Я много слышал о нём от друзей и знакомых. Мир тесен! Но встречался с ним только однажды. Это была мимолетная встреча в мастерской у Майя Вольфовича Данцига, лет пятнадцать-двадцать назад. Зашёл по делам, связанным с возможным изданием альбома художника. Май Вольфович беседовал с молодым человеком, и познакомил меня с ним – Юрий Крупенков. С той поры мы не виделись.
Новая встреча в мастерской у Крупенкова, началась с воспоминаний.
– Мне повезло. Я благодарен Майю Вольфовичу Данцигу, – сказал Юрий. – Учился у него в Академии (Белорусская государственная академия искусств – А.Ш.), четыре года. У нас учатся шесть лет, я с ним занимался четыре с половиной года. Пришёл в конце второго курса. Он вёл живопись и композицию – профилирующие предметы. Я надеюсь, многому научился. Его пожелания, советы, мысли мне становятся понятными сейчас, значительно позже они доходят. Это были мысли на мой вырост.
Учился Юрий довольно длительное время. У каждого складывается по-своему. Кто-то стремительно добирается до диплома или другого документа об образовании, а потом, если хочет чего-то достичь, всю жизнь пополняет знания, кто-то, не жалея сил и времени, создаёт прочный фундамент, а потом на нём строит жизнь. Скорее, именно так и получилось у Юрия Крупенкова.
– Я с детства рисовал. Мне нравилось это. Ходил в кружок при домоуправлении, руководил им Василий Васильевич Савченко. Потом сдал экзамены и поступил в художественную школу. Мне сестра подсказала, она училась в БГУ, на улице Володарского есть школа. Туда и пришёл. Учился с удовольствием. Сейчас мне трудно представить, что дочку куда-то отправлю одну через весь город. Я был в шестом классе. Мы жили в Зелёном Луге. Садился на трамвай и ехал к стадиону «Динамо». Так три года. Три раза в неделю, после школы. Сорок пять минут в одну сторону.
– В семье твоё увлечение приветствовалось? Или лишь бы ребёнок по двору не шатался?
– Наверное, приветствовалось. Мне покупали краски, что надо было для занятий. Родители – технические люди. Папа – конструктор, мама – инженер-технолог. Приехали в Минск после институтов. Мама родилась в Ростове на Дону, отец – в Ленинграде. Они приехали в конце 50-х годов работать на завод Вавилова. Я уже коренной минчанин.
Академия была закончена в 1996 году. Время серьёзного интереса к собственной истории, культуре, молодёжь Беларуси заговорила о национальном самосознании. Не обошли стороной эти веяния времени Юрия Крупенкова. Вот как он вспоминает студенческие годы:
– Тогда уже серьёзно задумался над еврейской темой. Хотел посвятить ей дипломную картину. Мне казалось, что это очень важно, но художники с именами обходили тему стороной. Вероятно, осторожность, некоторые это чувство называют мудростью, у них была «в крови». Советская власть, во время которой они выросли, сделала соответствующую прививку. Холокоста на их картинах не было.
Я тоже хорошо помню начало и середину 90-х. Встречался со многими художниками, писал о них. Помню, как приходил в мастерскую к Хаиму Лившицу, он работал над своей знаменитой картиной «Яма» о минском гетто и уже собирался в Америку. Помню выставку работ Лазаря Рана с его сериями «Разбитые памятники» и «Минское гетто». На эту выставку уже тяжело больной художник сам придти не смог.
– У Лазаря Рана прекрасная серия, но это графика, – согласился Юрий. – Пару картин были у Басова, правда, не совсем прямо говорящие на эту тему. Живописи не было. Я чувствовал эту несправедливость. Как же так? Вот сейчас возьму и сделаю. (Юрия засмеялся от своих слов).
