Поиск по сайту журнала:

 

Молитва у памятника.1 сентября 1939 года Германия напала на Польшу, и началась Вторая мировая война. Спасаясь от немецко-фашистских войск, в Советский Союз пошли польские беженцы. Среди них было много евреев. Появились беженцы и в Яновичах. Они рассказывали страшные подробности о фашистской оккупации и геноциде евреев. Но люди не хотели в это верить.

21 июня 1941 года... Школьники готовились к выпускному вечеру. Его отмечали не так богато, как сейчас, но и ребята, и их родители искренне радовались: молодёжь вступала во взрослую жизнь.

Вспоминает Зяма Ильич Семейный. В 1941 году он окончил только шестой класс, но старшие ребята пригласили его на празднование окончания ими школы.

«Отмечали это событие на берегу озера, где находилось бывшее имение помещика. Домой пришли поздно ночью, часов около трёх, у всех было хорошее настроение. И утром всё в доме было как обычно. Не было никакого предчувствия чего-то страшного».

Вспоминает Мария Михайловна Ворохопко: «В 1941 году мне было 10 лет. Помню день начала войны. В нашем доме готовились к ремонту. Уже брёвна были заготовлены, лежали на улице. В этот день пришли плотники, и родители договаривались с ними, сколько будет стоить их работа.

Вскоре в пожарную часть приехало человек десять военных.
Через несколько дней была первая бомбёжка – немцы бомбили аэродром в Каменке.

Всем сказали рыть в огородах окопы, если будут бомбёжки, прятаться в них. Мы тоже выкопали неглубокий окоп, у нас сырое было место.

Вскоре из Яновичей уехал наш сосед, у него была лошадь. Потом уехали Дымшицы и Стернины. Они работали извозчиками, и у них тоже были лошади и подводы.

После бомбёжки аэродрома, наутро мама взяла корову на веревку, и мы пошли – мама, я и сестра – в деревню Якушенки. Там жила папина сестра. Папа с братом остались в местечке. Потом они пришли к нам.

Немцы бомбили Казимировский лес. Там стояла наша воинская часть. Летало несколько немецких самолётов, они кругами заходили и бомбили. Когда наши части отступали, Яновичи горели. Сгорела улица Лиознянская, и наш дом сгорел. Сгорел центр местечка. Мост взорван не был, а плотину взорвали. Через неделю в Якушенки приехали на велосипедах первые два немца. Они были с большими корзинами. «Матка – яйки, матка – шпик». Насобирали корзины еды и уехали обратно.

Мы вернулись в Яновичи. Поселились в районе Суражских улиц. Там в основном жили приезжие, русские. Они там до войны обосновались.

Папа сапожничал. Что-то оставалось на огороде. Этим и жили.
В июле 41-го гнали наших пленных солдат со стороны Понизовья – Смоленска на Витебск. Колонна шла через Яновичи. По четыре человека в ряд. Больно было на это смотреть: кто раненый, кто разутый, измождённый, кто-то ведёт кого-то. Колонна тянулась долго, улицу нельзя было перейти. Гнали немцы, но их было немного. На одного немца наших пленных было пару десятков человек, а то и больше. Мы, дети, стояли и не понимали: кругом лес. Почему они не разбегаются? А взрослые по-другому относились к ним, жалели, бросали хлеб, картошку».

Работая над книгой о Яновичах, я встречался со многими людьми: яновичскими старожилами, их детьми и внуками. И непременно слышал, что надо встретиться с Борисом Лазаревичем Эфросом. Он один из немногих жителей местечка, кто чудом вырвался из ада Яновичского гетто. Прекрасно помнит довоенные годы и на себе прочувствовал все ужасы Холокоста. В 1941 году ему было 13 лет.

После войны Борис Эфрос жил в Ленинграде, а с начала 90-х годов – в Израиле. Мы разговаривали с ним по скайпу. Я слышал, как у Бориса Лазаревича, уже далеко немолодого человека, садился голос. Мы делали паузы в разговоре. Очень трудно вспоминать о тех днях. И хотя прошло уже более семидесяти лет, болью отдаётся каждое сказанное слово.

Я передаю рассказ Бориса Эфроса таким, как услышал его:
– Много поколений Эфросов жило в Яновичах. Мой дедушка потомственный кузнец, я его не помню. Вся родня по линии отца занималась этим делом. Кузнецом стал мой отец. Он погиб в 1942 году на фронте, а мама со всеми родными, у меня были сестричка и братик, погибли в Яновичах в 1941 году. Маму звали Лиза, девичья фамилия Ревзина.

К началу 40-х годов Ревзины, кроме мамы, в Яновичах уже не жили. Все перебрались в Ленинград.

– Вы хорошо помните довоенные Яновичи? – Я великолепно помню Яновичи, они у меня перед глазами всё время. Вспоминаю каждый дом: где он стоял, кто в нём жил. Мы жили на улице Лиознянской. Это от центра направо по дороге на Лиозно. По тем временам у нас был хороший дом. Не выдающийся, но хороший. Такие дома были у многих жителей Яновичей.

Когда-то мой отец работал у своего отца в кузнице. Потом он трудился в колхозе, но не как член колхоза, а по найму. У отца была собственная кузница, она стояла во дворе, рядом с домом. Перед самой войной отец стал работать в кузнице на спиртзаводе.
5 июля 1941 года он ушёл на фронт. Ему было 49 лет. Помню, незадолго до войны он проходил военную комиссию, потом пришёл домой и сказал: «Ну вот, ещё год, и меня снимут с воинского учёта».

У родителей было четверо детей. Самая старшая сестра умерла в детстве. Потом шла ещё одна сестра, она на два года старше меня, и младший братик 1929 года рождения.

– Как в Яновичах узнали о начале войны?

– До войны в местечке в домах не было ни электричества, ни радио. Только появились первые приёмники на батареях. Для Яновичей это было верхом цивилизации. Кинотеатра тоже не было. Работал Народный дом, и туда периодически приезжала кинопередвижка.

22 июня 1941 года было воскресенье. По воскресеньям всегда привозили кино. Это было целое событие, собирался полный зал, порой не хватало мест. В то воскресенье в Яновичи привезли фильм «Светлый путь» с кинозвездой Любовью Орловой в главной роли. Все смотрели, не отрывая глаз от экрана. И вдруг фильм прервали, пришёл председатель нашего местного совета и сказал: «Война». Ему позвонили из Суража, поскольку мы были в Суражском районе, и сообщили об этом. Никто не знал, что делать. На следующий день привезли листовки, в которых было отпечатано выступление Народного комиссара Вячеслава Молотова.
В Яновичах была сапожная артель, там стоял приёмник на батареях. Вечером в мастерскую набилось полно людей, все хотели что-то услышать. У нас в это время жило немало беженцев – евреев из Западной Беларуси, которые попали к нам после 1939 года, когда немцы оккупировали Польшу, а войска Красной Армии присоединили территорию Западной Белоруссии. Поймали по приёмнику какую-то радиостанцию на польском языке. Беженцы переводили: по-польски тоже передавали выступление Молотова.

– Какие настроения были у людей?

– Многие повторяли слова одного из полководцев Красной Армии Климента Ворошилова: «Мы никогда на своей территории воевать не будем, а будем воевать на территории врага». Поэтому считали, особенно молодёжь, что через пару дней всё будет закончено. Но когда стали слушать по приёмнику сводки, что немцы тут, немцы там, настроения стали меняться.

Была кое-какая информация, что происходит в Польше, в Германии с евреями. До 1939 года, пока не был заключён пакт Молотова – Риббентропа, о фашизме писали в газетах. Мы смотрели фильмы «Семья Оппенгейм» (по одноименному роману Лиона Фейхтвангера), «Профессор Мамлок». Но после заключения пакта Молотова – Риббентропа о немецком фашизме больше не писали.

– Люди с началом войны пытались уйти на восток?
– Мало кто собирался уезжать до самого последнего дня. Этот день наступил 9 июля 1941 года. 5 – 6 июля в Яновичах появились красноармейские части, которые стали готовить оборонительный рубеж. Они что-то в лесу копали, строили, правда, население не привлекали. Паники я не помню, многие думали, что перед Яновичами остановят немцев. Но 8 июля появилось много отступающих войск, а 9-го к нам стали поступать разными путями беженцы из Витебска – родственники, знакомые наших жителей. Витебск горел. Люди приходили, приезжали на попутном транспорте, в чём стояли, без вещей, кругом уже бомбили, всё горело».

