«И раскидала же судьба нашего брата по белу свету!»…

Фразу эту дотоле для меня вполне отстраненную и абстрактную, я с некоторых пор воспринимаю уже как абсолютно конкретную и точно приложимую к моей фамилии. Судите, впрочем, сами. Начнем не с А, а с Я – с Японии, самой, пожалуй, далекой от нас страны. Итак, в Стране Восходящего Солнца живут сегодня, по меньшей мере, два человека, носящие фамилию Баршай. Один из них – мой двоюродный брат Олег Баршай, бывший минчанин, сын моего покойного дяди – Семена Ефимовича Баршая, фронтовика­-артиллериста, бывшего заведующего кафедрой геодезии и картографии Белорусского лесотехнического института. Олег – самый младший из трех детей дяди Сени, сын, можно сказать, его старости, самый любимый и, видимо, самый способный. Еще будучи студентом политехнического института, он самостоятельно выучил сначала польский, а затем и английский язык, занимался переводами художественной и технической литературы, одно время был руководителем Минского городского джазового клуба, считался хорошим знатоком современного джаза. Затем его всепоглощающей любовью стала Япония, японская культура, история и язык, и Олег, опять же исключительно индивидуально, освоил этот не самый простой язык на Земле. Освоил настолько, что его стали посылать в Японию в качестве переводчика различных белорусских делегаций. Чаще всего он ездил с детьми из Чернобыля, которых Япония приглашала на отдых и лечение. Так Олег, что называется, лицом к лицу познакомился со страной своей мечты и еще больше полюбил ее. А лет десять назад, найдя работу в одной из японских фирм, стал жителем Токио.

Второго японского Баршая зовут Саша, а по­-японски Такаши. Мама у него японка, а отец – Рудольф Баршай, выдающийся альтист и дирижер, создатель легендарного Московского камерного оркестра, живущий сейчас в Швейцарии и продолжающий дирижировать самыми лучшими симфоническими оркестрами мира. Так, в конце 2007 года Рудольф Баршай с огромным успехом выступил в столице России с «Виртуозами Москвы» – своего рода наследниками славы баршаевского Московского камерного оркестра.

Когда-то, в середине 60­х, этот коллектив гастролировал в Японии, и там Рудольф познакомился с молодой симпатичной японкой Теруко, слависткой по специальности. Знакомство вскоре переросло в любовь, и они поженились. Плодом этой любви и стал мальчик по имени Саша. Увы, советская действительность тех лет, да и разница в менталитете не очень-то способствовали успешному браку знаменитого московского дирижера и молодой японки. Их союз через несколько лет распался, и Теруко с маленьким сынишкой Сашей Баршаем вернулась в Японию. Там он вырос, получил медицинское образование, стал хирургом, женился на японке и теперь уже сам является отцом двоих детей.

Обо всем этом мне рассказал Владимир Баршай – сын Рудольфа от предыдущего брака, вот уже более двадцати лет живущий в Бангкоке, столице Таиланда. Мы познакомились с ним сравнительно недавно благодаря всемирной сети интернета, с помощью которой Володя искал своих родственников в Израиле. Мы с ним действительно родственники, хотя и дальние: его дедушка Борис Владимирович Баршай – отец Рудольфа – был племянником моего деда Хаима Беньяминовича Баршая. Таким образом, Владимир, в свою очередь, приходится мне четвероюродным племянником. Но дело не в этом, а в том, что между нами сразу же установились добрые, искренние отношения, которые не всегда складываются и между более близкими родственниками.

Судьба самого Володи тоже достаточно интересна и необычна. Мало того, что он сын всемирно известного музыканта, он также внук (по материнской линии) не менее выдающегося человека – актера Сергея Мартинсона. Того самого, который был талантливым учеником и соратником Всеволода Мейерхольда и создал на сцене и в кино немало ярких, острогротесковых образов. Его дочь – художница Анна Сергеевна Мартинсон, была женой Рудольфа Баршая, и Володя – их сын, родился в Москве в 1955 году.