Написал эскиз дипломной работы на тему Холокоста. Мои педагоги в Академии неплохо к этому отнеслись. Правда, Май Вольфович Данциг как-то холодно отреагировал. Он не сказал: «Нет», но не сказал: «Да». Многозначительно промолчал. А потом Лариса Финкельштейн, (искусствовед – А.Ш.) когда я с ней поделился планами, отреагировала: «Ты что? Напиши проходную работу. Защити диплом. Получишь его и пиши, что считаешь нужным. Вернёшься к этой теме». Я послушал совет. Дипломной работой стала картина «Остановка». На остановке общественного транспорта собрал разных типажей: омоновец, рэкетир, девицы лёгкого поведения и ребёнок на переднем плане в полиэтиленовом дождевике. Тревожная картина. Время было такое, состояние неопределённости. Не знаю, какие времена лучше, какие хуже, все не больно хорошие. Защитился хорошо. Академия была закончена.
Потом снова учёба. В 1980 году по инициативе Михаила Андреевича Савицкого в Минске открылись творческие академические мастерские Академии художеств. Он стал их руководителем. С 1990 года называются Творческими академическими мастерскими живописи, графики и скульптуры Министерства культуры. Туда и поступил для дальнейшей учёбы Юрий Крупенков.
– Они очень разные люди: Данциг и Савицкий. Но я считаю, оба прекрасные художники. Не могу сказать, что отношения с Савицким у меня складывались гладко, но я ему благодарен. Когда выходишь из Академии – куда денешься? Домой понесёшь холсты, завалишь всё. Он меня взял к себе. У меня появилась хорошая мастерская, условия, стипендия, материалы и три года для работы и учёбы.
Брал Савицкий немного художников, но его творческие мастерские просуществовали, наверное, лет двадцать, и многие известные художники прошли через них.
– Отношения с Савицким вначале складывались не очень хорошо. Он человек авторитарный, у него были свои взгляды на жизнь, на искусство. Я уже закончил Академию, мне казалось, что я какой-никакой художник. А он сразу: «Рисовать не умеете, пишите плохо, о композиции вообще представления не имеете». После этих слов не то что руки опускаются, он полностью крылья обрезал. Сейчас понимаю, в каком-то смысле Савицкий был прав. Он – маститый художник. Ты, в общем-то, ещё совершенно зелёный пацан.
Савицкому я ещё благодарен, потому что при нём начал работать над еврейской темой. Про него говорили, что он антисемит, а к моим планам отнесся с пониманием. Мог зарубить, но благословил по сути. Вообще меня хотел выгнать после первого года. Были просмотры, я показывал работы. Меня спасли художники Громыко и Уроднич. Они входили в совет и сказали: «Он ещё настроится».
Мне терять было нечего, и я стал работать над еврейской темой, которую давно вынашивал. Показал Савицкому три или четыре эскиза. Ему понравились. Он дал добро и меня оставил в мастерских.
– Это был первый урок, что писать надо то к чему лежит душа? – спросил я.
– Не первый, но хороший урок.
Данциг – человек совершенно другой. После академических мастерских Савицкого я вернулся в Академию уже в качестве ассистента-стажёра на кафедру, и Май Вольфович был у меня профессор, заведующий кафедрой, я у него ассистент. Ещё два года мы с ним плотно общались. Был у него и студентом, и коллегой. Ездили на пленер на родину Хаима Сутина в Смиловичи.
Серия работ «Памяти местечка» для Юрия Крупенкова, он сравнительно молодой человек, поэтому пишу, на данный момент, стала основной в творчестве.
Его местечко – вымысел или сказка. Художник не скрывает это. Создает красивый миф. О документальности говорить не приходится. Юрий Крупенков никогда не жил в местечке – по возрасту не вышел, и по рождению – городской человек. Возможно, он пытается унаследовать художественные традиции Анатолия Каплана, но у того был Рогачёв, в котором он родился, который каждой улицей и домом сохранял следы еврейского местечка. В биографии Юрия – только Минск.
Я тоже никогда не жил в местечке (по тем же причинам: возраст, городской), знаю о нём по рассказам очевидцев, архивным документам, исследованиям.
Возможно, существует генетическая память. Если покопаться в родословной – все мы родом из местечка.
Юрий чувствует, что он делает, и я ощущаю его присутствие на всех местечковых работах. Он рядом со своими персонажами.
Художники и искусствоведы, которые оценивают работы Крупенкова с точки зрения профессионального мастерства приходят к разным оценкам, взглядам, выводам. Для меня важнее другие критерии.