Так оказались в Яновичах и навсегда остались здесь Дина Брумина с двумя сыновьями – пятилетним Иосифом и грудным младенцем. Её мужа, отца мальчиков, Наума забрали на фронт. Куда было ей ещё деться?

В Яновичи пришла Гольдина Вита. Она родилась здесь. До войны перебралась в Витебск. В безвыходной ситуации решила вернуться домой.

В местечке оказались жившая в Витебске Ривка Иоффе и престарелая Хая Мушке Иоффе из раввинской семьи.
Все искали пути к спасению. Не все их нашли.

«10 июля с утра в Яновичах началась паника, – вспоминает Борис Эфрос. – Колхозных лошадей быстренько разобрали: кто мог поймать лошадь – брал её. Люди бежали. Власти уже ничем не руководили. У нас был родственник, Исер Шульман, колхозный завхоз, член правления колхоза. Он был преданный колхозник. Ему было неудобно брать лошадь, и он ждал, пока всех лошадей не разобрали. В итоге нам досталась какая-то старая кляча, мы её сами где-то поймали.

Нас был большой коллектив: семьи двух сестёр отца, у одной было трое детей, у второй – пять дочерей, у нас гостили две папины сестры из Ленинграда, младшая – с грудным ребёнком, ему всего месяц был, и вторая – с двумя сыновьями. Мы погрузили самое необходимое на одну телегу, привязали к ней корову и отправились в путь.

За ночь прошли всего километров семь, потому что дорога, которая шла из Яновичей на Демидов, к середине дня, особенно к вечеру, 10 июля была забита – шёл сплошной поток отступающих войск, беженцев. Были раненые красноармейцы, я помню, как шли солдаты в нижнем белье. Мы решили, что по этой дороге не поедем – немцы будут бомбить отступающие войска. Поехали через деревню Лепино, там река Каспля, и к утру смогли перебраться через неё вброд. Стали думать, что делать дальше. Собрался целый обоз, все держали путь на восток. Но немцы двигались быстрее. И когда мы были уже на территории Смоленской области севернее Демидова, немцы оказались впереди нас.

В лесу остановились, и слышим шум машин. Я с двоюродным братом Борисом из Ленинграда вышел на дорогу посмотреть и увидел, что немецкие машины уже едут и с запада на восток, и с востока на запад. Они были впереди и ехали в свой тыл. Мы впервые увидели немцев. Рядом была маленькая речушка, на берегу стоял дом. Немцы хозяев выгнали и стали строить переправу. Мы побежали обратно в лес, сказали нашим, что рядом немцы. Все испугались. Быстренько погрузили на телегу скарб и поехали. Кружили по деревням, и куда ни приткнёмся – везде немцы.

По дороге потеряли корову. Лошадь загнали, уже и лошади не стало. Взвалили на себя мешки и пошли дальше на восток. Дошли до одной деревни и остановились – снова кругом немцы.
Наши ленинградские родственники сказали, что всё равно будут как-то выходить с оккупированной территории. Нашлась одна молодая местная женщина, которая взялась перевести по лесным тропинкам почему-то всего несколько человек. Мужья папиных сестёр стали говорить, что лучше вернуться обратно: “Ничего с нами не будет, мы не коммунисты, не начальники”.

Ленинградцы пошли на восток. Мы вернулись в Яновичи примерно 25 июля. Шли по оккупированной территории, встречали знакомых, крестьян и примерную картину того, что происходит в местечке, знали».

Снова обратимся к воспоминаниям Зямы Ильича Семейного: «Уже через несколько дней немецкие самолёты разбомбили военный аэродром в Яновичах, и все наши самолёты были сразу уничтожены. Потом бомбили Витебск – город горел, и за 40 километров нам было видно зарево большого пожара. Через наше местечко потоком шли отступающие советские солдаты. Помню двух солдат с одной винтовкой: один нёс винтовку, а другой – патроны к ней.

Когда началась война, не многие из Яновичей уехали или ушли на восток. Старики помнили немцев по Первой мировой войне и считали, что бояться их не надо. В это время у нас в Яновичах были евреи-беженцы из Польши, и в нашем доме тоже жил парень, польский еврей, бежавший в СССР два года назад и хорошо знавший, что немцы совершают с евреями. Однако к рассказам о зверствах фашистов местные евреи относились с недоверием. Отступающие солдаты тоже советовали евреям уходить, но даже когда над горизонтом было видно зарево горящего Витебска, только двенадцать семей ушло из Яновичей. Половина из них вернулась обратно. Они вместе с теми евреями, которые остались, были убиты нацистами.

Мы решили уходить и наивно предполагали отсутствовать всего несколько дней, проведя их в деревне Лужки у дедушки по матери: думали, что война закончится за пару недель. Погрузили вещи на телегу, привязали корову, и в ночь на 9 июля двинулись по Смоленской дороге в сторону Вязьмы. Дом закрыли на замок в расчёте на скорое возвращение. Добрались до деревни Лужки, но пробыли там только около недели. Дед с бабушкой были вынуждены остаться, а мы и ещё одиннадцать яновичских семей на шести подводах поехали дальше, потому что канонада не прекращалась ни днем, ни ночью и с каждым часом звучала всё ближе.

Через несколько дней мы поняли, что находимся в окружении, и куда бы мы ни шли, нам говорили, что впереди немцы. Почти месяц мы блуждали по дорогам среди смоленских лесов, натыкались на разбросанные антисемитские листовки, попадали под обстрелы с самолётов и бронемашин. Шли мы в основном ночами, потому что местные жители часто гоняли нас, выкрикивая слова из этих листовок: “Бери хворостину и гони жида в Палестину”.

Немецкие самолёты летали очень низко, стреляя по людям из крупнокалиберных пулемётов. У меня и моего товарища были велосипеды, на которых мы постоянно ездили в разведку – узнать, нет ли впереди немцев. Помню, как однажды мы поехали проверить дорогу в сторону Вязьмы и нас обстреляли немецкие самолёты. Мы бросили велосипеды и спрятались в высокую рожь, а один из немцев развернулся и вторично открыл огонь, но промахнулся.

Во время этих блужданий к нам случайно присоединился секретарь Духовщинского райкома Коммунистической партии с семьёй на бричке. Его жена, как мне запомнилось, была красивой женщиной с грудным ребёнком на руках.

Однажды мы с другом в очередной раз проверяли дорогу и в небольшом лесочке услышали русскую речь. Там находился отряд красноармейцев на трёх танкетках – человек двадцать. Мы спрятали велосипеды и стали подползать к ним поближе. Тут нас схватил за шиворот солдат и притащил к командиру, который подробно нас допросил. Мы рассказали, что наши родители находятся в паре километров отсюда и что рядом мы спрятали велосипеды. Подразделение выходило из окружения, и они отдыхали в лесу, но командир захотел увидеть наших родителей. Мы сели с другом на один велосипед, а командир – на другой, и вместе поехали к нашим родителям.

Когда он увидел наш еврейский “табор” и узнал, кто мы и куда выбираемся, сразу объяснил, что нас ожидает. Мне кажется, этот командир тоже был евреем. Он рассказал, что в деревне Каменка немцев сейчас нет и путь через неё свободен, а там уже Ржев рядом. Что будет завтра – неизвестно, и убедил нас бросить все вещи и уходить как можно быстрее – днём и ночью, пока нет немцев. К счастью, мы его послушали. Двигались всю ночь, и на следующий день через Каменку попали во Ржев, выбравшись, наконец, из окружения».

Войска Красной Армии лихорадочно отступали на восток, без боя оставив Яновичи и соседние населённые пункты. Ссылаюсь на исследование Юрия Мухина «Жертвы блицкрига». «Автомашины без руководства в панике неслись на восток на местечко Яновичи. Паническое бегство штабных командиров губительно отразилось на частях и местных советских органах, которые бросали всё и бежали на восток, ещё не видя никакого противника и даже не слыша стрельбы.