Как вспоминает Владимир, «в квартире номер 25 на улице Грановского, дом 5, было столько комнат, сколько не каждый третьеклассник может подсчитать, но только одна ванная, одна кухня, один телефон и два (слава тебе, Господи!) туалета. Не оттого было у нас так много комнат, что у советской власти был переизбыток жилплощади, а оттого, что в квартире 25 жило семь семейств и два «подсемейства», что в общей сложности составляло двадцать пять человек. Мы же имели комнату в 16 квадратных метров на четверых (мои родители, бабушка и я), где папа играл на альте, мама рисовала эскизы (она работала художником по костюмам на киностудии «Мосфильм»), бабушка занималась бизнесом (антиквариатом из комиссионных магазинов), а я рос на остатке жилой площади…

Как позже говорила мне наша соседка, видный искусствовед и первый председатель фонда Тарковского Паола Дмитриевна Волкова, эта дикая, в бытовом смысле слова, ситуация и развела моих родителей. Она с восторгом и восхищением рассказывала мне о том, какие они были до моего рождения: «Это была чудесная пара, как бы созданная друг для друга. Они не только подходили по душевному облику, но и физически дополняли его».

После развода родителей Володя воспитывался в основном бабушкой со стороны матери Екатериной Ильиничной Мартинсон (Ильиной) и дедушкой Борисом Владимировичем Баршаем. Его мама вышла замуж за известного кинорежиссера и очень хорошего, скромного человека Генриха Сауловича Габая, снявшего такие фильмы, как «Зеленый фургон», «Лебедев против Лебедева» с Рецептором в главной роли, «Именем революции», «49 дней» и другие. Долгое время чиновники в Госкино считали фамилию Габай украинской и позволяли режиссеру относительно спокойно работать. Но когда поняли, что их «обманули», Генриха стали прижимать и давить так, что он вынужден был подать документы на выезд в Израиль. И тогда все его фильмы сняли с проката, на имя наложили табу, а самого мастера напрочь лишили какой-либо творческой работы. К этому времени Володя уже окончил школу и в 1972 году вместе с новой семьей мамы, у которой к тому времени были уже две дочери-­близнецы, уехал из Советского Союза. Больше года он прожил в Израиле, успел даже окончить первый курс Еврейского университета в Иерусалиме.

Потом была жизнь в Европе и Америке, куда он попал в 1975 году, поиск своего места в новой жизни на Новом свете. Об этом периоде своей жизни Володя не без юмора вспоминает так: «Дальше моя деятельность была связана с любимым занятием иммигрантов – поисками путей разбогатеть. Приезжая за границу, мы все предполагаем, что нас тут ждут и, приехав из страны, где ничего нельзя, нам все тут будет можно. На самом же деле оказалось, что тут всем всем можно, и те, кто приехал раньше, сделали уже все то, что мы себе намечали, а нам осталось самое трудное, за что не хочется браться. Вот именно туда я и попал, где все было так трудно, где ни за что не хотелось браться. Как говорят в Америке: «The rest is history» («Остальное – история»)».

И все же деловая жилка, которая, по словам Володи, передалась ему от деда Бориса, помогла ему выплыть в бурном море американской жизни, встать на ноги. Он занялся ювелирным делом, причем настолько успешно, что смог создать небольшое ювелирное производство в Лос-Анджелесе. Там он женился, и у него родилась дочь Селина. Однажды Володя (в Америке он стал Вальтером) поехал в Таиланд закупать камни для ювелирных изделий. Страна и ее люди так пленили не лишенную романтизма душу Баршая, что он решил остаться в Бангкоке. Это было в 1985 году. К тому времени он уже успел развестись со своей первой женой, а вскоре влюбился в молодую местную красавицу и женился на таиландке. От этого брака у Володи двое сыновей: Бенджамин – 17­ти лет, и Мартин – 15­ти.

То обстоятельство, что сам Владимир родился 6 июня – в день рождения Пушкина, по его словам, не оказывает на него сильного влияния, хотя всегда крайне подбадривает. Ни в коей мере не пытаясь состязаться с Александром Сергеевичем, Володя, тем не менее, тоже время от времени облекает свои чувства и мысли в стихотворную форму. Это, впрочем, совсем не удивительно. Имея по периметру жизни столь высокохудожественную родню, человек просто не может быть чуждым музам. В 1999 году Владимир Баршай собрал свои стихи в единую книжку, которую назвал «Трещина в небе», и выпустил ее в Москве. Книжку с большим вкусом оформила мама Володи Анна Мартинсон, поместившая на обложке одну из своих замечательных работ – «Портрет сына». В стихах Володи Баршая есть и боль, и смятение, и душевный разлад, и безграничная радость бытия, и грусть, и нежность, и любовь...