В серии «Памяти местечка» много картин, на которых изображены еврейские музыканты: «Ярмарка», «Старый мотив», «Фрейлехс», «Свадьба. Ушедший мир», «Скрипач», и даже «Старый Минск». Минск никогда не был местечком, но музыканты, играющие на его улице – из тех же местечек.
Слышит ли кто-то еврейскую музыку, глядя на эти работы, или для этого надо её знать и иметь хорошее воображение, не берусь судить. Спросил у Юрия, слушает ли он музыку, когда пишет картины. По-моему, вопрос удивил его. Потом он сказал, что возможно стоит попробовать такой эксперимент.
Началась еврейская тема у Юрия Крупенкова с картин о Холокосте.
– Я посмотрел серию гравюр Лазаря Рана «Минское гетто». Стал читать книги, смотреть другие материалы. Середина 90-х – появилось много материалов о еврейской истории, культуре. Потом встретился с писательницей Анной Красноперко. Она в годы войны была узницей Минского гетто и написала об этом книгу. Беседовал с ней, её мужем – журналистом, писателем Владимиром Меховым.
Сама тема предполагает ужас. Я долго свои картины не мог показывать. Кому нужно страшное искусство?
Думаю, есть другая точка зрения. Картины о Холокосте – это картины очищения. В них ненависть к насилию и войне. В этом они интернациональны по своей сути. Особенно рельефно, контрастно это ощущается в работах более зрелого художника: «Дорога в гетто» (2015 г.), «Свидетель» (2017 г.), «Пока горит свеча» (2021 г.), «Свидетель» (2021 г.)
Мы беседовали с Юрием о его творческом пути. Он рассказывал мне, почему после картин о Холокосте стал писать «другое» местечко: яркое, жизнерадостное, философское, задумчивое, повседневное, но не рыдающее ежесекундно, не живущие днём и ночью в собственной трагедии. Я вспомнил интервью со многими людьми, пережившими Холокост, вернувшимися в родные места и вскоре уехавшими оттуда. «Надо помнить, что было,– говорили они мне, – но нельзя всю жизнь прожить на кладбище».
Юрий сказал, что другое восприятие еврейской темы ему посоветовал Сергей Хоревский. Они вместе учились в училище Глебова, давние приятели.
– Что ты хочешь сказать этой серией? – спросил Сергей.
– Жаль того, что мы потеряли, – ответил Юрий.
У него уже была картина – «Улетающий еврейский мир». И Крупенков нащупывал эту тему.
– Так напиши, как красив был мир, который потеряли, – сказал Сергей.
Появилась скрипка, на которой как на воздушном корабле куда-то летят евреи… Для меня эта работа Юрия Крупенкова, в определённом смысле символическая, определяющая направление его дальнейшего творческого пути.
– Стал обращаться к мирной местечковой жизни. Теперь это моя тема, – сказал Юрий. – Хочу снова написать «Ярмарку». Я уже написал одну «Ярмарку», но, думаю, что могу лучше. Хороший повод показать еврейских музыкантов. Где можно их показать ещё? Бар-мицва, свадьба. Есть сюжеты, с большой свободой для фантазии, творчества.
– Откуда ты берёшь типажей для картин? Зарисовки делаешь? Этюды пишешь?
– Исключительно из головы беру. Это у меня, наверное, от Савицкого. Он никогда не писал с натуры. У меня в мастерской большое зеркало, если надо, я подхожу к нему и смотрю на себя. Самая дешёвая натура (смеётся).
У меня есть картина, её купил Музей Мирского замка, «Сапожник Семён». Я вырос в Зелёном Луге, у нас был такой сапожник. Я когда-то ходил к нему чинить сандалии, ботинки. Это был настоящий сапожник, с такими пальцами, как два моих. Он уехал в Канаду в 90-е годы. Написал картину по воспоминаниям. Пытался создать образ еврейского работяги.
– Ты встречался с людьми, которые жили в местечках?
– Успел застать некоторых местечковых жителей. Мне посчастливилось встретиться, поговорить с ними. В Смиловичах, например, белорусская женщина баба Геля, пела песни на идиш – она выросла с евреями на одной улице, дружила с ними. Александр Городницкий её снимал для фильма «В поисках идиша».