13 июля штаб корпуса остановился у местечка Яновичи, но 14 июля переехал в лес у села Понизовье, бросив всякое управление частями корпуса и потеряв связь со штабом армии. По примеру штаба корпуса разбегались воинские части, не оказывая никакого сопротивления противнику, бросая материальную часть и снаряжение. 14 июля, боясь дальше двигаться без прикрытия и охраны, командир корпуса Честохвалов выделил несколько командиров и приказал собрать хотя бы небольшую группу войск, разбросанных в окружности по просёлочным дорогам, чтобы под их прикрытием организовать дальнейшее отступление на восток.
…Командир корпуса Честохвалов принял решение: не ожидая подхода остальных частей корпуса, продолжать отходить на восток, продвигаясь только лесами и только ночью, не входя в соприкосновение с противником, категорически запрещая стрелять в немцев...»

https://history.wikireading.ru/11383


Подробности о том, что происходило в эти дни в Яновичах, я узнал от Бориса Эфроса: «Когда немцы заняли местечко, сгорел центр и улица Лиознянская. Наш дом был на окраине, и он уцелел. И ещё два дома на нашей улице, которые находились рядом, уцелели.
До войны в Яновичах была машинно-тракторная станция, и в нашем доме поселился Чугунов – бригадир тракторной бригады, его дом сгорел. Когда вернулись, пошли в наш дом, но Чугунов пустил только на порог, а потом попросил убраться подальше. У нас был большой огород, мы хотели накопать картошки, но Чугунов выгнал и не дал воспользоваться даже этим. Мы поселились в доме одной из папиных сестёр. Её дом на Унишевской улице сохранился, там уже тоже жили другие люди. Это были евреи-беженцы из Витебска. Сколько было народа, столько в доме и разместилось.

В конце июля немцы собрали первую партию мужчин, в которую я тоже вначале попал. Произошло это так. Я находился возле нашего бывшего дома. В соседнем жил мой друг Изя Сирот. Он приезжал на лето к дедушке с бабушкой из Ленинграда. Я с другом стоял на улице. Смотрим, приближаются эсэсовцы, мы уже знали, как они выглядят. Ходят по дворам, собирают мужчин и взрослых ребят 15 – 16 лет. Подошли к нашему дому. На моего друга, он был маленького роста, не обратили внимания, а меня – в сторону.

– Ты еврей? – спрашивает у меня эсэсовец.

– Нет, я не еврей.

– Пошли, – говорит он, и повёл меня.

Я был светленький, на еврея не похож, что меня и спасло.
Навстречу офицеры, эсэсовец показывает на меня и спрашивает у них: “Похож на еврея или нет?” Офицеры посмотрели и как-то неопределённо ответили: “Вроде нет, вроде да”. Эсэсовец мне врезал в ухо, и я свалился в канаву. Немцы в этот день все выходы из местечка перекрыли. Не выпускали никого. На выезде на телегах около часовых остановились крестьяне. Они подозвали эсэсовца, обещали что-то ему дать, чтобы он пропустил их. Немец от меня отошёл метров на 20 – 30 и стал с ними разговаривать. Я за дом зашёл и побежал по полю. Потом услышал, как эсэсовец по-русски кричал мне: “Стой!”. Он несколько раз выстрелил. К счастью, мимо меня.

Прибежал в дом, где мы жили. Сказал, что за мной гонятся. Меня спрятали под кровать. Я пролежал там почти до вечера, пока эсэсовцы не уехали…

Это был первый расстрел мужчин. Памятник, что ближе к Яновичам, напротив зерносушилки, поставлен на месте первого расстрела. Там раньше стояла вышка, мы её называли “Маяк”. После войны она ещё была.

К вечеру, когда я вышел из убежища, видел, как немцы уезжали. Эсэсовский отряд был на легковых машинах. “Опели” четырёхместные. Было машин двадцать.

Никто не знал, куда мужчины делись. Были слухи, что их повели в Зайцево или в Демидово на работу. Однажды даже пошли слухи, что они возвращаются, и все побежали на Унишевскую улицу смотреть, так ли это».

Сразу же после освобождения местечка в Яновичах начали работать следователи Чрезвычайной Государственной комиссии по расследованию преступлений немецко-фашистских захватчиков. Они опрашивали жителей Яновичей, окрестных деревень, тех, кто видел преступления оккупационного режима. В качестве свидетеля 15 декабря 1943 года была вызвана Адамова Ефросинья Прокофьевна, 1909 года рождения, кандидат в члены ВКП(б): «После занятия местечка Яновичи немецко-фашистскими захватчиками я всё время находилась и проживала в местечке Яновичи, была очевидцем, то есть видела лично сама, как немецко-фашистские захватчики издевались зверски и расправлялись с мирными безвинными жителями м. Яновичи, особенно над жителями еврейской национальности. В конце июля месяца 1941 года в Яновичи прибыл карательный отряд, на левом рукаве с красными повязками с фашистскими знаками, до двухсот человек. Старший у них был офицер-немец, по фамилии не знаю, сам толстый, низенький. Разместились и находились они в помещении средней школы. По прибытии они зверски стали расправляться над местными жителями. Людей мужского пола они били сначала палками до бессознания, а впоследствии уводили партиями и расстреливали».

Государственный архив Российской Федерации, ф. Р-7021, оп. 84, д. 13, л. 163.

Вспоминает Семён Михайлович Рыбаков: «С середины июля, то есть практически сразу, как только фашисты вошли в местечко, они стали выгонять всех на работы. В основном люди ремонтировали дороги. Однажды, в конце июля, немцы забрали с работы 30 – 40 мужчин-евреев и куда-то увели. Говорили, что их забирают на другую работу в местечко Колышки. Где-то через час мы услышали выстрелы, но никто им не придал значения. Стреляли каждый день. Уже потом стало известно, что этих людей расстреляли в районе деревни Охрютки, в километре от Яновичей.
После первого расстрела гитлеровцы устраивали облавы на еврейских мужчин и подростков чуть ли не каждый день. Всех отводили туда же, где был первый расстрел, в сторону деревни Охрютки. Я сам однажды попал в такую облаву. Иду с огорода, несу картошку. Смотрю, немец выстраивает подростков примерно моего возраста, лет по 13 – 14. Поставил посередине улицы человек 5 – 6 и сам пошёл за следующими. Потом выяснял у ребят, кто еврей, кто русский. Евреев уводили на расстрел, русских отпускали по домам. Конечно, многие ребята говорили, что они русские, и если их никто не выдавал, то на время облавы они спасались.
Однажды я копал на пепелище нашего дома, надеялся найти что-нибудь из домашних вещей. Мимо провели человек 20 пожилых евреев. Их конвоировали в сторону деревни Охрютки. Больше этих людей никто в местечке уже не видел».

М. Рывкин, А. Шульман. Десятый круг ада, газета «Народное слово», Витебск, 19 мая 1994 года.

«В августе, числа десятого, был второй расстрел, – продолжает рассказ Борис Эфрос. – Мы уже обо всём знали. За нашим домом было поле. Как только эсэсовский отряд появился, я ушёл в деревню Симоны. Это на реке Каспле. Там была большая мельница, я вышел прямо к ней и целый день провёл там. У мельницы стоял немецкий отряд – лётчики. Рядом был аэродром, до войны советский, временный, полевой, во время войны там немецкие самолёты стояли. Я вокруг лётчиков крутился: надо же было что-то покушать. Немцы приволокли большую свинью и зарезали её. Начали пировать. Видят, что я кручусь, мне какую-то еду бросили. Я там до вечера пробыл, а потом вернулся обратно».
Снова сошлёмся на показания очевидца этих страшных событий Адамовой Ефросиньи Прокофьевны. (Все свидетели говорят про август, но числа разные, что вполне объяснимо: прошло несколько лет, за эти годы они видели столько жестокости, убийств, а дневники никто не вел, числа не записывал, и безошибочно назвать конкретную дату было очень сложно).

«Точно не помню число, но во второй половине августа 1941 года сама лично видела, как эти “красные нарукавники” 40 человек мужчин еврейской национальности погнали с лопатами по направлению деревни Вальки на низину к ручью Куряки, где они их заставили вырыть ямы и впоследствии расстреляли и зарыли. Я на другой день находясь в поле на работе, недалеко от этого места, вместе с женщиной Косухкиной Полиной пошла посмотреть это место, где было вырыто четыре ямы. Из них две ямы были зарыты с расстрелянными людьми, а две большие ямы находились открытыми. После этого туда ещё несколькими партиями приводили мужчин, а стариков, которые не могли ходить, подвозили на повозке и из автоматов и винтовок расстреливали и заваливали ямы.

Всего в эти два дня было расстреляно до четырехсот мужчин и стариков еврейской национальности, были расстреляны подростки в возрасте 12 – 14 лет.