А теперь из далекой Японии и экзотического Таиланда перенесемся через океаны в не менее далекую Америку, которая узами связана с моими Баршаями, да и со мной тоже. Во-первых, в Бостоне учится в университете дочь Олега Баршая Женя, в Нью-Йорке живет мама Володи – Анна Мартинсон, а в Калифорнии – его дочь от первого брака Селина Баршай. В Нью­-Йорке же обосновались с семьями два моих двоюродных брата – Миша, приехавший в Америку из Гомеля, где он работал инженером-конструктором на «Гомсельмаше», и Валерий – инженер-электрик, эмигрировавший еще в конце 70­х годов из Киева. Кроме того, в Бруклине живет моя племянница, дочь двоюродной сестры Эммы из Киева, которая уже в Америке умерла от последствий аварии на Чернобыльской атомной электростанции. Еще двое племянников, чьи родители живут в Израиле, местом жительства избрали Канаду. А сколько дальних и не знакомых мне Баршаев живут на американском континенте – трудно даже подсчитать! Только по интернетовским данным их там более ста.

Нас в Америке могло быть намного больше, если бы в свое время мой дедушка Хаим остался в США, куда он, будучи столяром-краснодеревщиком, дважды приезжал на заработки в начале и в 20­е годы прошлого века. Но каждый раз дед возвращался домой, в родное местечко Свислочи Гомельской области Белоруссии, объясняя это тем, что в Америке плохо относятся к рабочим и евреям. Как к ним относятся в советской России, он вскоре хорошо почувствовал на собственной шкуре. Часть заработанных в Америке денег дед решил припрятать на черный день под стрехой крыши. Это заметил его сосед и немедленно донес на дедушку в сельсовет. Власти тут же изъяли спрятанные деньги, а деда поместили в кутузку, где три дня и три ночи мытьем и катаньем требовали от бедного Хаима, чтобы он отказался от денег, нажитых у капиталистов, и передал их в распоряжение родной советской власти. Дедушка долго упирался, но потом сдался, ибо дома ждали его девять детей, которых надо было кормить...

Теперь же в Белоруссии осталась лишь единственная внучка деда Хаима, моя двоюродная сестра Лариса. Ее младший сын – Леня Левин – талантливый математик и программист – живет и работает в Гааге, в Голландии (недавно у него родилась дочь – Анна София), а дочь Ларисы – Елена Левина живет с семьей в Израиле.

Если уж мы заговорили об Эрец-Исраэле, то на карте страны немало городов и поселений, где можно найти людей по фамилии Баршай или их родственников. Это Иерусалим и Тель-Авив, Хайфа и Ашкелон, Холон и Кирьят-Гат, Ашдод и Беэр-Шева, Гуш­-Эцион и Нешер, Реховот и Йокнаам, и Бог знает, где еще обретается наш брат Баршай.

Пару лет назад в Израиле, в городе Кирьят-Гат, я познакомился еще с одной нашей дальней родственницей – Беллой Баршай-Ароновой. В годы войны она вместе с матерью и младшим братом Мишей чудом выбралась из гетто, долго скиталась по лесам, потом попала к партизанам, добилась того, чтобы в партизаны взяли маму и брата, и все трое Баршаев храбро сражались с немцами, много раз были на грани гибели, но выжили, дождались прихода Красной Армии. Все трое были награждены медалями «Партизан Белоруссии».

Я уверен, что все Баршаи – из одного и того же корня и в той или иной степени являются родственниками, ибо фамилия наша – это аббревиатура имени нашего общего пращура – Бен рава Шмуэля­Йосефа. Кроме того, все мы выходцы из Белоруссии, куда, по преданию, наши прадеды пришли из Германии.

Главное, чтобы мы не забывали своих корней, чтобы знали, откуда вышли и куда идем.