– Ты бываешь в бывших местечках?
– Мы дом в деревне купили, недалеко от Радошковичей. Приезжаю туда достаточно часто. Радошковичи были местечком. Я бывал во многих местах. И кладбища там остались, и где-то здания синагог сохранились. Но сейчас там очень сложно почувствовать местечко. Только воображение может помочь. Мы с Данцигом в Смиловичах приходили к последней еврейской семье в этом городке: Феликс и Фаина. Они уехали в Израиль. Мир поменялся… Жалко… У меня ощущение потерянного мира. Многие уехали. Они там. А ты – здесь.
– Пользуетесь при работе старыми фотографиями?
– Иногда пользуюсь. Когда пишу еврейскую тему, на моих картинах появляются костёлы, церкви, чтобы показать местную ситуацию. Могу двумя мазками изобразить костёл, церковь. Но как изобразить синагогу? Они очень разные. Хоть выписывай каждое окошко. При ближайшем рассмотрении можно увидеть где-то шестиконечную звезду. Я написал синагогу в Волпе. Её уже нет. Снесли после войны. Пригодились фотографии. Она интересно выглядит, написал её с заходящим солнцем. Я узнал позже, что какой-то чудак в Польше, поляк, построил синагогу точно такую же, как в Волпе. При помощи современных технологий. Это действительно памятник архитектуры.
Из всего увиденного, услышанного складывались образы.
В Червене от работника музея Ирины Вабищевич услышал рассказ о кузнеце Гельфанде, который погиб в годы Холокоста и недавно появилась картина «Кузнец». Мирная. Не предвещающая ничего ужасного. Мастер работает в своей кузне в довоенные годы.
Кто сегодня скажет, каким было местечко? Каждый создает свой миф, и я пытаюсь картинами создать свой миф о местечке.
В местечке, не важно в каком, жили и работали персонажи картин Юрия Крупенкова: портной, сапожник, брадобрей, лавочник, женщины, торгующие селёдкой и стоящие за прилавком шинка.
Картина «Влюблённые», на мой взгляд, буквально, шолом-алейхемовская работа художника. Также нежно обнимали друг друга влюбленные во всех городах и местечках.
– У вас много выставок. Это одна и та же или сменяемая экспозиция? Новые работы в ней часто появляются?
–У меня 36 картин на еврейские темы. В Мирском замке – четыре работы, в Минском областном музее – одна работа, в Музее истории Великой Отечественной войны – три работы. У Музея истории Великой Отечественной войны, к сожалению, очень небольшой раздел посвящён этой теме. Мои картины в запасниках. Когда готовят тематические выставки, их достают и показывают.
Всё время добавляются новые картины. Не было у меня одинаковых выставок и с точки зрения количества работ. Я уже не говорю о том, что когда их развешивают в том или ином пространстве они по-разному воздействуют на зрителя.
Мне очень понравилась выставка, которую сделали в Гродно в Музее истории религии. Я туда завёз работы и уехал. А потом приехал на открытие. Просто обалдел, когда увидел: в зале кроме картин были артефакты. У меня есть работа «Портной из местечка». Он вдевает нитку в иголку и рядом швейная машинка. Картина висит и рядом – старая швейная машинка, лежат ножницы и другие инструменты портного. На другой картине, где изображена ярмарка, на переднем плане играющие еврейские музыканты, а за ними – плотная толпа народа. В зале музыкальные инструменты: скрипка, цимбалы, дудки разные и соломенные шляпы. И это очень органично дополняет друг друга, создаёт цельный образ и воздействует на зрителя.
– Придаёте большое значение названию выставки?
– Мне нравится, когда название хорошо звучит, и когда плакаты соответствуют. Нравится плакат одной из первых моих выставок на еврейскую тему в Национальном историческом музее. Иногда плакаты делаем вместе с женой, тоже получается интересно.