В числе расстрелянных мужчин были: зав. магазином Чернин Томка – 37 лет, его сын – 12 лет, имени его не знаю; Гуревич Юда Симонович – 1914 года рождения, кладовщик колхоза “Интернационал”; Асрыель Шмуйла с сыновьями Шайка – 12 лет, Элька – 15 лет; старик Матлин Гирша – 60 лет, Соколов Давид – 42 года, экспедитор Витебского льнозавода Хатлин с сыном 14-летнего возраста; Гончаров Залман – 48 лет вместе с сыном
Хаимом – 16 лет; старший сортировщик Яновичского льнозавода Островский Гирша и его брат Хаим; заготовитель сельпо Ломаносов; Сладкевич, инвалид без правой ноги – 63-х лет; старик Эзрох-Мендель – 72 лет и ряд других».

Государственный архив Российской Федерации, Ф. Р-7021, оп. 84, д. 13, л. 163 – 163 об.

Каждое из свидетельских показаний делало общую картину более полной, выяснялись конкретные детали происходящего. Ермолай Яковлевич Проворный, 1891 года рождения, через несколько дней пришёл на место расстрела и увидел две больших свежих ямы, зарытых вровень с землёй. Вместе с ним был Тимофеев Тимофей.

«По приходу немцев в Яновичах начались грабежи и расстрелы жителей. В августе 1941 года немцы собрали на площади около 150 человек мужчин-евреев, погнали их по дороге в деревню Вальки и примерно в километре от Яновичей всех расстреляли.

...Через несколько дней немцы расстреляли вторую группу мужчин-евреев – человек 70. В эту группу попали мои знакомые и соседи – Вицензон Залман и Беляев Шлема».

Государственный архив Российской Федерации, ф. Р-7021, оп. 84, д. 13, л. 20 об. – 21.

Николай Иванович Шпаковский в то время жил в Яновичах. Ему было 19 лет. В армию не взяли потому, что, учась в фабрично-заводском училище, получил травму – потерял ногу. Он рассказывал: «В середине августа немцы собрали евреев-мужчин человек 150 – 200. Ходили по домам, в наш – тоже зашли. Убедились, что нет евреев, и пошли дальше. Потом построили всех на площади. Многим дали лопаты в руки и повели в сторону деревни Куряки. Говорили, что уводят на работы. Мы с другом решили посмотреть, куда увели евреев. Пошли по направлению к Курякам, и нашли могилу. Была она в стороне от дороги, за ручьём. Место неприметное. Да и могилу заровняли, пытались замаскировать место расстрела. Полицаи также распускали по местечку слухи, что мужчины на работе и скоро вернутся. И многие им верили. Или хотели хоть на что-то надеяться».
Во время облавы чудом спасся сын Екатерины Аркадьевны Никифоровой – Юра. Он был евреем по матери, по отцу – белорусом. Но его тоже ждала страшная участь. В тот день, ничего не подозревая, Юра шёл в сторону площади. На его счастье, навстречу ехал Фома Артиховский с сыном Николаем. Они везли на телеге бочку с водой для немцев на кухню. Увидев Юру, Фома закричал:

– Куда идёшь? Немцы собирают евреев – стрелять будут, а ты прёшь, – и обругал его матом. – Садись сюда!

Юра вспрыгнул на телегу и спрятался за бочкой. Артиховские отвезли его в деревню Казимирово, что в полутора километрах от Яновичей, где жила родня отца Юры. Позже Юра с матерью ушли из Яновичей. Так они остались живы.

Расстрелы мужчин-евреев обычно производились большими силами фашистов, опытными карателями, со всеми мерами предосторожности.

По утверждению исследователя Холокоста, израильского историка Даниила Романовского в Яновичах во время расстрела в середине августа 1941 года находилось 64 эсэсовца.
Когда среди евреев не осталось крепких мужчин и даже подростков, фашисты взялись за стариков.

Такие акции были заранее продуманы оккупантами до мелочей и в тех или иных вариантах повторялись во многих городах и местечках. Сначала гитлеровцы лишили еврейскую общину «костяка» – людей, которые могли оказать сопротивление. «Костяк», по представлениям немцев, состоял из бывших партийных, комсомольских, советских активистов, молодёжи призывного возраста и просто здоровых и крепких мужчин. Активная прослойка была невелика – значительная часть молодёжи уже находилась в армии. Кроме того в 30-е годы часть еврейской молодёжи из провинции переселилась в города. Вот эта «активная прослойка» и была у гитлеровских стратегов помечена для уничтожения в первую очередь.

Вооружённые, специально подготовленные для расправ над мирным населением гитлеровские «айнзацгруппы» боялись даже безоружных людей. Иначе чем объяснить, что они всё время прибегали к уловкам и лжи – уверяли, что евреи, пойманные во время облав, отправлены якобы на работы и скоро вернутся. Фашисты опасались народного гнева. Боялись, что люди поймут безысходность положения раньше намеченного срока их уничтожения, когда у них ещё сильна будет жажда жизни. А тогда жди восстания, жди сопротивления обречённых. С хитростью профессиональных уголовников они выполняли свой коварнейший план.

Около дома, в котором жил Борис Эфрос до войны, был колодец. Самый хороший в Яновичах. Вода чистая и вкусная. Немцы этот колодец плотно закрыли, опечатали и пользовались только им. Приезжала каждый день водовозка с аэродрома и набирала воду. С немцами приезжали пленные красноармейцы. Никто их не охранял.

«Мы подходили, свободно общались, и немцы давали нам консервированный хлеб, – вспоминал Борис Эфрос. – На буханке стоял штамп 1937 года. Больше всего мне запомнился водитель водовозки, он нас собирал, показывал семейные фотографии. Когда мы последний раз его видели, он сел в машину, поднял руку со сжатым кулаком – знак “Рот-фронта”, и запел “Интернационал”. Военнопленные попросили нас принести им гражданскую одежду, они собирались бежать. И мы обещали, что завтра принесём. Но на следующее утро мы не смогли прийти, потому что немцы стали всех евреев сгонять в гетто».

Из показаний Адамовой Ефросиньи Прокофьевны: «После расстрела мужчин и стариков по приказу немецких властей на другой же день всех оставшихся людей еврейской национальности регистрировали, то есть взяли на учёт. Кто не регистрировался, тех избивали и расстреливали. После чего левую часть Витебской улицы загородили колючей проволокой и туда собрали всех женщин, старух и детей до одной тысячи пятисот человек и держали в этой ограде проволочного заграждения. К ним подходить никому не разрешалось и там же не разрешали проходить по улице. Кроме того там были семь человек мужского пола.

Молодых женщин и девушек в первые дни гоняли на работу. Находившихся женщин и детей в проволочном заграждении не кормили, они питались только тем, что с собой было взято из продуктов. Поскольку я жила недалеко от этого проволочного заграждения, то было видно, как солдаты и офицеры из “красных нарукавников” избивали безвинных женщин и детей, и ежедневно были слышны крики, стоны женщин и детей».

Государственный архив Российской Федерации, ф. Р-7021, оп. 84, д. 13, л. 163 об.

Для гетто улицу Тадулинскую и часть Витебской улицы отгородили колючей проволокой и поставили охрану. Кто мог оказать сопротивление фашистам? Немощные старики, женщины, не успевающие успокаивать своих голодных детей, или грудные младенцы?

Главными палачами, безусловно, были фашисты из «Айнзацкоманды-9». С ними рука об руку действовали предатели, без помощи которых оккупанты, не знавшие местного населения, не смогли бы осуществить с такой полнотой свои кровавые злодеяния.

Из показаний свидетеля Проворного Ермолая Яковлевича:
«Бургомистр Высоцкий Василий Федотович провёл тогда же учёт всех граждан еврейской национальности. На Витебской улице отгородили место колючей проволокой, за эту ограду согнали всех евреев – большинство были женщины и дети всех возрастов. Доступ к ним запрещался».

Государственный архив Российской Федерации, ф. Р-7021, оп. 84, д. 13, л. 21

Свидетельскими показаниями жителей деревни Зайцево и местечка Яновичи в ноябре 1943 года было установлено, что во время регистрации было учтено более 1500 евреев. Затем всех согнали на Витебскую улицу, в место, огороженное колючей проволокой, где они находились более месяца.

Государственный архив Российской Федерации, ф. Р-7021, оп. 84, д. 13, л. 18, 18 об.

Вспоминает Мария Михайловна Ворохопко: «Гетто было по Тадулинской и части Витебской улиц. До войны там жили евреи и русские. Русских выселили, кто куда пошёл: кто к родственникам, кто к знакомым. С одной стороны Витебской улицы гетто, с другой – нет.

