «Его огромный талант, так много обещавший в будущем, погиб вместе с ним». И это Учитель сделал всё, чтобы то немногое, что успел создать ученик, не считалось «без вести пропавшим».
Людмила Васильевна Флейшман, проработавшая всю жизнь в Кировском музыкальном училище, не вышедшая вторично замуж, рядом с письмами мужа хранит письма Дмитрия Дмитриевича Шостаковича:
«Дорогая Людмила Васильевна! Очень прошу Вас откликнуться на это письмо. Сейчас Союз композиторов СССР заинтересовался оперой «Скрипка Ротшильда», которую написал Ваш покойный муж В.И. Флейшман…», «Дорогая Людмила Васильевна! Спасибо Вам за то, что Вы откликнулись на моё письмо. Спасибо за сообщение адресов родителей Вени…».
Стараниями Шостаковича была в Москве и Ленинграде в шестидесятых годах исполнена «Скрипка Ротшильда».
Елена БРУСКОВА,
«Комсомольская правда»