Еврейскую серию я очень долго не мог раскрутить, – продолжает рассказ Юрий Крупенков. – Где-то удавалось показать отдельные работы, но этого было мало. Например, художник написал картину «Последний день Помпеи» и закрыл тему. Что ещё можно об этом событии написать? Мне одной картины для раскрытия темы мало – получается серия. (Думаю, тоже влияние М.А. Савицкого с его неоднозначной, но высоко оценённой серией «Цифры на сердце – А.Ш.)
Серия картин действует на зрителя особым образом, – продолжает рассказ Юрий Крупенков. – Я погружаю зрителя в эту атмосферу. Видишь жизнь еврейского местечка: персонажи, бытовые сценки, праздники. И видишь смерть местечка – Холокост. Это действует в процессе. Вроде изобразительное искусство – не процесс, не кино, не театр, не что-то длительное. А у меня получается, выставка – процесс. Это создает другое впечатление.
Многое изменилось после появления в моей жизни Юрия Абдурахманова. Прекрасный искусствовед, человек огромных знаний. Он помогал мне организовать выставки, договаривался, выступал в качестве их куратора. И многое стало продвигаться.
Работой над картинами о еврейском местечке, не ограничивается творчество художника Юрия Крупенкова. По-разному можно оценивать его портреты, но они занимают заметное место в его творчестве.
– Как выбираете персонажей для этой серии? Люди симпатичны вам, заказы или ориентируетесь на то, что это люди с именами?
–Сама тема возникла достаточно давно. Я вернулся преподавать в Академию в качестве ассистента-стажера. Было задание – выбрать тему. Выбрал – портреты выдающихся деятелей культуры Беларуси. Начал с того, что написал портрет скульптора Заира Азгура, потом – кинорежиссёра Михаила Пташука. Я не встречался с ними. Это те, кто оставил след в культуре Беларуси, но кого уже нет с нами. Диктор Илья Курган, архитектор Леонид Левин, художник-график, профессор Арлен Кашкуревич…
Портрет может быть разным. У меня – мемориальный. Хочу увековечить память о людях. Достойно показать достойного человека, чтобы таким он остался в памяти. И в то же время в портрете должна читаться профессия героя. Например, глядя на портрет Данцига, люди сразу должны сказать – это художник. С некоторыми из героев своих картин я был знаком, но не писал их с натуры, не делал набросков и зарисовок.
– Вы себя относите к реалистической школе?
– Не думаю, что я закостенелый академист и реалист, но в той ситуации, которая сложилась на нашем художественном пространстве, я похоже самый конкретный академист остался. Но сам себя так не позиционирую. Главное, чтобы искусство трогало. Не обязательно, чтобы там всё было выписано. Хотя иной раз приходится это делать, чтобы ответить на вопрос: «А вы действительно художник?».
– Пытаетесь кому-то что-то доказать?
– Иногда приходится.
– Вы преподаете в Академии. Чему хотите студентов научить? Как руку держать? О чём с ними беседуете?
– Во-первых, стараюсь с ними бережнее говорить, чем в своё время говорили со мной. Не хочу навязывать им свои мысли и взгляды. Только чисто профессиональные навыки. Думаю, способных ребят сейчас не меньше и не больше чем было раньше. Вряд ли они хуже или лучше, чем были мы. Но они, безусловно, другие.
– Кто-то влияет на вас при написании работ? Начнём с жены, которая хороший художник.
– Конечно, Ольга первый зритель, что-то мне подсказывает. Но влияет ли это? Сложно сказать. Я спрашиваю её мнение. И она спрашивает у меня про свои работы. Она хороший график. Всегда хочу услышать дельный совет, чтобы меня буквально направили. Но, наверное, так не бывает.
– Как воспринимаете критические отзывы?
– Конечно, горечь остаётся. Но помню слова Майя Вольфовича Данцига: «Надо уметь держать удар». Я в своей жизни столько ударов получил, надеюсь – хватит. И картины не брали на выставки, и вешали в дальнем углу, и другие были причины. Мне кажется, я уже стреляный воробей.
…Интересный человек, приятная беседа. Но всё же, чтобы получить представление о художнике, одних слов мало. Надо видеть его картины и желательно, не фотографии и репродукции, а «живые» на выставке. Поэтому, до встречи на выставках Юрия Крупенкова.
Аркадий ШУЛЬМАН