Ходить по стороне улицы, где гетто, не разрешалось. Была вооруженная охрана. На русское кладбище по Тадулинской улице можно было пройти по правой стороне, потом переходить улицу, и в поле. Туда мы гоняли коров на пастбище.

Приезжали немцы на грузовых машинах, устраивали облавы. Хватали мужчин и подростков, и даже стариков. И увозили к Валькам. Обратно никто не возвращался. Там расстреливали».
Обратимся к архивным документам Комитета государственной безопасности. Из протокола допроса Княжище Мартина Кузьмича, 1888 года рождения, жителя Яновичей:

«...С прибытием карательного отряда бургомистр Высоцкий Василий Федотович старался услужить немцам... Высоцкий назначил граждан Колоницкую Софью Григорьевну – учительницу, Слюневу Матрёну Семёновну и других (фамилий не помню) для учёта еврейского населения. После переписи Высоцкий приказал жителям Яновичей обнести колючей проволокой левую сторону улиц Витебской и Тадулинской. Когда левая сторона улиц была обнесена колючей проволокой, Высоцкий совместно с полицейскими Лебедевым Иваном Дмитриевичем, Соболевым Сергеем, Казаковым Никанором, переводчиком Стефановичем Алексеем поселили всё еврейское население за изгородь из колючей проволоки. Яновичское гетто просуществовало недолго – до 10 сентября 1941 года».

Рассказывает Борис Эфрос:

– С улиц Витебской и Тадулинской всех белорусов выселили, и они стали занимать наши дома, а евреи селились в гетто кто как мог. Мы все своей большой компанией в одном домике поселились. Спать можно было только вплотную друг к другу. В этом доме поселилось человек пятьдесят, наверное. В проходной комнате человек тридцать. В другой, небольшой комнате ещё человек пятнадцать. И в маленькой кладовой – семья из пяти человек. То же творилось и в остальных домах...

– Что кушали в гетто?

– У кого что было: какую-то крупу с собой принёс, кто-то ещё что-то, но в основном, где мы поселились, оставались огороды. Их быстро, конечно, опустошили. И потом я даже не могу припомнить, что мы кушали.

– Вас гоняли на какие-то работы?

– Собирали группы и выводили собирать урожай. Но за это не рассчитывались. В гетто я познакомился с парнишкой, не знаю, откуда он, не яновичский. Местных было в гетто, может быть, половина, остальные – из других мест: Витебска, окружающих сёл, беженцы из западных районов Белоруссии, которые успели дойти только до Яновичей. В гетто было два выхода: одни ворота на Витебской улице, а другие – возле русского кладбища. Часовые отходили, можно было незаметно выйти. Дорога была сквозная, крестьянам запрещалось входить в дома, но проходили через гетто они свободно, немцы пропускали тех, кто шёл помянуть умерших на кладбище. Люди незаметно, как это делала старейшая яновичская учительница Людмила Ивановна Шибеко, оставляли припасённую для узников еду, шли дальше. Но такое случалось крайне редко.

Я с моим другом незаметно выскакивали на середину улицы и шли, как будто мы не из гетто. Ходили по деревням попрошайничать. Брали холщовые мешки, вещи, которые оставались, и шли, чтобы обменять их на хлеб, картошку или просто попросить подаяние. Потом мы возвращались и кормили родителей, младших братьев и сестёр. Иногда кусочек хлеба или пару картофелин приносил в гетто кто-нибудь из местных жителей. Был строжайший запрет – через колючую проволоку не перелезать. Однажды ребёнок играл в мяч, и тот укатился под колючую проволоку. Ребёнок полез за ним. Эсэсовец выстрелил и убил ребёнка. Попутно он выстрелил ещё раз и ранил одну из женщин».
У бургомистра Яновичей Высоцкого был самый большой и ухоженный сад в местечке, высоченный забор, про него говорили: «Там живёт Высоцкий – он богатый». До войны он редко выходил на улицу, практически ни с кем не общался. Когда пришли немцы, стал, как молодой, несмотря на солидный возраст, ему уже был 61 год, бегать по местечку, командовать. Старался изо всех сил, чтобы услужить новым властям. Вся злоба на советскую власть, на евреев, на соседей, буквально, выплескивалась из него в эти дни.
Были случаи, когда узники гетто лишались рассудка – нормальный человеческий ум не мог «переварить» тех зверств, того насилия, которое увидели люди. По воспоминаниям Е.А. Никифоровой, многие, особенно пожилые женщины, были не в себе.
До войны, где-то с начала 30-х годов, в Яновичах всё чаще стали образовываться семьи, где супруг – еврей, жена – русская, белоруска или наоборот. Война для таких семей стала страшным испытанием. Когда в гетто загоняли одного из супругов, а другого оставляли в тяжёлых, но более благоприятных условиях, не все семьи выдерживали такие муки. Кое-кто мгновенно забывал о мужьях, жёнах, находящихся за колючей проволокой, чтобы не подвергать риску себя.

Муж Кабаковой оказался не из таких. Он сумел спасти жену, заточённую в гетто. Подкупил эсэсовца, и тот ночью выпустил беременную женщину за ворота. Её тут же увезли родственники мужа в местечко Колышки, где она родила ребёнка.
В самые тяжёлые дни кто-то распустил слух, что возвращаются мужчины, которых увели на работы. Пожилые люди помолились и объявили постный день. Все надеялись, что вернутся мужчины и скажут, что делать дальше.

И всё же терпению людей подходил конец. В первых числах сентября из Яновичского гетто начались массовые побеги. Люди прятались в окрестных деревнях, у знакомых, уходили в лес. И тогда фашисты пошли ещё на одну хитрость.

Вспоминает Николай Иванович Шпаковский:

«Фашисты привезли в гетто хлеб и картошку. Слух об этом быстро разошёлся по окрестным деревням. Евреи подумали, что худшее позади, что отношение к ним изменится, и стали возвращаться в Яновичи».

Конечно, хлеб и картошка, привезённые в гетто, повлияли на возвращение изнурённых голодом беглецов. Но не это было единственной причиной их возвращения. Еврейские семьи всегда были многочисленными и дружными. А тут прошёл слух, что родственники, близкие тех, кто сумел убежать, будут расстреляны первыми, как заложники. Люди стали возвращаться.

М. Рывкин, А. Шульман. Десятый круг ада. Газета
«Народное слово», Витебск, 19 мая 1994 года.

Сегодня никто не ответит на вопрос, на что нужно было больше мужества – на скитания по лесам, чтобы получить хоть какой-то шанс выжить, или на верную смерть рядом со стариками и детьми, которых невозможно было бросить в последний час. И, наконец, ещё один фактор. Местным жителям за укрывательство евреев или хотя бы какую-нибудь помощь грозила смерть. Немногие отваживались помогать узникам гетто. А без этой помощи рассчитывать на благоприятный исход побега не приходилось.

И всё же даже в самых страшных условиях находились мужественные люди, которые, рискуя собственной жизнью, приходили на помощь обречённым на смерть друзьям, землякам.
Это письмо в Музей Катастрофы и Героизма Яд-Вашем в Иерусалим Николай Зеликович Бумагин отправил в 2007 году. Оно документально подтверждает подвиг семьи Исправниковых, за который им присвоено почётное звание «Праведник Народов Мира».

Сам Николай Зеликович родился 20 января 1941 года в Витебске. В начале июля 1941 года, когда немцы приближались к Витебску, семья его родителей ушла в Яновичи. Там жила мама отца – Фрумелька Бумагина, сестра Фейга Стародумская с мужем Аароном и двумя детьми – Юдой и Зиной. В местечке жили многочисленные родственники – Бумагины, Косухкины, Перцовы.
Люди говорили, что деревни и местечки бомбить не будут, они не представляют для военных никакой ценности. И евреев в местечках трогать не будут, а те страхи, о которых рассказывали польские беженцы, коснутся только городских евреев, тех, кто был начальством или членом партии. Да и вообще война долго не продлится, надо пересидеть недельку, в крайнем случае, месяц, и можно возвращаться домой. Красная Армия, как пелось в песне, «всех сильней» и врага будет бить на чужой территории.
Естественно, Николай Зеликович всё это знает из рассказов мамы, как и то, что происходило с ними в Яновичах:

«Моей маме удалось спастись из гетто вместе со мной и моим братом Борисом, 1932 года рождения. Это было за несколько дней до уничтожения гетто 7 сентября 1941 года. Там погибли все наши родственники.

Рано утром, ещё не рассвело, моя мама, Бумагина Дора, попросила у немца-охранника разрешения выйти с детьми в поле, чтобы накопать картошки. Этот немец не был таким жестоким, как другие. Он думал, что женщина с двумя маленькими детьми далеко не уйдёт, но предупредил, чтобы она скоро возвращалась обратно. Когда мы вместе с мамой вышли за пределы гетто, мы не шли, а бежали, насколько хватило сил».

Охранник действительно попался странный или сердобольный. Он понимал, что девятилетний мальчик может помочь маме собрать картошку, а вот девятимесячный, а именно такой возраст в сентябре 1941 года был у Николая, будет только обузой. И тем не менее выпустил женщину за территорию гетто, не стал стрелять, поднимать шум. Или были другие причины, почему он поступил именно так? На этот вопрос сегодня не ответит никто.
В гетто у Доры Бумагиной оставался муж и 15-летний сын Лёва. Она понимала, что всем вместе не вырваться из гетто, но как материнское сердце сделало выбор между детьми – кого спасать, как не разорвалось на части? Или она всё же надеялась, что старший сын, как и муж, сумеют сами спасти свои жизни, и заботиться надо в первую очередь о малышах?

«Мама несла меня на руках, мы шли через кустарники, а Боря еле-еле поспевал за нами. Шли день, наступила ночь, мы заночевали в лесу. На дорогу не выходили, пробирались около речки Каспля. Обессиленные, питались в лесу ягодами, листьями, пили воду из луж. Так мы пришли в деревню Пряники. Ночью постучались в дом Исправниковых. Глава семьи Иван Николаевич до войны работал в колхозе. Его жена Елена Павловна тоже до войны работала в колхозе. Сын Ваня был маленьким ребёнком.
Исправниковых мама знала до войны. Мой отец знал Ивана, так как отец родился в Яновичах, а деревня Пряники – рядом.
Мы до войны жили в Витебске. Иван и Елена Исправниковы приезжали на базар торговать сельхозпродуктами и останавливались у нас в доме. Наши семьи жили дружно».

Думаю, что побег Дора Бумагина готовила заранее, обговаривала его детали с мужем, и тот посоветовал идти к Исправниковым.

Когда Дора Бумагина постучала в их дом, деревня Пряники спала. Иван открыл дверь, увидел, кто стоит на пороге, и пустил беженцев в дом. Он, конечно, знал, чем рискует. За укрывательство евреев смертная казнь грозила и ему, и всем членам семьи. Далеко не все соседи, если бы узнали, одобрили бы поступок Ивана Исправникова. Были и такие, которые наверняка побежали бы сообщать властям об этом. Но по-другому Исправниковы поступить не могли.

«Нас приютили, одели, обогрели, накормили. Потом спрятали в погреб. Света там не было. Мы были рады нашему спасению и благодарны спасителям. В погребе мы сидели весь день, нам туда давали кушать. Там нельзя было разговаривать: а вдруг кто-то зайдёт в дом из соседей и услышит. По ночам нас выпускали наружу. Это было очень опасно, – рассказывал Николай Бумагин. – В дом к Исправниковым иногда заходили случайные люди, соседи наведывались. В окрестностях стоял немецкий гарнизон
Одно время нас прятали в хлеву, в соломе. Иногда, это было редко, когда было очень опасно, прятались у матери Елены Павловны – Дарьи.

Иван Исправников помогал партизанам. И это он делал, несмотря на смертельную опасность. Однажды ночью, в конце декабря 1941 года, в дом Исправниковых пришли партизаны из 1-й Белорусской партизанской бригады Миная Шмырёва. Они пришли в разведку и за провизией. В деревне им заготавливали и собирали зерно, сало, соленья, грибы и ягоды, пекли хлеб – всё по мере возможностей».

Каждый час мог стать последним для всех жильцов дома. Прятать беглецов в лесу или в холодных помещениях было невозможно. Зима стояла суровая. Температура опускалась за минус тридцать.

Иван Исправников сказал партизанам, что прячет у себя в подвале еврейскую семью, которая сбежала из Яновичского гетто, и стал просить партизан забрать беженцев с собой в отряд.
«Нас вывели из подвала, одели в тёплую одежду Исправниковых, посадили на сани и укрыли соломой. Мы расцеловались со своими спасителями и обещали, что если останемся живыми, то после войны увидимся. Нас повезли в партизанский отряд.

В партизанском отряде мы жили в землянке. Мать помогала партизанам – варила, убирала, стирала, мыла перевязочные материалы. Я и Борис были досмотрены. В партизанском отряде мы узнали, что 10 сентября немцы и полицаи расстреляли узников Яновичского гетто. После этого ещё оставались евреи, которые прятались в домах, сараях. Мой старший брат Лёва был убит при попытке вырваться из Яновичей в октябре 1941 года. Все наши родственники были убиты: Бумагины, Стародумские, Косухкины, Перцовы, моя бабушка Фрумелька Бумагина».

В феврале 1942 года партизаны переправили Бумагиных за линию фронта. С партизанского аэродрома они улетели в местечко Ильино нынешней Тверской области. Их спасение стало возможным благодаря тому, что партизаны 1-й Белорусской партизанской бригады удерживали Суражские ворота, через которые осуществлялась связь с Большой землёй.

Семья Исправниковых после войны перебралась жить в деревню Лазоватка Суражского района, где Иван и Елена работали в колхозе. Скромные люди, они даже не думали, что в годы войны совершили подвиг и достойны награды. Званием «Праведник Народов Мира» их наградили посмертно: Николая Ивановича Исправникова (1912 – 1975) и Елену Павловну Исправникову (1913 – 1994). Их сын Иван с женой живёт в Витебске. У них дети, внуки. Им есть кем гордиться.

Любовь Жукова и её сестра Мария прятали евреев Зяму Бумагина и Исроэла Гончарова.

После того как Зяма Бумагин и Исроэл Гончаров ушли в партизанский отряд Миная Шмырёва, к Жуковым с обыском нагрянули полицаи. Евреев не нашли. Арестовали сестёр Жуковых и старика сторожа Шипуло. На них донёс староста Кухаренко. Прибежал и нашептал немцам, что старый сторож прячет у себя дружка, такого же, как и он, старика. Этим стариком был отец Зямы Бумагина – Мендель, портной, которого хорошо знали и в Яновичах, и в окрестных деревнях. К тому времени Шипуло переправил своего друга в лесную деревню Канище, откуда Мендель попал в партизанский отряд и воевал до освобождения от фашистов родных мест. Шипуло фашисты повесили. На допросе старый человек не выдержал пыток и признался, что прятал евреев.
Когда я впервые написал о подвиге Шипуло, не знал ни имени сторожа, ни его биографии – в Яновичах никто не мог этого вспомнить.

Михаил Рывкин, Аркадий Шульман. Породненные войной. Витебск, 1997. С.12 – 13.

Спустя почти восемнадцать лет я получил по интернету письмо от Елены Беловой. «Я – внучка Шипуло Василия Фомича, который во время Великой Отечественной войны жил в Яновичах. Из рассказов моей матери знаю, что дед был казнён немецкими оккупантами за укрывательство еврея – Бумагина Менделя, – написала Елена. – Хочу приехать в Яновичи и поклониться могиле деда, узнать больше о его жизни и смерти, встретиться с родственниками Бумагина…»

Из письма внучки узнали, что дед был высокообразованный человек, в молодые годы учился в университете. После казни Шипуло Василия его жену и пятерых детей угнали в австрийские Альпы на сельскохозяйственные работы. Все остались живы, после войны вернулись на Родину, но о своей судьбе старались лишний раз не рассказывать – тогда это было опасно.

В Витебске, после письма Елены Беловой, я встретился с Мусей Гуткович. Она человек преклонных лет. И в памяти события, произошедшие более 70 лет назад, остались фрагментарно.
Вот что она рассказала: «Бумагины – мои двоюродные братья. В их семье было три мальчика. Самого младшего Шаю (Шолома) убили немцы, когда пришли в Яновичи. Он стоял у колодца, и его застрелили, потому что немцам нечем было больше заняться.
Михаил воевал в партизанском отряде, потом на фронте и погиб там. До того, как он попал в партизанский отряд, его прятала у себя русская женщина (фамилии не помню).

Третьего брата звали Залман. Он встретился в деревне с моим отцом Лейбой. Залман хотел, чтобы Лейба отвёл его в партизанский отряд к Минаю Шмыреву. Назначили встречу. Но мой отец не пришёл на неё.

До этой встречи Хая-Бейля – до войны председатель колхоза в Яновичах, муж русский (фамилию не помнит – А.Ш.), – попросила Лейба вывести её детей. Они прятались в какой-то землянке. Мой отец решил ей помочь и погиб. Залман Бумагин считал, что погиб Лейба Гуткович в Щелбовских лесах.

Старшего Мендла Бумагина – отца троих мальчиков – в Яновичах прятал его старый знакомый, латыш по национальности. Мендл хорошо шил и тем зарабатывал на хлеб. Кто-то их предал. Мендл успел уйти в партизаны, латыша казнили.
После войны Залман несколько раз материально помогал семье погибшего латыша».

Вероятнее всего, «…старый знакомый, латыш по национальности», о котором вспоминает Муся Гуткович, это Василий Шипуло.

Недавно получил новое письмо от Елены Беловой. Она написала: «Моему деду Василию Фомичу Шипуло звания Праведника так и не присвоили. Яд-Вашему нужны живые свидетели! А где их живых уже взять? Мама тоже принимала участие в спасении прятавшихся у неё дома евреев, но её никто не слушает. Она ещё жива! А свидетелей нет!».

Нет звания «Праведника Народов Мира» у Шипуло Василия Фомича, у сестёр Жуковых – Любови и Марии, у Зинаиды Кузьминой, которые помогали переправить Зяму Бумагина, его брата и Исроэла Гончарова в партизаны. Думаю, что справедливость должна быть восстановлена. Человек, погибший, бескорыстно спасая еврея, должен быть награждён званием «Праведник Народов Мира».

Судьба Любы Жуковой достойна большого литературного произведения. Фашисты заставляли её признаться, что она укрывала евреев. Дважды водили к виселице. Люба молчала, говорила, что на неё наговаривают.

Немцы сказали: «Согласишься сотрудничать – отпустим, нет – повесим». Любе было 23 года. И когда во время очередной пытки её спросили: «Будешь с нами сотрудничать?». Она, не выдержав боли, согласно кивнула головой. Её выпустили из тюрьмы. Люба под разными предлогами увиливала от сотрудничества с оккупантами, и в 1943 году её отправили на принудительные работы в Германию.

До Германии не доехала – совершила побег и пряталась в Польше. Дождалась Красной Армии. Работала в госпитале. Во всём чистосердечно призналась командованию. Никаких документов о её сотрудничестве с немцами не было. Если бы Любовь Александровна промолчала, никто бы не знал о страшных мгновениях её жизни. Но Жукова решила покаяться. Здесь же сообщила, что помогала партизанам и спасла коммуниста Ивана Александровича Лаберко.

Чистосердечное признание стоило Жуковой десяти лет тюремного заключения, в том числе сибирских лагерей и печально знаменитого лесоповала.

В 1965 году Любовь Александровна стала искать правду. Обратилась к Залману Бумагину с просьбой: «Напиши, как было…» Вот тогда появилась на свет уже успевшая как следует пожелтеть бумага: «…скрываясь от преследований фашистских карателей, я вместе с младшим братом и ещё одним товарищем находился в семье Жуковой Любови Александровны.

…Любовь Александровна и её сестра Мария Александровна приносили нам кушать, обеспечивали нашу безопасность, рискуя жизнью. Затем в августе 1941 года по их совету и указанию мы направились к местам действия партизанского отряда Миная Шмырёва, в последующем Героя Советского Союза (район Щелбовских лесов на территории Суражского района), куда мы все втроём были зачислены бойцами.

Будучи в отряде, находясь затем в частях действующей армии (Западный, 4-й Украинский фронт), работая на ниве народного просвещения, вспоминаю и благодарю Любовь Александровну и Марию Александровну за благородство и патриотизм, проявленные ими в начале Великой Отечественной войны».

Вероятно, это письмо нелегко далось завучу средней школы, члену Коммунистической партии Залману Менделевичу Бумагину. Написано оно было в защиту женщины, с которой тогда ещё не сняли обвинения в предательстве. Но долг, память, благодарность и уверенность в своей правоте подсказывали Бумагину, как следует поступать.

Только в 1976 году Жукова Любовь Александровна была полностью реабилитирована.

Непростые судьбы людей, непростые воспоминания...
Последним днём еврейской общины Яновичей стало 10 сентября 1941 года.

Утро было на редкость ясным. Первый морозец выкрасил ещё не успевшую пожухнуть сентябрьскую траву в белый цвет. Запоздалое осеннее солнце заглядывало в окна домов. Но не оно в то утро разбудило людей. На ноги их поднял гул приближавшихся автомашин. И жители гетто, ожидавшие изо дня в день самого худшего, со страхом вслушивались в этот шум. Предчувствия не обманули их. Войска СС окружили улицы Витебскую и Тадулинскую, на которых находилось гетто. Причём кольцо было таким плотным, что даже кошка не проскочила бы через него. Это был уже почти финал заранее спланированного преступления.
А начиналось оно так. На улицу Тадулинскую вынесли стол, стулья. На них уселись немецкие офицеры и бургомистр Высоцкий. Со списком в руках они проверяли, чтобы никто из евреев не скрылся от расстрела.

Боря Эфрос, инстинктивно поняв, что гетто ожидает что-то страшное, забрался под русскую печку, где раньше держали кур. Его друг Ицик, стоявший рядом, сказал: «Я там не помещусь», и закрыл за ним заслонку...

Так Борис Эфрос чудом остался жив. Ночью выбрался из-под печки и пошёл в сторону деревни Вымно. В первом же доме старик посмотрел на него и сказал: «Ты сын кузнеца Лейзера».

Лейзера Эфроса вся округа знала как отличного кузнеца. Мальчишку накормили. А потом домой пришла дочка старика и сказала отцу: «Из-за этого жида нас расстреляют». Отец накричал на неё и даже выставил за дверь, но и мальчишку попросил уйти, дав на дорогу еды. Долго скитался Борис по окрестным деревням, зашёл в Смоленскую область. Придумал легенду, что бежал из Лепельского детского дома, имя и фамилия его – Иванов Василий Михайлович. В конце концов, встретился с партизанами. И хотя была возможность отправиться на Большую землю, упросил взять в партизанский отряд. Воевал в соединении «Бати», которым командовал Никифор Коледа. Потом всех подростков из партизанского соединения отправили через линию фронта в тыл.
Из Акта № 9 о злодеяниях, совершённых немецкими оккупантами в местечке Яновичи. Составлен 2 ноября 1943 года:
«В сентябре месяце 1941 года все эти люди были в один день выведены и вывезены к противотанковому рву на большаке Яновичи-Демидов за деревней Зайцево и там расстреляны и зарыты в противотанковых ямах, идущих в два ряда перед противотанковым рвом с западной стороны 200 м южнее большака».

Государственный архив Российской Федерации, ф. Р-7021, оп. 84, д. 13, л. 18 об.

Вспоминает Мария Михайловна Ворохопко: «10 сентября мы решили сходить за ягодами в Грядки. Я, сестра и мама. Вышли на улицу Поречскую. Вдруг медленно-медленно едет крытая машина. В кузове сидят по краям два немца, а внутри видны люди. За машиной – колонна евреев. Это всех из гетто гнали на расстрел.
…Они должны были пройти семь километров до места расстрела в Зайцево. Мы вернулись. За ягодами не пошли...»

В то кровавое утро 10 сентября 1941 года бывший председатель колхоза «Верный шлях» Игнатий Иванович Лукьянов косил траву у деревни Зайцево. Он находился метрах в ста от противотанковых рвов, на возвышенности за кустарником. Неподалёку пахал землю его односельчанин Ульян Егорович Петров. Они были очевидцами того, как немецко-фашистские изверги расстреливали жителей местечка Яновичи у противотанкового рва между деревнями Зайцево и Лещёво.

Вот свидетельства И.И. Лукьянова, записанные в протоколе от 14 декабря 1943 года следователем военной прокуратуры Н-ской части старшим лейтенантом Селиверовым: «Вдруг подъехала грузовая машина, в которой было человек 16 – 18 девушек. С ними подъехали и немцы с красными повязками на рукавах. Я спросил, куда они едут. Они сказали: “В Демидов огурцы собирать”. Но машина у рва остановилась, немцы повели девушек в кустарник, где их, по-видимому, изнасиловали. Когда подъехали от Яновичей другие машины с людьми, немцы заторопились и поволокли девушек к ямам, причём избивали и толкали их прикладами, загнали в яму и расстреляли из винтовок. Потом подходили другие машины, почти все с женщинами и ребятишками. Их ссаживали и вели к ямам. К ямам подводили затем по двое и заставляли прыгать в яму, кто не прыгал – того солдаты сталкивали, а затем стреляли в яму из винтовок.

Детей прямо с машины бросали в яму и даже не стреляли. Всего прошло около 16 грузовых машин и 4 партии пеших человек по 100 – 150. Все они были таким же образом расстреляны.
После мы приходили сюда – ямы были зарыты. На крайней, самой дальней от дороги яме земля ещё шевелилась, так как некоторые оказались заживо зарытыми».

Государственный архив Российской Федерации, ф. Р-7021, оп. 84, д. 13, л. 19 – 19 об.

И.И. Лукьянов свидетельствует о шестнадцати грузовых машинах, которые привозили узников Яновичского гетто на расстрел. Машин было, действительно, шестнадцать, только каждая из них сделала в тот день по два рейса.
«...немцы увезли под деревню Зайцево на 32 автомашинах местных жителей, всех там расстреляли».

Эти сведения из заключения о результатах расследования, которое было сделано 12 ноября 1943 года.

Государственный архив Российской Федерации, ф. Р-7021, оп. 84, д. 13, л. 16.

Надо иметь изощрённую садистскую фантазию, чтобы нарисовать картину, которая была в Яновичах в тот день.
«Кто был в силах – лезли в машины сами, кто сам не мог – взбрасывали немцы, толкая прикладами. Стоял крик и плач. Машины уходили в сторону деревни Зайцево. Никто из увезённых не вернулся – их расстреляли и зарыли в противотанковом рву». (Из показаний Проворного Е.Я.)

Государственный архив Российской Федерации, ф. Р-7021, оп. 84, д. 13, л. 21 – 21 об.

Жертвами сентябрьского расстрела стали в основном женщины, подростки и дети. «Все женщины были исключительно еврейской национальности, в числе которых были Соколова Мария – 47 лет, её дочь Яхна – 19 лет и два её сына, один по имени Боря – 16 лет и ещё 12-летний сын-инвалид; ученица средней школы Волчёнок Рива с матерью 48 лет; Роненсон Хана – 33 лет и двое малолетних детей семи лет и грудной ребёнок; жена директора спиртзавода Яновичи Уревич Фаня с двумя малолетними детьми; Уревич Гинда – 30 лет с матерью и сестрой Шулой; Гончарова Двося – 48 лет; Матлина Сорка – 63 лет с дочерью Игудой и внучкой 5 лет; Лабковская Яхна вместе с мужем Лабковским и матерью; зав. хлебопекарней Брескина Рая – 28 лет; бухгалтер райсоюза Сморгон Фаня с грудным ребёнком; ученица Шайкевич Буня и ряд других. Все были расстреляны и зарыты заживо». (Из показаний Адамовой Ефросиньи Прокофьевны).

Государственный архив Российской Федерации,
ф. Р-7021, оп. 84, д. 13, л. 164.

Среди расстрелянных вместе с евреями было и несколько русских. В Акте о злодеяниях немецко-фашистских захватчиков в колхозе «Интернационал», составленном 12 октября 1943 года, есть такие строки:

«Тех, кто пытался подойти к евреям, когда их повели на расстрел, немцы забирали и расстреливали, как еврейских защитников».

Государственный архив Российской Федерации, ф. Р-7021, оп. 84, д. 13, л. 23.

В подтверждение этих слов снова обратимся к воспоминаниям Игнатия Лукьянова: «Среди расстрелянных были и шестеро русских. Я слышал, как один расстреливаемый крикнул другому: “Прощай, Филипп”».

Государственный архив Российской Федерации, ф. Р-7021, оп. 84, д. 13, л. 20.

Расчётливость оккупантов приобретала какие-то кошмарные формы, всё должно было идти в дело, использоваться для победы Третьего рейха, а может, и для обогащения тех, кто верно ему служил. Перед расстрелом фашисты заставили людей раздеться. Одежду складывали в одну кучу, обувь – в другую. Потом машины, те, что привозили людей на расстрел, чтобы не было «холостых» рейсов, увозили одежду и обувь в Яновичи на общий склад.
«После они увезли две машины вещей в Яновичи. В нашей деревне (Зайцево) немецкие солдаты предлагали в тот день одежду и обувь расстрелянных в обмен на яйца. Из разговоров немцев знаю, что расстреляно в один день 1600 человек. Один немец сказал: “Алес юде капут – там” (указал на ров) (Из показаний Лукьянова И.И.)

Государственный архив Российской Федерации, ф. Р-7021, оп. 84, д. 13, л. 20

Вероятно, не удовлетворившись количеством награбленного, мародёры из айнзацкоманды пошли «чистить» дома убитых. «В местечке немцы грабили квартиры расстрелянных, ценные вещи растащили, остальные свозили на общий склад. Собирались устраивать торги, но куда-то имущество потом делось – неизвестно. Немцы, которые здесь распоряжались, носили на рукавах красные повязки с фашистским значком, у некоторые были знаки – череп и кости». (Из показаний Проворного Е.Я.)

Государственный архив Российской Федерации, ф. Р-7021, оп. 84, д. 13, л. 21 об.

Из показаний свидетеля Васильева Якова Яковлевича, 1887 года рождения, колхозника колхоза «Интернационал».

«...У нас в колхозе “Интернационал” имелось шесть семейств еврейской национальности. Всех расстреляли со всеми детьми – Асриели Самуила, Косушкина Янкеля, Шульмана Исера, Вайзберга Меера, Касухкина Самуила, Краснера Абрама со всей семьёй.
Личные вещи жителей местечка Яновичи из колхозников, что считались лучшими из одежды, обуви, хозяйственного инвентаря, самовары и примусы, всё отбирали и увозили в Германию. По отбору специально ходили по домам колхозников и жителей местечка Яновичи немецкие солдаты из “красных нарукавников” и эсэсовцев».

Государственный архив Российской Федерации,
ф. Р-7021, оп. 84, д. 13, л. 165 об.

В грабежах принимали участие не только немцы, но и В. Высоцкий со своими прихвостнями. Это были рядовые уголовники, хотя в своих показаниях, данных на следствии по их делу, хотели выглядеть «благородными» противниками советской власти. Вот строки из документов: «На следующий день после расстрела, – свидетельствовал М.К. Княжище, – я сам лично видел, как Высоцкий Василий Фёдорович вместе с полицейскими Лебедевским Иваном Дмитриевичем, Соболевым Сергеем, Казаковым Никанором, Стефановичем Алексеем и немецкими офицерами ходил по квартирам расстрелянных граждан, собирал вещи и разыскивал, не остался ли кто в живых. Все вещи были свезены на склад управы бургомистром. Лично сам Высоцкий взял себе корову, принадлежавшую расстрелянному жителю Яновичей Шейковичу».

Красноречивее всего о мародёрских наклонностях Высоцкого говорит список награбленных вещей, изъятых у него во время следствия. Этот список состоит более чем из 80 наименований.
Вещи убитых евреев в Яновичах обменивали у крестьян на молоко и яйца. Не представляю, как можно было носить эти вещи!
В последней группе расстрелянных 10 сентября 1941 года были врач Ефим Абрамович Лившиц, провизор Арон Израйлевич Лабковский, старуха Рахиль Мошадская, семья Амолиных (жена, мать жены, шестеро детей от 6 до 13 лет).

Молитва у памятника. Братья и сестра: Геня, Меня и Борис Эфросы, 1940 год.Место первого массового расстрела евреев в Яновичах.Дора Бумагина с сыновьями Николаем и Борисом. Фото середины 40-х годов.Иван Исправников. Фото первой половины 1930-х годов. Елена Исправникова. Фото первой половины 1930-х годов.Шипуло Василий Фомич.Залман Менделевич Бумагин.Бумагины Михаил, Залман и Шолом, 1937 год.Геня Эфрос, сестра Бориса, расстреляна в Яновичах 10 сентября 1941 года.Борис Эфрос. Фото военных лет. Борис Эфрос. 1990-е годы, Израиль.Удостоверение узника гетто.Место массового расстрела евреев у деревни Зайцево.